подталкивает инстинкт, пока зима еще не навалилась и не уничтожила всех,
кроме впадающей в спячку королевы, Джек пошел еще дальше. Он - до сих пор
алкоголик, и будет им всегда. Может быть, он стал алкоголиком в тот
момент, когда на институтской вечеринке второкурсников впервые попробовал
спиртное. Это не имело никакого отношения к силе воли, к вопросу,
нравственно ли пить, к слабости или силе его собственного характера.
Где-то внутри находилось сломанное реле или выключатель, который не
срабатывал, так что волей-неволей Джека подталкивало вниз под горку -
сперва медленно, потом, когда на него начал давить Стовингтон, все
быстрее. Длинный скользкий спуск, а внизу оказался ничейный велосипед и
сын со сломанной рукой. Джек Торранс - пассивная сторона. С его норовом
было то же самое. Всю жизнь Джек безуспешно пытался сдерживать его. Он
помнит, как соседка, когда ему было семь, отшлепала его за баловство со
спичками. Удрав от нее, он запустил камнем в проезжавшую мимо машину. Это
увидел его отец и, взревев, налетел на маленького Джекки и надрал ему
задницу до красноты... а потом подбил глаз. Но, когда отец, бормоча что-то
себе под нос, отправился в дом поглядеть, что там по телевизору, Джек,
наткнувшийся на бездомную собаку, пинком отшвырнул ее в канаву. Две дюжины
драк в начальной школе, в средней - и того больше, так что два раза Джека
отстраняли от занятий и несчетное число раз оставляли после уроков,
несмотря на хорошие оценки. Предохранителем, до некоторой степени, служил
футбол, хотя Джек отлично понимал, что чуть ли не каждую минуту каждой
игры буквально исходит дерьмом и звереет, воспринимая как личное
оскорбление каждый блок и перехват мяча соперником. Играл он хорошо; и в
младших, и в старших классах зарабатывал "Лучшего в спортивной ассоциации"
- но отлично знал, что благодарить за это (или винить в этом) должен свой
скверный характер. Футбол не приносил ему радости. Каждая игра рождала
недобрые чувства.
И все же, не смотря на все это, Джек не чувствовал себя сволочью. Он
не чувствовал себя плохим. Себя он всегда воспринимал как Джека Торранса,
по-настоящему симпатичного парня, которому следует научиться справляться
со своим норовом до того, как в один прекрасный день грянет беда. Точно
также следовало научиться обуздывать свое пьянство. Но он, бесспорно, был
не только физиологическим, но и эмоциональным алкоголиком, и между первым
и вторым существовала взаимосвязь, но в таких глубинах его существа, куда
и заглядывать-то не захочешь. Были ли коренные причины взаимосвязаны или
нет, имели они социологическое, психологическое или физиологическое
происхождение, Джека не волновало. Дело приходилось иметь с результатами:
с трепками и взбучками от папаши; с отстранением от занятий и попытками
объяснить, как порвал в драке на детской площадке школьную одежку; а позже
- с похмельем, с медленным растворением клея, скрепляющего его брак; с
одним-единственным велосипедным колесом, погнутые спицы которого торчали в
небо; со сломанной рукой Дэнни. И, конечно, с Джорджем Хэтфилдом.
Джек чувствовал, что свалял дурака, сунув руку в Великое Осиное
Гнездо Жизни. Образ был омерзительным. Но в качестве камеи реальности
казался полезным. В разгар лета рука Джека сунулась под какие-то сгнившие
планки - и кисть этой руки, да и всю ее теперь, снедал священный,
праведный огонь, разрушающий сознательные мысли, делающий устаревшей
концепцию цивилизованного поведения. Можно ли ожидать от вас, что вы
поведете себя, как мыслящее человеческое существо, если вашу руку пронзают
раскаленные докрасна острые иглы? Можно ли ожидать, что вы будете жить в
любви и согласии со своими родными и близкими, если порядок вещей
(порядок, который Джек считал столь невинным) таков, что из дыры
поднимается коричневое разъяренное облако и стрелой мчится прямо на вас?
