закрыл ладонями уши и чуть ли не зарылся головой в песок, лишь бы не
слышать оглушительного грохота и лязга, не ощущать обдавшей нас волны
раскаленного воздуха. Взглянуть на него не было ни сил, ни желания. Состав
оказался длиннющим, но я на него так и не посмотрел. На шею мне легла
теплая ладонь, и я сразу понял, что она принадлежала Крису.
Когда поезд, наконец, прошел (вернее, когда я
у_д_о_с_т_о_в_е_р_и_л_с_я_, что он прошел), только тогда я все еще
опасливо поднял взгляд. Наверное, точно так же солдат высовывается из
блиндажа после долгого артиллерийского обстрела... Верн, дрожа всем телом,
лежал ничком, а Крис сидел по-турецки между нами, положив руки нам на
плечи. Верн поднял голову, все еще дрожа и нервно облизывая губы.
- Ну, что, парни, по бутылочке "коки"? - предложил Крис как ни в чем
не бывало.
Нам это было как нельзя кстати.
15
Примерно в четверти мили от берега рельсы углублялись прямо в лесную
чащобу. Местность тут к тому же была заболоченной, тучи комаров висели в
воздухе, словно армады истребителей-бомбардировщиков, но был во всем этом
и один громадный плюс: прохлада, благословенная прохлада.
Присев в теньке, чтобы распить по бутылочке "коки", мы с Верном
накинули на плечи рубашки, а Крис с Тедди остались, как и были, голыми по
пояс, несмотря на насекомых. Не прошло и пяти минут, как Верну
понадобилось уединиться в кустиках, что послужило поводом для шуточек и
прибауточек.
- Что, дружище, здорово перетрусил? - хором поинтересовались у него
Крис с Тедди, когда он снова появился, натягивая штаны.
- Да н-нет, - промямлил Верн, - мне еще на том берегу приспичило...
- Ладно заливать, - усмехнулся Крис. - А ты, Горди, тоже наложил в
штаны?
- Ничего подобного, - ответил я, невозмутимо потягивая "коку".
- "Ничего подобного"! - передразнил меня Крис, похлопывая по плечу. -
А у самого поджилки до сих пор трясутся.
- Вот те крест, что я ни капельки не испугался.
- Да ну? - встрял Тедди. - Так уж и ни капельки?
- Конечно же, нет! Я не испугался, я просто... _о_с_т_о_л_б_е_н_е_л_!
о_т _у_ж_а_с_а_!
Все, даже Верн, грохнули. Действительно, "испугался" было не то
слово...
После этого мы все по-настоящему расслабились, откинувшись на траве и
молча допивая "кока-колу". В ту минуту я, наверное, был действительно
счастлив: мне удалось избежать смертельной опасности, жизнь казалась такой
замечательной штукой, и я был в мире с самим собой. А кроме того, у меня
великолепные друзья. Что же еще нужно для счастья?
Вероятно, именно в тот день я начал понимать, каким образом
обыкновенный человек становится сорвиголовой. Пару лет назад я заплатил
двадцать долларов, чтобы присутствовать при неудачном прыжке Эвела Найвела
через каньон Снейк-ривер. Жена моя, вместе со мной лицезревшая этот
головокружительный прыжок, пришла в ужас, но не от самой трагедии, а от
моей реакции. Она заявила, что если бы я жил в Древнем Риме, то непременно
был бы завсегдатаем кровавых казней первых христиан, которых сажали в
клетки со львами. Тут она была, конечно, неправа, хоть я и вряд ли смог бы
объяснить почему (впрочем, она сама была уверена, что я всего лишь хотел
этим досадить ей). Дело в том, что я выбросил двадцатку вовсе не затем,
чтобы полюбоваться гибелью человека, хотя у меня с самого начала не было
сомнений относительно исхода смертельного трюка, транслировавшегося,
кстати, по телевидению на всю страну. Нет, думаю, у многих в жизни бывают
моменты, когда возникает непреодолимое желание бросить вызов таинственной
тьме, о которой Брюс Спрингстин поет в одной из своих песен, сделать это
н_е_с_м_о_т_р_я_ на то (а может, скорее, _б_л_а_г_о_д_а_р_я_ тому), что
Господь сотворил нас смертными...
