те годы, что прожил в Вашингтоне. Сколько упущено в
непрестанной погоне за властью, с горечью сказал он себе.
Мир культуры и искусства был по сути дела закрыт для него, и
ведь это лишь часть цены. Он стал чужим в собственной
семье, растерял былых друзей. Любовь принесена в жертву на
алтарь честолюбия, а жертва оказалась напрасной. Есть ли на
всем свете хоть один человек, который станет оплакивать его
кончину?
Конечно, есть. У него стало легче на душе, чувство
беспредельного одиночества поумерилось. Беря телефонную
трубку, сенатор со стыдом подумал, что вынужден справиться о
номере у секретаря, хотя память удерживает множество куда
менее важных вещей...
(Вот Белый дом, залитый ярким светом весеннего солнца.
Впервые в жизни он скользнул по нему равнодушным взглядом.
Белый дом уже принадлежал иному миру- миру, до которого ему
больше нет и не будет дела.)
В автомобиле не было видеоустройства, но сенатор и без
того уловил оттенок удивления и даже намек на радость в
голосе Айрин.
- Здравствуй, Рени, как вы там поживаете?
- Отлично, папа. Когда мы тебя увидим?
Вежливая формула, к которой дочь всегда прибегала в тех
редких случаях, когда он звонил. И всегда, исключая
рождество или дни рождения, сенатор отвечал неопределенным
обещанием как-нибудь заглянуть...
- Я хотел спросить, - произнес он медленно, извиняющимся
тоном, - можно ли, заехать за ребятишками. Давно мы с ними
нигде не были, и надоело все сидеть в канцелярии.
- Конечно, заезжай! - Голос Айрин потеплел, - Они будут
рады. Когда тебя ждать?
- Давай завтра. Приеду около двенадцати и повезу их в
зоопарк или Смитсониен, куда захотят.
Вот тетерь она изумилась - ведь он один из самых занятых
людей в Вашингтоне, его время расписано на недели вперед.
Будет спрашивать себя, что произошло; хоть бы не догадалась.
Да нет, не должна, ведь даже его секретарь ничего не знает
об острых болях, которые в конце концов вынудили сенатора
обратиться к врачу.
- Чудесно! Как раз вчера они говорили о тебе,
спрашивали, когда же ты опять приедешь.
Глаза сенатора увлажнились. Хорошо, что Рени его не
видит.
- Значит, в полдень, - поспешно сказал он, боясь, как бы
голос не выдал его. - Обнимаю вас всех.
Он отключился, не дожидаясь ответа, и со вздохом
облегчения откинулся на спинку сиденья. Первый шаг к
перестройке свой жизни сделан - без всякой подготовки,
вдруг. Он упустил собственных детей, но мост, соединяющий
его со следующим поколением, цел. В оставшиеся месяцы нужно
хотя бы сберечь и укрепить этот мост.
Вряд ли доктор посоветовал бы ему пойти в Музей
естественной истории с двумя любознательными непоседами, но
он с этим не считался. Джо и Сьюзен заметно подросли с их
последней встречи, требовалось не только физическое, но и
умственное напряжение, чтобы поспевать за ними. Едва войдя
в ротонду, дети галопом бросились к огромному слону,
занимавшему самое видное место в мраморном зале.
- Что это? - вскричал Джо.
- Это же слон, дурачок - снисходительно ответила Сьюзен;
ведь ей уже было целых семь лет.
- Знаю, что слон, - отрезал Джо. - А как его зовут?
Сенатор Стилмен обратился к дощечке, но не нашел там
ответа. Самое время действовать по принципу: "Смелость
города берет".
- Его зовут, гм, Джумбо! - выпалил он. - Погляди, какие
клыки!
- А у него болели зубы?
- Что ты, никогда.
- А как он чистил зубы? Мама говорит, если я не буду
чистить зубы...
Стилмен угадал, куда клонит Джо и поспешил переменить
тему.
- Дальше будет еще много интересного! С чего начнем с
птиц, змей, рыб, млекопитающих?
- Змей! - решительно потребовала Сьюзен. - Я хотела
посадить змею в банку, а папа не позволил. Ты попроси его,
может, он передумает?
- А что такое - млекопитающий? - спросил Джо, прежде чем
Стилмен успел придумать ответ для Сьюзен.