Можно ли считать вас ответственным за свои поступки, если вы сломя голову
несетесь по покатой крыше в семидесяти футах над землей, не зная куда,
забыв, что направляемые паникой спотыкающиеся ноги могут привести вас к
неуклюжему падению на водосточный желоб и дальше, вниз, где на бетоне
поджидает смерть? Джек думал, что нельзя. Когда по глупости суешь руку в
осиное гнездо, то не заключаешь с дьяволом договор позабыть про свое
цивилизованное "я" с его ловушками - любовью, уважением, честью. Это
просто случается с вами. Пассивно, не говоря ни слова, вы перестаете быть
существом, которым управляет рассудок, и превращаетесь в существо,
управляемое нервными окончаниями; из человека с высшим образованием за
пять секунд вы превращаетесь в воющую обезьяну.
Он подумал про Джорджа Хэтфилда.
Высокий, с лохматыми светлыми волосами, Джордж был почти
оскорбительно красивым юношей. В тесных вареных джинсах и стовингтонской
фуфайке с небрежно закатанными по локоть рукавами, обнажавшими загорелые
руки, парнишка напоминал Джеку молодого Роберта Редфорда, и он сомневался,
что нравиться для Джорджа - проблема. Не большая, чем десятью годами
раньше для того чертенка-футболиста, Джека Торранса. Он мог, не покривив
душой, сказать, что не испытывает к Джорджу ревности и не завидует его
красоте; фактически, Джек почти бессознательно начал рассматривать Джорджа
как физическое воплощение героя своей пьесы, Гэри Бенсона - отличный
контраст с мрачным, сгорбленным, стареющим Денкером, который постепенно
так возненавидел Гэри. Но сам Джек Торранс никогда не испытывал подобных
чувств к Джорджу. Будь это так, он бы понял это. В этом он был совершенно
уверен.
На его уроках в Стовингтоне Джордж плавал. К академической
успеваемости футбольной и бейсбольной звезды больших требований не
предъявляли, а тот довольствовался "C" и время от времени "B" по истории
или ботанике. Свирепый соперник на поле, к учебе Джордж был равнодушен -
такие в классной комнате развлекаются. С этим типом людей Джек был знаком
больше по собственной учебе в средней школе и колледже, чем из своего
преподавательского опыта, полученного из вторых рук. Джордж Хэтфилд был
притворщиком. Он умел быть в классе спокойным и нетребовательным, но, если
применить верный набор стимулов к соревнованию (все равно как приложить
электроды к вискам чудовища Франкенштейна, кисло подумал Джек), Джордж мог
превратиться в сокрушительную силу.
В январе Джордж вместе с двумя дюжинами других учеников пробовался в
дискуссионную команду. С Джеком он был вполне откровенен. Его отец - юрист
акционерного общества - хотел, чтобы сын пошел по его стопам. Джордж, не
ощущая пламенного призвания заняться чем-то другим, не возражал. Оценки у
него были не самыми лучшими, но это, в конце концов, была лишь средняя
школа, а времени оставалось еще немало. Если бы "может" вдруг превратилось
в "должен", отцу Джорджа было на кого нажать. Собственные атлетические
таланты Джорджа открыли бы и иные двери. Но Брайан Хэтфилд считал, что его
сын должен войти в дискуссионную команду. Неплохая практика, к тому же
что-то именно в таком роде всегда ищут экзаменационные комиссии в
юридических колледжах. Поэтому Джордж занялся дебатами, а в конце марта
Джек выгнал его из команды.
В конце зимы внутрикомандные диспуты воспламенили спортивную душу
Джорджа Хэтфилда. Он стал беспощадным и решительным спорщиком, яростно
подготавливая свои "за" или "против". Неважно, каков был предмет спора -
легализация марихуаны, восстановление смертной казни или дотации на
дефицит горючего. Джордж стал докой, но был так агрессивен, что не
заботился, на чьей окажется стороне - черта, знал Джек, редко
встречающаяся и ценная даже для спорщиков высокого уровня. Душа настоящего
спорщика не слишком-то отличается от души политического авантюриста - и
тот, и другой страстно заинтересованы в решающем шансе. Пока все шло
хорошо.
Но Джордж Хэтфилд заикался.
