красным столом. Подумав немного в поисках подходящего выражения, он говорит
дословно то, что написано на бумаге - "meeting" "Э-э... на митинг, господин
генерал".
Тут уж генерал чувствует себя в своем седле. С английским он не знаком, но зато
сталинский словарь он знает наизусть. Посмотрев на американцев так, как в свою
бытность секретарем Обкома он смотрел на низовых партработников, он поучительно
произносит: "Работать надо, а не митинговать".
Это трафаретная сталинская фраза, служившая в свое время кнутом в устах всех
партработников, звучит здесь довольно неуклюже. Но генерал руководствуется
правилом: каши маслом не испортишь лишнее повторение сталинских слов никогда не
повредит.
Я сижу в углу и от души забавляюсь. Сейчас генерал начнет читать американцам
лекцию по партийному просвещению. У генерала, как это повсеместно принято при
общении с иностранцами, неписанный закон - никогда не доверять одному
переводчику. Всегда перекрестный метод. Тем более, если переводчик принадлежит
противной стороне. Я должен попутно слушать нет-ли какого подвоха со стороны
американцев.
Генерал так вошел в свою роль партийного наставника, что даже американцам
пытается доказать, что митинговать он принципиально не собирается - только
работать. Пока американцы стараются описательно объяснить генералу, что такое
"meeting", я пытаюсь сгладить положение. Подсказок генерал не любит, но потом
всегда ворчит: "А чего же Вы молчали?" Я деликатно замечаю: "Не беда, товарищ
генерал. Они будут митинговать, а мы будем работать".
После того, как урегулирован ряд второстепенных вопросов, американцы садятся в
свой оливковый "Шевролет" и катят домой. Майор Кузнецов говорит: "А здорово они
по-русски чешут. Только усики, как у Дугласа Фербенкса". Генерал призывает к
порядку: "Сразу видно, что за птицы. Китайские молодчики. Шпионы!"
Генерал, несмотря на занятость, исключительно хорошо осведомлен о персональных
данных своих будущих коллег. Действительно однажды капитан Яблоков в беседе
совершенно открыто сказал мне, что он раньше служил в американской разведке в
Китае. Для него это, конечно, не было разоблачением служебной тайны. Открыто
сказать такую вещь для советского офицера было бы служебным преступлением.
Через несколько дней мы едем на заседание Контрольного Совета. Итак - работать,
а не митинговать. Держитесь союзнички!
Союзный Контрольный Совет расположен в здании б. Дворца Правосудия по улице
Эльсхольцштрассе. В зале заседаний почти пусто. Члены делегаций только
собираются. Я откровенно опасаюсь, что мне придется туго, т.к. переводчиков с
нами нет, а в английском я не силен. Когда я предупредил об этом генерала, он
коротко ответил: "Должны знать". Опять партийный лозунг, но мне от этого не
легче.
До начала заседания выручает немецкий язык, ставший для союзников чем-то вроде
эсперанто. Все в какой-то мере немного объясняются по-немецки.
Видя как я разговариваю по-немецки с французами и англичанами генерал на ходу
буркнул мне: "Погодите, майор, я отучу Вас от симуляции. Рассказывали мне
сказочки, что не знаете английского. Вы и с французами балакаете, а мне
умолчали, что знаете французский". Оправдываться бесполезно. Теперь генерал
будет наверно садить меня в угол, чтобы я проверял французских переводчиков.
Опять-таки последствие партийной практики генерала. В Сов. Союзе довольно часты
явления, когда специалисты увиливают от ответственных должностей. Талантливые
инженеры, бывшие директорами крупных трестов и комбинатов, идут работать
"техническими руководителями" в какую-нибудь артель инвалидов "Пух и Перо" с
количеством рабочих в 5-6 человек. Здесь хоть меньше шансов, что посадят, -
думают они и скрывают свои способности и дипломы. Партработники знают об этом и
охотятся за симулянтами. Таким путем тоже можно заработать статью... за
пассивный саботаж.
Я облегченно вздыхаю увидев, что американская и английская делегации имеют
прекрасных русских переводчиков.
