начинают стоять без чьей-нибудь помощи в углу.
Волосы Гарольда были черными и немытыми. Он был довольно высок, но
весил около двухсот сорока фунтов. Он носил ковбойские башмаки и куртку с
невероятным количеством заклепок и разных бляшек. Глядя на него, Франни
всегда чувствовала себя неловко. Она не считала его опасным, нет, просто
он был ей неприятен.
Гарольд не видел ее. Он смотрел на дом.
- Есть здесь кто-нибудь? - крикнул он и нажал на гудок автомобиля.
Резкий сигнал прорезал тишину, заставив Франни поежиться. Ей очень
хотелось лечь сейчас ничком на землю, спрятаться за грядками и подождать,
пока ему надоест и он уедет.
Перестань, сердито приказала она себе. Так или иначе, он такое же
человеческое существо, как и ты.
- Я здесь, Гарольд! - окликнула она.
Он выскочил из машины и развинченной походкой направился к ней. И
хотя он очень старался сохранять невозмутимый вид, но по его лицу было
прекрасно видно, что он рад встретить Франни.
- Привет, Фран! - радостно завопил он.
- Привет, Гарольд.
- Я слышал, ты весьма успешно борешься с этой дрянной болезнью, вот и
решил здесь притормозить. Я, видишь ли, осуществляю объезд окрестностей. -
Он улыбнулся, обнажив зубы, по-видимому, не знакомые с зубной щеткой.
- Я с грустью узнала насчет Эми, Гарольд. А твои отец и мать...
- Боюсь, что да, - Гарольд опустил голову; потом, будто отгоняя
что-то, рывком отбросил упавшие на лицо волосы. - Но жизнь продолжается,
верно?
- Вероятно, да, - согласилась Франни.
Его глаза бесцеремонно скользили по ее обнаженным плечам, и она
пожалела, что сняла свитер.
- Как тебе нравится моя машина?
- Разве она не принадлежит мистеру Бреннигану? - Рой Бренниган был
местный богатей.
- Раньше принадлежала, - безразлично сказал Гарольд. - Но мне
кажется, что покойнику не нужна машина, а вот живым еще пригодится. И
вообще, меньше народа - больше кислорода. - Кислорода, раздраженно
повторила про себя Франни, он смеет говорить кислорода. - Больше всего,
чего хочешь.
Он смотрел ей в глаза, насмешливо и робко одновременно.
- Гарольд, извини, но мне...
- За что ты извиняешься, дитя мое?
Франни задохнулась от подобной наглости: ее родители мертвы, вокруг
умирают от страшной болезни тысячи людей, она копает в саду могилу для
своего отца, а какой-то Гарольд Лаудер из машины Роя Бреннигана пялит на
нее глаза и называет "дитя мое"?! Боже, это уж слишком!
- Гарольд, - резко сказала она. - Я не твое дитя. Я старше тебя на
пять лет. Физически невозможно для меня быть твоим ребенком.
- Просто речевой оборот, - он заморгал, удивленный ее реакцией. -
Ладно, скажи лучше, что это такое? Что это за яма?
- Могила. Для моего отца.
- Ох, - сдавленно выдохнул Гарольд.
- После того как я закончу копать, мне бы хотелось выпить глоток
воды. Но копать я продолжу, когда ты уйдешь. Так что извини - мне некогда.
- Я понимаю, - тихо сказал он. - Но, Фран... в саду?
Она сверкнула глазами:
- А что ты предлагаешь? Чтобы я положила его в гроб и отнесла на
кладбище? Он любил свой сад! И какое тебе до этого дело? Какое ты имеешь к
этому отношение?!.
Она начала плакать, и, ненавидя себя за то, что плачет при нем,
повернулась, и бросилась в дом, на кухню, в спасительную тишину.
- Фран? - за спиной послышался тихий растерянный голос.
Она увидела Гарольда. Он нервно сжимал и разжимал пальцы. Он был
таким жалким, что Франни пожалела о случившемся.
- Гарольд, извини меня.
- Нет, не извиняйся, я действительно не имел права ничего спрашивать.
Слушай, если тебе нужна моя помощь...
- Спасибо, но я предпочитаю сделать это сама. Это...
- Это личное. Конечно. Я понимаю.
Ей стало смешно. Гарольд пытался быть хорошим мальчиком - так едва
знакомый с иностранным языком человек пытается говорить на нем.
- Что ты собираешься делать? - спросила она Гарольда.
- Не знаю, - сказал он. - Слушай...
Он умолк.
- Что?
- Мне кажется, что я схожу с ума. Трудно говорить про себя такое.
Наверное, я не самый приятный человек на этом свете, и все же я не хотел
бы стать сумасшедшим. Я объехал весь город. Ни души. Я зашел в магазин...
Понимаешь, Фран, весь ужас в том, что я могу брать все, что хочу, и никто
не станет останавливать меня. Как в кино. Мне действительно казалось
несколько раз, что я - сумасшедший.
- Нет, - сказала Франни. От него пахло так, будто он не мылся
вечность, но ее это больше не раздражало. - Как звучит эта строчка? Я
снюсь тебе, ты снишься мне? Мы не сумасшедшие, Гарольд.
- Но, наверное, лучше были бы ими.
- Кто-нибудь придет, - сказала Франни. - После этой болезни, после
мора, появится кто-нибудь...
- Кто?
- Кто-то сильный, - неуверенно протянула она. - Кто-то, кто сможет...
сможет... расставить вещи по местам.
Он недоверчиво рассмеялся.
