Убью!
- Прекрати, Эдди! - раздался вдруг тонкий вскрик Билли. Ладони все
еще закрывали его лицо. - Перестань орать на папочку! Ну, пожалуйста,
прекрати же!
Вирджиния стояла в дверном проеме без движения, вперив уверенный,
невозмутимый взгляд в Чико.
Сэм, отступив, тяжело опустился на стул и уронил голову на грудь:
- После таких слов, Эдди, я даже смотреть на тебя не хочу. Ты даже
представить себе не можешь, какую мне причинил боль.
- Это она причиняет тебе боль, не я! Ну, почему до тебя никак не
доходит?!
Он молча, не поднимая глаз на Чико, намазал хлеб горчицей и так же
молча его сжевал. Билли рыдал. Карл Стормер и "Кантри Баккаруз" пели по
телевизору "Драндулет мои старенький, но бегает еще дай Бог!"
- Прости его, Сэм, он сам не понимает, что болтает, - мягко
произнесла Вирджиния. - Это все переходный возраст...
Змея снова победила, думает Чико. Все, конец.
Он поворачивается, направляясь к выходу. У двери он останавливается и
зовет Вирджинию по имени.
- Что тебе, Эд?
- Я сломал ей целку, - говорит он. - Иди взгляни: на простыне кровь.
Что-то такое промелькнуло у нее во взгляде... Нет, показалось.
- Уйди, Эд, прошу тебя, уходи. Ты насмерть перепугал Билли.
Он уходит. "Бьюик" снова не заводится, и он уже решил отправиться
пешком под проливным дождем, когда движок в конце концов прокашлялся.
Прикурив, он выруливает на шоссе 14. Что-то стучит в моторе... Плевать, до
Гейтс-фолз он как-нибудь доберется.
Чико бросает прощальный взгляд на "додж" Джонни.
Джонни предлагали постоянную работу на ткацкой фабрике в Гейтс-фолз,
но лишь в ночную смену. Работать по ночам он был не против, говорил он
Чико, к тому же там платили больше, чем на автодроме, но, поскольку отец
работал днем, то Джонни пришлось бы в это время оставаться с ней наедине,
в соседней с Чико комнате, а стены в доме тонкие, и слышно все
великолепно... "Я не смогу с ней ничего поделать, - оправдывался Джонни
перед Чико. - Ведь я прекрасно понимаю, что будет с ним, если он узнает.
Но, видишь ли, я просто не в состоянии вовремя остановиться, она же этого
и не желает. Ты понял, что я имею в виду, Чико? Конечно, понял, ты же ее
знаешь. Это Билли пока еще мал для таких дел, но ты-то уже взрослый..."
Да, я знал ее и, разумеется, все понимал. Так или иначе, Джонни пошел
работать на автодром. Отцу он объяснил это решение тем, что там он сможет
по дешевке доставать запчасти для своего "доджа". Ну, а потом "мустанг"
убил Джонни. Нет, не "мустанг" его убил, а эта сучка мачеха, таи что
давай, старый драндулет, бывший когда-то "бьюиком", кати себе в Стад-сити
и не глохни по дороге... Вот только бы еще избавиться от постоянно
преследовавшего его запаха паленой резины, да от кошмарного видения
кровавой массы, бывшей его братом Джонни, расплющенной между "мустангом" и
"шеви", с торчащими из дыр в белой футболке сломанными ребрами, от
ослепительно-белого столба огня, взметнувшегося ввысь, от неожиданно
резкой бензинной вони...
Чико изо всех сил жмет на тормоз, распахивает дверцу и, сотрясаемый
судорогами, выблевывает противную желтую массу в снег и грязь. Потом еще
раз и еще... Мотор готов уже заглохнуть, но Чико вовремя жмет на стартер.
Тело его дрожит. Мимо проносится новенький белый "форд", обдавая "бьюик"
грязной водой из громадной лужи.
- Торопится в Стад-сити, - бормочет Чико. - Фу, мерзость...
Во рту у него остался противный привкус рвоты. Даже курить было
противно. Поспать бы сейчас... Что ж, он, наверно, сможет переночевать у
Денни Картера, а завтра будет видно, что делать дальше. Старый "бьюик"
покатил вперед по шоссе 14.