Этот недостаток был незаметен в классной комнате, где Джордж всегда
бывал спокойным и собранным (сделал он домашнее задание или нет) и, уж
конечно, не бросался в глаза на футбольном поле Стовингтона, где
разговорчивость не является доблестью и где иногда за излишнюю тягу к
спорам можно вылететь из игры.
Джордж начинал заикаться, когда как следует заводился на диспуте. Чем
больше он горячился, тем хуже выходило. Стоило ему почувствовать, что
аргументы оппонента никуда не годны и однообразны, как между его речевыми
центрами и ртом возникало нечто вроде интеллектуального столбняка, так что
он прочно застревал на одном месте, а время бежало. Больно было смотреть
на это.
- И-ит-так я д-д-думаю, мы должны сказать, что ф-ф-факты в с-случае,
п-приведенном мистером Д-Д-Д-Дорски, те-те-ряют свою ак-ктуальность из-за
н-недавнего ре-ре-шения, спущенного сверху в-в-в...
Звонил звонок, и Джордж в смятении оборачивался, чтобы яростно
уставиться на сидевшего подле зуммера Джека. В такие моменты Джордж
заливался краской, а его рука судорожно комкала заметки.
После того, как Джек выгнал многих явно бездарных учеников, он еще
долго держался за Джорджа. Вспомнилось, как однажды, под вечер, примерно
за неделю до того, как Джек неохотно опустил топор, Джордж задержался
после того, как остальные разлетелись, и сердито обвинил Джека:
- В-вы перевели таймер вперед.
Джек поднял глаза от бумаг, которые убирал в портфель.
- Джордж, о чем ты?
- Вы не д-дали мне мои пять минут целиком. Вы перевели его вперед. Я
с-смотрел на часы.
- Таймер и часы могут идти немного по-разному, Джордж. Эту проклятую
штуковину я и пальцем не тронул. Слово скаута.
- Н-н-нет, трогали!
Воинственность Джорджа, читающееся в его взгляде
"борюсь-за-свои-права" разожгли собственный норов Джека. Он уже два
месяца, два слишком долгих месяца, не прикладывался к бутылке и весь
издергался. Он сделал последнюю попытку не сорваться.
- Уверяю тебя, Джордж, это не так. Дело в твоем заикании. Не знаешь,
отчего оно? В классе ты не заикаешься.
- Я НЕ-НЕ-НЕ З-З-ЗАИКАЮСЬ!
- Не кричи на меня.
- ВЫ Х-ХОТИТЕ П-ПОДЛОВИТЬ МЕНЯ! В-ВАМ НЕ Х-ХОЧЕТСЯ, ЧТОБ Я Б-БЫЛ В
ВАШЕЙ Ч-ЧЕРТОВ-ВОЙ К-К-КОМАНДЕ!
- Не кричи, я сказал. Давай поговорим разумно.
- А п-п-пош-шел т-ты!
- Джордж, если ты справишься с заиканием, я с радостью оставлю тебя в
команде. Ты хорошо готовишься ко всем практическим занятиям и здорово
умеешь раскрыть подоплеку вопроса - а значит, тебя редко можно застать
врасплох. Но толку от этого мало, если ты не в состоянии справиться с...
- Й-я н-н-никогда н-не заикался! - выкрикнул тот. - Это в-все в-вы!
Е-если бы дис-скуссионный к-к-командой руководил к-кто-нибудь д-д-другой,
я бы мог...
Норов Джека отыскал другую лазейку.
- Джордж, если ты не научишься с этим справляться, из тебя никогда не
выйдет хороший юрист. Закон - не футбол. Два часа ежевечерних тренировок
не избавят тебя от этого. Ты что же, думаешь встать на заседании совета и
сказать: "А т-т-теперь, д-д-джентльмены, п-по поводу этого
п-п-правон-нарушения..."
Джек вдруг покраснел - не от гнева, а от стыда за собственную
жестокость. Ведь перед ним был не зрелый человек, а семнадцатилетний
парнишка, столкнувшийся с первым серьезным крушением жизненных надежд, и
как знать - не просил ли мальчик единственным возможным для себя образом,
чтобы Джек помог ему найти выход, справиться с ситуацией.
Джордж бросил на него последний яростный взгляд; слова застревали
между кривящихся, непослушных губ, пытаясь вырваться наружу.