Второй тяжелой для меня проблемой была моя экипировка. Глядя на меня, можно было
подумать, что я прополз на животе от Сталинграда до Берлина. На мне было
выцветшее до бела, стиранное во всех речках России и Европы фронтовое
обмундирование и солдатские сапоги. Критически осматривая меня перед отъездом на
заседание, генерал только хмыкнул: "Вы никакой рвани похуже найти не могли?" Тут
уж мы оба поняли друг друга. Он прекрасно знал, что я, улетая из Москвы,
просто-напросто оставил все хорошее обмундирование "про запас".
Многие из нас рассуждали так: "Армия - не театр, а дома дети голые бегают. У
кого сестренки, у кого племянницы. Перешьют им из твоего шерстяного кителя
теплые платьица или штанишки - детям радость. "Дядя Гриша в этом воевал!" - и
показывают с гордостью на дырки от орденов". Так и я оставил несколько
комплектов шерстяного обмундирования в Москве, а сам надел что похуже. Все равно
по приезде выдадут заграничную экипировку. Только я немного не предусмотрел, что
окажусь в Контрольном Совете раньше, чем придет экипировка.
Я стою у окна и разговариваю с главой французской делегации генералом Сержен.
Разговор абсолютно отвлеченный. Я старательно придерживаюсь темы о погоде,
твердо помня заповеди генерала Шабалина. Хотя я и не принимаю их всерьез, но
генерал определенно поглядывает за движениями моего рта. Лучше быть осторожней.
Может быть этот француз в душе коммунист? Или по простоте душевной он передаст
мой разговор дальше и в конце-концов это дойдет до... По опыту я слишком хорошо
знаю, насколько наша разведка в курсе дел того, что творится среди союзников.
Позже, когда мы, советские офицеры, работающие в Контрольном Совете,
разговаривали о своих впечатлениях, я понял причину общей сдержанности всех нас
в разговорах с иностранцами. Капитан Д. как-то сказал: "Все эти сказки о шпионах
- только для того, чтобы заставить нас держать язык за зубами. Это для того,
чтобы мы не рассказывали другие тайны..." Капитан Д. замолчал. Эти тайны мы не
говорим даже друг-другу.
Генерал Сержен истинный потомок галантного века. Внешне он чем-то напоминает
генерала де Голля - то-ли высокий рост, то-ли тот же самый мундир. Его
вежливость и чувство такта делают излишней мою подозрительность. Дело не заходит
дальше обычных любезных фраз, да взаимного обмена сигаретами, причем я
убеждаюсь, что французские сигареты нисколько не лучше немецких, которые курим
мы. Да простит мне генерал Сержен это непатриотическое сравнение! Во всяком
случае мы оба тогда согласились, что победа стоит отказа от хороших папирос.
К нам подходит еще один участник заседания и здоровается с нами. Я вижу молодое
лицо и роговые очки. Я не вижу продолжения, но чувствую, что там что-то не в
порядке.
Когда наш новый знакомый, по чину капитан, переходит к другой группе, я имею
возможность рассмотреть его туалет подробней. Начинается с синего берета с
красным помпоном наверху. Затем идет военная курточка с нормальными пестрыми
нашивками и даже орденскими лентами. Затем начинается что-то странное - на
животе у бравого офицера висит кондукторская кожаная сумка с солидным медным
замком и ремнем вокруг шеи. Как раз в этот момент капитан хладнокровно извлекает
из сумки трубку, затем набивает ее табаком из того-же хранилища, затем на свет
божий появляются спички.
Дальше... Дальше, как говорится в анекдотах, дело принимает пикантный оборот.
Мужественные чресла капитана украшает прекрасная, цветастая, мягкая и теплая
даже издалека - клетчатая юбка. Будучи мальчишкой, я мечтал иметь
рубашку-ковбойку из такого материала. Капитан недаром заслужил свои ордена.
Нужно иметь незаурядное мужество и чисто шотландское хладнокровие, чтобы
щеголять в 1945 году по Берлину в таком наряде.