8
Чертовски мелодраматичная история, не так ли?
Я ведь отлично понимаю, что никакой это, конечно, не шедевр, и что на
каждой странице моего опуса следовало бы поставить штамп: "Творение
литературного ремесленника-недоучки", чем сие сочинение и является на
самом деле. Сплошное заимствование, да еще с претензией: хемингуэевский
стиль (исключая явное злоупотребление настоящим временем - к месту и не к
месту), фолкнеровский сюжет... В общем, несерьезно. Нелитературно.
Но даже явная претенциозность не в состоянии завуалировать тот факт,
что эта чрезвычайно эротическая вещь вышла из-под пера молодого человека,
чрезвычайно неопытного в таких делах (прежде чем написать "Стад-сити", я
переспал всего лишь с двумя девушками, причем в обоих случаях показал себя
гораздо слабее моего героя Чико). Отношение автора к прекрасному полу
выходит за рамки простой враждебности, неся в себе некое омерзение: две
героини "Стад-сити" - потаскухи, а третья - глупенькая пустышка, из
которой так и сыплются пошлости, вроде "Я так люблю тебя, Чико" или "Ты
разве не зайдешь ко мне? У меня есть кое-что вкусненькое". Напротив, Чико
- настоящий парень-работяга, не выпускающий сигарету изо рта, прямо-таки
передовой представитель трудящейся молодежи, любимый герой Брюса
Спрингстина (которого, по правде говоря, никто еще не знал в то время,
когда рассказ мой появился в студенческом литературном альманахе - между
поэмой под названием "Воплощения моего Я" и эссе о молодежном матерном
жаргоне, написанном на этом самом жаргоне). Короче, неопытность и
неуверенность автора в себе ощущается в каждой фразе этого, с позволения
сказать, произведения.
И в то же время "Стад-сити" стал первым действительно моим
произведением после пяти лет довольно бесплодных литературных упражнений,
первым, которого я мог бы не стыдиться, несмотря на все его огрехи, весьма
корявым, но, согласитесь, жизненным. Даже теперь, когда я перечитываю
рассказ, с трудом сдерживая усмешку в наиболее претенциозных и "крутых"
местах, за строчками мне видится живой образ Гордона Лашанса, только,
разумеется, не нынешнего автора многочисленных бестселлеров, не
успевающего подписывать все новые контракты, а того Гордона, который в
один прекрасный день отправился с друзьями на поиски тела погибшего пацана
по имени Рей Брауэр.
Конечно, это плохой рассказ, поскольку автор его слышал слишком много
посторонних голосов в ущерб единственному - внутреннему - голосу, к
которому вообще стоит прислушиваться. Но это было первое мое произведение,
где я описал места, которые я знаю, и чувства, которые испытал сам. То,
что волновало меня на протяжении стольких лет, вдруг обрело новую форму
ощущений, поддающихся контролю, и этот факт сам по себе наполнил меня
неким новым, радостным ощущением. Взять, к примеру, кошмар моих детских
лет: мертвый Денни, появляющийся из шкафа в его тщательно оберегаемой,
превращенной в музей комнате. Я вполне искренне полагал, что кошмар этот
давным-давно забыт, и вдруг он, слегка измененный, всплыл в моем рассказе.
С той разницей, что герой "Стад-сити" способен контролировать возникающие
у него при этом чувства.
Не раз мне приходилось бороться с искушением "причесать" этот корявый
рассказ и даже, может быть, переписать его заново - временами я
действительно стыжусь его, но в то же время он мне дорог таким, какой он
есть. Во всяком случае теперешний, начавший уже седеть Гордон Лашанс не
смог бы написать таких вещей, как, например, картина смерти Джонни или
тени от текущих по стеклу струй дождя на лице и на груди Джейн.
И еще одно: "Стад-сити" стал первым моим произведением, которое я не
показывал родителям. Слишком в нем много было Денни, Касл-рока и, главное,
1960 года. Слишком в нем много было правды, а правда всегда причиняет
боль.