- Пойдемте, - твердо сказал он. - Я покажу.
Они шли по залам и переходам, дети сновали от одного
экспоната к другому, и на душе у сенатора было хорошо.
Ничто не действует на человека так умиротворяюще, как музей;
здесь все повседневное обретает свои истинные размеры.
Изобретательность волшебницы-природы неисчерпаема, и ему
вспомнились забытые было истины. Он всего лишь один из
миллиона миллионов обитателей планеты Земля. Весь
человеческий род с его чаяниями и тревогами, победами и
безрассудствами - быть может, только эпизод я истории мира.
Стоя перед чудовищным скелетом диплодока (даже дети
благоговейно примолкли), он ощутил дыхание вечности. И с
улыбкой додумал о своем честолюбивом убеждении, будто он -
тот человек, который нужен нации. Какой нации, коли на то
пошло? Декларация о независимости подписана всего
каких-нибудь двести лет назад, а вот этот древний американец
пролежал в земле Уты сто миллионов лет...
Он устал к тому времени, когда они вошли в Зал
океанической жизни, где выразительный экспонат подчеркивал,
что на Земле и в наши дни есть животные, превосходящие
размерами все известное в прошлом. Девяностофутовый кит,
житель пучин, и прочие стремительные охотники морей
напомнили ему часы, которые он провел на маленькой, влажно
блестящей палубе, под крылатым белым парусом. Хорошо -
плеск рассекаемой килем воды, вздохи ветра в снастях.
Тридцать лет как не ходил на яхте; еще одна радость, которой
он пренебрег.
- Я их не люблю, рыб этих, - пожаловалась Сьюзен. - Хочу
к змеям пойти!
- Сейчас, - ответил он. - И куда ты спешили? У нас еще
много времени.
Он сам не заметил, как у него вырвались эти слова.
Сенатор размеренным шагом побрел дальше, а дети умчались
вперед. Вдруг он улыбнулся, улыбнулся без горечи. Что ж, в
каком-то смысле это верно. Времени, действительно, много.
Каждый день, каждый час может вместить в себя целый мир
впечатлений, нужно только разумно их тратить. В последние
недели своей жизни он начнет жить.
Пока никто в конторе ничего не заподозрил. Даже его
вылазка с внуками не вызвала особенного удивления; случалось
и прежде, что он вдруг отменял все деловые встречи,
предоставляя своим помощникам выкручиваться. До сих пор в
его действиях не было ничего необычного, но через несколько
дней приближенным станет ясно: что-то случилось. Он обязан
возможно скорее сообщить им - и своим политическим коллегам
- неприятную новость; но прежде чем свертывать свои дела,
надо основательно обдумать и решить множество личных
вопросов.
И еще одно заставляло его медлить. За всю свою карьеру
он почти не знал неудач и никого не щадил в острых
политических схватках. Теперь, перед лицом конечного краха,
он с ужасом думал о потоке соболезнований, который тотчас
обрушат на него многочисленные противники. Глупо, конечно,
остаток непомерного самолюбия, которое слишком крепко сидит
в нем, чтобы исчезнуть даже перед лицом смерти.
Больше двух недель он хранил тайну. На заседаниях
комиссии, в Белом доме, в Капитолии, в лабиринтах
вашингтонского света сенатор играл, как никогда еще за всю
свою карьеру, и некому было оценить его игру. Наконец
программа действий была разработана, оставалось только
отправить несколько писем, которые он сам написал от руки, и
позвонить жене.
Секретариат отыскал ее в Риме. Глядя на возникшее на
экране лицо, сенатор подумал, что она еще хороша собой,
вполне достойна звания Первой Дамы государства - супруги
президента - и это отчасти вознаградило бы ее за утерянные
годы. Кажется, она мечтала об этом - впрочем, разве он
когда-нибудь знал по- настоящему, о чем она мечтает?
- Здравствуй, Мартин, - сказала жена, - Я ждала твоего
звонка. Хочешь, чтобы я приехала?
- А ты? - тихо спросил он.
Мягкость его голоса заметно ее удивила.
- Было бы глупо ответить "нет", верно? Но если тебя не
изберут, я уеду опять. Ты уж не возражай.
- Меня не изберут. Даже не выдвинут моей кандидатуры.
Ты первая, кому я об этом говорю, Диана. Через полгода
меня не будет в живых.