- Эй, Горди, расскажи-ка нам ту самую историю, - внезапно попросил
Крис, привставая.
- Какую? - переспросил я, хотя прекрасно знал, о чем он говорит.
Я ощущал какую-то неловкость, когда меня просили рассказать одну из
моих "историй", - и это несмотря на то, что они пользовались неизменным
успехом. Первым, кто узнал о моем желании стать, когда вырасту, писателем,
был Ричи Дженнер, парнишка, который состоял полноправным членом нашей
компании, пока его семья не переехала в 1959 году в Небраску. Уже не
помню, чем мы занимались у меня в комнате, когда Ричи обнаружил в книжном
шкафу под комиксами пачку исписанных от руки листков. "Это-то что такое?"
- спросил он, заинтригованный. "Так, ничего..." Я попытался выхватить у
него листки, хотя, признаться, не слишком настойчиво. В душе моей
авторская гордость боролась с застенчивостью (кстати говоря, борьба эта
продолжается и по сей день...) Пишу я всегда в одиночестве, отгораживаясь
ото всего мира, как будто совершая нечто постыдное, словно юнец,
занимающийся онанизмом, запершись в ванной. Писательский труд для меня -
нечто глубоко интимное, вроде секса, хотя я знаю и совершенно
противоположные примеры. Так, один мой знакомый писатель обожает работать,
устраиваясь в витринах книжных магазинов или супермаркетов. Это
потрясающе, до безрассудства храбрый человек, и я всегда мечтал иметь
такого друга, с которым можно было бы пойти в огонь и в воду...
Почти до вечера Ричи просидел на моей кровати, "заглатывая" мою
писанину, навеянную сюжетами все тех же комиксов или же детских ночных
кошмаров, о которых говорил Верн. Закончив чтение, Ричи посмотрел на меня
как-то по-новому, будто впервые по-настоящему меня узнал, и заявил:
"Отлично это у тебя получается, просто замечательно. А почему ты не
покажешь это Крису?" Я ответил, что это мой секрет, и тут он пришел в
недоумение: "Ну, почему же? Что тут такого? Ведь это не стишки
какие-нибудь, наоборот, все ужасно круто и клево..."
Тем не менее, я взял с него слово никому не говорить про мои писания.
Он, разумеется, пообещал и тут же раззвонил об этом всем и каждому, после
чего скрывать мое тайное занятие стало совершенно невозможно. Большинству
ужасно нравились мои рассказы о погребенных заживо, о казненных
преступниках, восставших из мертвых, чтобы отомстить приговорившим их
судьям, о маньяках, делающих из своих жертв котлеты, но главным образом, о
частном детективе Курте Кэнноне, который "выхватив свой "магнум", принялся
отправлять патрон за патроном в разверстую, зловонную пасть маньяка".
Почему-то я старательно избегал слово "пуля", употребляя только
"патрон".
Впрочем, из-под моего пера выходили не одни лишь "ужастики". Была, к
примеру, серия рассказов про Ле-Дио, маленький французский городок,
который в 1942 году подразделение американских героев-пехотинцев пыталось
отбить у фрицев (я тогда не знал, что союзные войска высадились во Франции
лишь в 1944 году). На протяжении пяти лет - с девяти до четырнадцати - я
написал четыре десятка рассказов о кровопролитных уличных боях в Ле-Дио,
причем последняя дюжина появилась на свет исключительно по настоянию
Тедди, который от этих историй был просто без ума (мне же они к тому
времени осточертели до смерти). Он проглатывал страницу за страницей, при
этом глаза у него были как полтинники, пот струился по физиономии, а в
голове, похоже, грохотала канонада. Мне, конечно, льстил такой
читательский восторг, но в то же время я стал опасаться, не свихнется ли
Тедди окончательно от моего Ле-Дио.
Теперь это стало для меня способом заработать на кусок хлеба в
гораздо большей степени, нежели удовольствием. Писательский труд
ассоциируется у меня скорее с искусственным оплодотворением, а не с
чувственным наслаждением, смешанным с неким комплексом вины, как в
юношеские годы. Все происходит строго по правилам, зафиксированным в
договоре с издателем, и пишущая машинка подчас вызывает у меня чувство
отвращения. Это меня пугает: я вовсе не претендую на звание Томаса Вулфа
наших дней, но все же мне хотелось бы оставаться именно писателем, а не
халтурщиком от литературы.