9
В моей комнате, располагавшейся на верхнем этаже, температура уже
достигала градусов девяноста, а к полудню, даже с настежь распахнутыми
окнами, она наверняка поднимется до ста десяти. Хорошо, что мне сегодня не
придется спать тут, в этой душегубке. Сама мысль о предстоящей экспедиции
привела меня в радостное возбуждение. Я сдернул с постели пару одеял,
свернул их и при помощи ремня соорудил нечто вроде солдатской скатки.
Затем пересчитал оставшиеся деньги - получилось шестьдесят восемь центов.
Теперь я был полностью готов.
Спуститься я решил по задней лестнице, чтобы лишний раз не встретить
старика, однако эта предосторожность была напрасной: отец все еще
разбрызгивал бесполезную уже влагу в саду, задумчиво уставясь на
сотворенную им радугу.
Пройдя по Летней улице, я пересек пустырь и вышел к Карбайн - туда,
где теперь находится редакция касл-рокского "Зова". К тротуару подрулила
машина и из нее вылез Крис со скаутским рюкзаком в одной руке и такой же,
как у меня, скаткой из одеял в другой.
- Благодарю, мистер, - бросил он водителю, подбегая ко мне. На шее у
него болталась скаутская фляга. Глаза Криса блестели.
- Ух, Горди, что я тебе сейчас покажу! - возгласил он.
- Что же?
- Пойдем-ка вон туда, - он указал на узкое пространство между
ресторанчиком и касл-рокским универмагом.
- Да что случилось, Крис?
- Пойдем, говорю тебе!
Он бросился в переулок, и после секундного размышления я последовал
за ним. Проход между двумя зданиями сужался, оканчиваясь громадной кучей
мусора, старых газет, битых бутылок и прочей дребедени. Крис, а за ним и
я, перебрался через кучу и свернул за угол ресторанчика, где наконец
остановился. Восемь или девять мусорных бачков, выстроенных в шеренгу,
будто солдаты на параде, распространяли ужасающее зловоние.
- Местечко погаже ты не мог выбрать? - скорчил я гримасу. - Ну, нет
уж, Крис, уволь...
- Давай руку, - не понял он, что это меня покоробило.
- Не в этом дело. Меня сейчас вывернет наизнан...
Слова застряли у меня в горле, и я немедленно забыл про вонь: в руках
у Криса, который уже успел распаковать свою поклажу, был громадный черный
пистолет с деревянной рукояткой.
- Ну, кем ты хочешь быть: Одиноким Рейнджером или Сиско-кидом?
[клички знаменитых киногангстеров] - осведомился Крис, расплываясь в
довольной ухмылке.
- Господи, Боже мой! - только и смог выдохнуть я. - Ты где его добыл?
- Упер из письменного стола папаши. Сорок пятый калибр!
- Ага, вижу... - На самом деле это мог быть и тридцать восьмой, и
даже триста пятьдесят седьмой калибр - я перечитал все вещи Джона
Макдональда и Эда Макбейна, но настоящую "пушку" видел только раз, у
констебля Баннермана, да и то в кобуре. Он ее оттуда никогда не
вытаскивал, вопреки всем нашим просьбам.
- Послушай, тебе же твой старик башку открутит, тем более, что, как
ты говоришь, он не в своей тарелке. Вернее, как раз в своей...
В глазах у Криса заплясали чертики:
- Вот это-то и хорошо, дружище: он с приятелями засел накрепко у
Харрисона. Они там уже выжрали бутылок шесть, а может, и все восемь, и
останавливаться на этом явно не намерены. Похоже, этот "штопор" у него не
менее чем на неделю, так что он ничего не узнает. Алкаши вонючие...
Крис закусил губу. Единственный из нашей компании, он никогда не брал
в рот ни единой капли, даже чтобы показать, что он уже мужчина. Когда его
на этот счет подначивали, он отвечал, что взрослый-то он взрослый, но
уподобляться своему папаше категорически не желает. Однажды он мне поведал
по секрету (это было после того, как близнецы Деспейны приволокли
украденную у отца коробку с шестью банками пива, и все принялись
потешаться над Крисом, который отказался сделать хоть один глоток), что
пить он просто-напросто боялся. Его родитель не просыхал теперь уже
круглыми сутками, старший брат изнасиловал ту девицу, будучи пьяным в