Меня до сегодняшнего дня интересует вопрос: по примеру какого пола разрешил
капитан проблему нижнего белья. Тогда же я только в душе посочувствовал ему:
"Холодно наверно бедняге, когда ветерок поддувает!"
Пониже юбки у капитана, как у каждого истинного сына Адама, выглядывают голые
волосатые коленки. Икры его обтягивают пестрые шерстяные чулки с красными
завязочками бантиком. Точкой опоры этого этнографического сооружения служат
нормальные армейские ботинки. Все эти внешние покровы не мешают шотландскому
капитану быть толковым советником у главы английской делегации сэра Перси
Милльс.
Ровно в 10 часов начинается заседание. После пунктов повестки дня, касающихся
порядка работы Экономического Директората, порядка заседаний и
председательствования на них, которые не возбуждают каких-либо возражений,
переходят ж утверждению повестки дня следующего заседания. Глава американской
делегации, как председательствующий на первом заседании в алфавитном порядке,
предлагает поставить на повестку дня первый рабочий пункт: "Выработка
руководящих указаний по экономической демилитаризации Германии".
Неделю тому назад закончилась Потсдамская Конференция, на которой бьпло решено
экономически демилитаризировать Германию, сделать невозможным возрождение
военной мощи Германии, установить мирный экономический потенциал. Подробное
проведение в жизнь этого решения возлагается на Союзный Контрольный Совет в
Германии.
Переводчики переводят: "выработка политики экономической демилитаризации". Снова
лингвистическая тонкость. В английском тексте это значит "politics". Переводчики
переводят на русский язык дословно - "политика", хотя это слово в английском
языке имеет гораздо более широкий смысл и в данном контексте соответствует
русскому "руководящие указания".
Генерал Шабалин при слове "политика" подскакивает, как ужаленный: "Какая тут
политика? Все было решено на Потсдамской Конференции!"
Американский директор, генерал Дрейпер, соглашается:
"Совершенно правильно - было решено. Теперь мы должны проводить это в жизнь и
выработать для этого руководящие указания".
Переводчики, английский и американский, совместными усилиями опять переводят:
"...политикc".
Генерал Шабалин категорически возражает: "Никакой политики. Все было решено. Не
давите на мою психику!"
"Да это не политика", - успокаивают генерала переводчики, - "это - политикc".
"Икс или игрек - разница небольшая", - упорствует генерал. - "Пересматривать
Потсдамскую Конференцию я здесь не собираюсь. Мы здесь для того, чтобы работать,
а не митинговать".
После этого в течение нескольких часов разыгрывается первая битва за овальным
столом. Все из-за одного единственного каверзного слова "политикc", которое
генерал Шабалин, даже с ласкательными окончаниями, не хочет иметь в повестке дня
и протоколах заседания.
В экономических кругах Главной Квартиры CВА часто приходилось слышать, что
решения Потсдамской Конференции рассматривались Кремлем, как величайшая победа
советской дипломатии. Инструкции из Москвы каждый раз подчеркивали это. На
Потсдамской Конференции советским дипломатам удалось добиться от западных
союзников огромных уступок, которых они даже сами не ожидали. Может быть этому
способствовало первое опьянение победой и честное желание западных союзников
вознаградить Россию за героические усилия и колоссальные жертвы в войне. Может
быть то, что на конференции присутствовали новые лица, - президент Труман и
премьер Эттли, - еще не знакомые лично с методами советской дипломатии.
Потсдамский Договор практически отдавал Германию в распоряжение Советского
Союза. Некоторые его пункты были очень тонко сформулированы и позволяли в
дальнейшем определенную разницу толкований там, где это было нужно. Задачей СВА
было теперь использовать до конца искусство советских дипломатов.
"Никакой политики!" - упорно обороняется генерал Шабалин, как медведь от
рогатины. По-видимому у него вертится на языке: "Что Вы меня в Сибирь загнать
хотите?" Здесь сказывается привычка даже крупных советских руководителей не
предпринимать чего-либо на свой страх и риск. Пусть лучше решают другие, а я
буду только выполнять. Таким образом корни всех решений автоматически уходят
вверх.
Позже я убедился, что американская или английская делегации могли менять свои