- Только, пожалуйста, без ужасов, - взмолился Верн. - Хватит с меня
кошмаров... Хорошо, Горди?
- Там нет никаких ужасов, - успокоил его Крис, - наоборот, это очень
веселая история. Немного непристойная, зато веселая... Валяй, Горди,
рассказывай. Повесели-ка нас, а то чего-то чересчур мы кислые.
- Это про Ле-Дио? - с надеждой спросил Тедди.
- Какой Ле-Дио, ты, псих ненормальный?! - Крис дал ему легкий
подзатыльник. - Это про соревнование по поеданию пирожков.
- Да я ведь не успел еще даже записать эту историю, - начал я
упрямиться.
- Плевать, рассказывай давай.
- Что, все хотят слушать?
- Конечно, все, - сказал Тедди. - Рассказывай, кончай ломаться.
- Ну, ладно. Дело происходит в одном городке, разумеется,
вымышленном, под названием Гретна, что в штате Мэн.
- Г_р_е_т_н_а_? - заулыбался почему-то Верн. - Что это еще за
название? В штате Мэн нет никакой _Г_р_е_т_н_ы_.
- Заткнись ты, придурок, - оборвал его Крис. - Сказали же тебе, что
городок этот вымышленный.
- Так-то оно так, да уж больно идиотское название...
- Да вокруг полным-полно идиотских названий, - вполне резонно
возразил Крис. - Как тебе, к примеру, нравится поселок Альфред, или Сако,
или взять хотя бы наш родимый Касл-черти-бы-его-побрали-рок... Разве у нас
есть скалы, не говоря уже о замках? [Касл-рок переводится как "замок на
скале"] Да _б_о_л_ь_ш_и_н_с_т_в_о_ названий - идиотские, просто мы к ним
привыкли и не думаем об этом. Правильно, Горди?
- Безусловно, - ответил я, хотя, честно говоря, подумал, что Верн
прав, и Гретна - совершенно идиотское название. Интересно, чего это ради
именно оно пришло мне в голову?
- Так или иначе, в этой самой Гретне, как и у нас, в Касл-роке,
ежегодно праздновали День первых поселенцев...
- День первых поселенцев - это клево, - опять встрял Верн. - Я
грохнул в прошлый раз всю свою заначку за год, но зато уж отвел душу... А
этот Билли, сукин сын...
- Да заткнешься ты в конце концов?! - рявкнул Тедди. - Дай Горди
рассказать.
- Да, конечно, конечно, - заморгал Верн, - пускай рассказывает.
- Валяй, Горди, - подтолкнул меня Крис.
- История, вообще-то, так себе, - решил я поломаться еще немного.
- А мы другого и не ждем, - утер мне нос Тедди, - но все равно,
рассказывай давай.
- Ну, ладно, уговорили. - Я прокашлялся. - Так вот, на вечер у них
там были намечены три крупных мероприятия: раздача яичного рулета для
самых маленьких, соревнование по бегу в мешках для ребят постарше -
восьми-девяти лет, а также этот самый конкурс - кто больше и быстрее всех
слопает пирожков. Да, я забыл представить главного героя. Это был жирный
чувак, которого никто терпеть не мог, а звали его Дэви Хоган.
- Намек на Чарли Хогена, да? - не выдержал снова Верн, и Крису в
очередной раз пришлось дать ему хорошего тумака.
- Был он одного с нами возраста, весил фунтов так сто восемьдесят, а
величали его не иначе как Хоган-Задница и шпыняли, кто как только мог.
Физиономии моих слушателей тут же отразили искреннее сочувствие к
третируемой всеми Заднице, хотя, уверен, если бы подобный тип вдруг
появился в Касл-роке, все мы, в том числе и я, издевались бы над ним до
полного беспредела.
- Наконец, Заднице все это надоело, и он решает отомстить своим
мучителям. Но каким образом? В День первых поселенцев такая возможность
представилась ему в виде конкурса пожирателей пирожков, ведь в этом деле -