Жестокая откровенность, но он намеренно так поступил.
Доля секунды, которая требовалась радиоволнам, чтобы достичь
спутников связи и вернуться на Землю, никогда еще не
казалась ему столь долгой. А затем - да, впервые ему
удалось сорвать эту красивую маску. Ее глаза расширились,
одну руку она порывисто прижала к губам.
- Ты шутишь!
- Такими вещами? Нет, это правда. Сердце износилось.
Мне сказал об этом две недели назад доктор Джорден.
Конечно, я сам виноват, но не будем сейчас вдаваться в
подробности.
- Вот почему ты всюду водишь внуков... Я не могла
понять, в чем дело.
Можно было ждать, что Айрин позвонит матери. Но до чего
дошел Мартин Стилмен, если внимание к собственным внукам
насторожило его близких!..
- Да, - откровенно признался он. - Боюсь, я поздно
спохватился. Теперь пытаюсь наверстать упущенное. Все
остальное меня как-то не волнует.
Они молча глядели в глаза друг другу, разделенные
кривизной земного шара и пустыней лет, проведенных врозь.
Потом Диана ответила дрогнувшим голосом:
- Я начинаю собираться.
Теперь, когда его секрет был всеобщим достоянием, сразу
стало легче на душе. Даже сочувствие противников оказалось
не так уж трудно переварить. Тем более что противников
вдруг не стало. Люди, годами поминавшие его только бранными
словами, слали письма, в искренности которых нельзя было
сомневаться. Старые ссоры забывались или оказывались
основанными на недоразумениях. Жаль, что об этом узна°шь
только перед смертью...
Он узнал также, что не так-то просто умирать, когда ты
занимаешь видный пост, нужно основательно потрудиться:
подобрать преемников, распутать правовые и финансовые узлы,
закончить дела в комиссии, в государственных органах. Дело,
которому отдана целая жизнь, нельзя оборвать вдруг поворотом
выключателя. Просто поразительно, сколько у него накопилось
обязанностей и как трудно от них избавиться. Он никогда не
любил делиться с кем-либо своей властью (и многие
подчеркивали этот роковой недостаток в человеке, который
собирался стать президентом), сейчас нужно было с этим
поспешить, пока власть не выскользнула навсегда из его рук.
Словно кончался завод больших часов и некому подкрутить
пружину. Передавая свои папки, читая и уничтожая старые
письма, закрывая ненужные счета и дела, диктуя последние
наставления, составляя прощальные заметки, он порой ловил
себя на том, что все происходящее кажется ему нереальным.
Боли прошли, и будто впереди еще много лет деятельной жизни.
Но путь в будущее преградили какие-то закорючки на
кардиограмме - словно шлагбаум или анафема на загадочном
языке, понятном лишь докторам.
Почти ежедневно Диана, Айрин или ее муж привозили к нему
внуков. Прежде он плохо ладил с Биллом, теперь убедился,
что сам был в этом повинен. Нельзя требовать от зятя, чтобы
он заменил сына, несправедливо винить Билла в том, что тот
не годится для роли Мартина Стилмена-младшего. Билл человек
вполне самостоятельный, он хорошо заботится об Айрин, она
счастлива с ним, у них есть дети. Конечно, отсутствие
честолюбия изъян (полно, изъян ли?), но такой, который можно
простить.
Он мог даже без горечи и боли думать о собственном сыне,
который раньше него закончил свой жизненный путь и покоился
- один крест среди многих - на кладбище ООН в Кейптауне.
Ему не довелось побывать на могиле Мартина. Когда у него
было время для этого, белый человек не пользовался любовью в
бывшей Южно-Африканской Республике. Теперь можно съездить -
но вправе ли он подвергать таким страданиям Диану? Его
недолго будут преследовать воспоминания, ей же еще много лет
жить с ними...
Все-таки надо посетить Кейптаун, это его долг. А для
внуков это будет настоящий праздник, увлекательное
путешествие в неведомый край, ничуть не омраченное мыслями
об умершем дяде, ведь они его никогда не видели. И он начал
собираться в путь, но тут опять - во второй раз за месяц - в
его жизни все перевернулось вверх дном.
Даже теперь у дверей его кабинета каждое утро ожидал
десяток-другой посетителей. Не так много, как в былью дни,