- Дитя мое... прости, Фран. Фран, именно сильные люди и сделали все
это. Они мастера расставлять вещи по местам. Они находят решение всему -
разваленной экономике, нефтяному кризису, холодной войне. Они решают все
так же, как поступил когда-то Александр с гордиевым узлом - методом
разрубания мечом на куски.
- Но ведь это просто эпидемия, Гарольд. Я слышала по радио...
- Матушка Природа никогда так не действует, Франни. Твой кто-то
сильный соединил усилия бактериологов, вирусологов и эпидемиологов, чтобы
посмотреть, сколько можно убить всяких мелких мошек вроде нас с тобой.
Бактерии. Вирусы. Ерунда! В один прекрасный день некто скажет: "Смотрите,
что я создал! Оно убивает всех! Разве это не великое изобретение?" И ему
вручат за это медаль, денежную премию и что-нибудь еще такое же приятное.
Нет, Франни, все это не просто так. У тебя есть планы?
- Да. Похоронить моего отца, - тихо сказала она.
- Ох... конечно. - Он секунду смотрел на нее, и вдруг торопливо
сказал: - Слушай, я собираюсь сматываться отсюда. Из Оганквайта. Если я
еще задержусь здесь, я действительно сойду с ума. Фран, почему бы тебе не
поехать со мной?
- Куда?
- Пока не знаю.
- Что ж, если решишь, куда, приезжай за мной.
Гарольд просиял:
- Ладно, приеду! Это... понимаешь, это...
Он умолк на полуслове и бросился к машине. Дав задний ход и приминая
любимые цветы Карлы, он дважды просигналил Франни и рванул вперед. Франни
смотрела ему вслед, пока он не скрылся из вида, а затем вернулась в сад
своего отца.
Около четырех она на дрожащих от усталости ногах поднялась на второй
этаж. У нее болела голова и ныло сердце. Не стоит так перенапрягаться в ее
положении, понимала Франни. Она говорила себе, что можно подождать до
завтра, но сердце не хотело слушать никаких подсказок.
Она вошла в спальню. Все было не так хорошо, как она надеялась, но и
не так плохо, как она в душе боялась. По его лицу ползали мухи, взлетая и
снова садясь - на нос, губы, лоб... Но запаха, этого ужасного запаха, еще
не было.
Умер он на той самой кровати, на которой они с Карлой спали многие
годы. Теперь он лежал, одетый в полосатую пижаму; в ней он умирал, и
Франни не чувствовала себя в силах переодеть отца во что-нибудь другое.
Сделав над собой усилие, Франни дотронулась до его левой руки - она
была тяжела, как камень - и попыталась перевернуть тело. Ей это удалось, и
тогда она почувствовала исходящий от тела трупный запах. Франни стало
плохо, и она опустилась на колени, обхватив руками голову и постанывая. Ей
предстояло похоронить не куклу; она хоронила своего отца, и последнее, что
от него оставалось в этой жизни, был этот удушающий, мерзкий запах. Но
скоро исчезнет и он.
Взяв себя в руки, Франни подошла к покойному и, нагнувшись,
поцеловала его в лоб.
- Я люблю тебя, папочка! - сказала она. - Я люблю тебя, Франни любит
тебя. - По щекам ее текли слезы. Достав из шкафа его лучший костюм, Франни
переодела отца. С трудом приподняв окаменевшую шею, повязала галстук. В
ящике комода, под стопкой носков она отыскала награды отца - "Пурпурное
сердце", дюжину медалей, наградные ленты... и Бронзовую Звезду, которой он
был удостоен за Корею. Она прикрепила все эти награды к пиджаку. Найдя в
ванной детскую присыпку, она припудрила лицо, шею и руки отца. Запах
пудры, светлый и ностальгический, вызвал новую бурю слез. Успокоившись,
Фран посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: она была непохожа на себя,
с красными глазами и синими полукружьями под ними.
Затем она нашла старое одеяло и с трудом переложила на него труп.
Держа за два конца одеяло и отчаянно борясь с невыносимой головной болью,
Франни осторожно стащила труп на пол и поволокла по ступенькам вниз, в
холл, и дальше - через сад, к выкопанной ею могиле. Несколько раз ей
изменяли силы, и, казалось, она не сумеет выполнить намеченное, но каждый
раз она брала себя в руки.
Наконец дело было сделано. Последнюю горсть земли девушка бросила,
когда часы в доме пробили половину девятого. Она вся была перепачкана
землей, и только на щеках остались белые полоски, вымытые слезами. Волосы
спутались и растрепались. Франни буквально падала с ног от усталости.
Она отнесла лопату в сарай и направилась в дом. Добравшись до
стоящего в гостиной дивана, она рухнула на него и сразу же уснула.
Во сне она снова поднималась по ступенькам, направляясь к отцу, чтобы
исполнить свой долг и предать его земле. Но когда она вошла в комнату, то
увидела, что тело зачем-то прикрыто скатертью, и ей стало страшно. Она
пересекла постепенно темнеющую комнату, сама того не желая, и желая только
одного - бежать отсюда - но не в состоянии остановиться. Скатерть
почему-то шевелилась в полумраке, и тут до Франни дошло:
Там, под скатертью, не ее отец. И то, что скрыто под ней, не мертво.
Что-то - кто-то, полное темных жизненных сил, лежит там, и даже во
имя спасения собственной души она не хотела бы снять скатерть, но она...
не могла... остановиться.
Ее руки, дрожа, потянулись к краю скатерти - и сорвали ее.
Лежащий под скатертью улыбался, но Франни не видела его лица.
Могильным холодом пахнуло на нее от этой улыбки. Нет, она не могла
рассмотреть это страшное, это кошмарное лицо; это могло быть вредно для ее
неродившегося ребенка.
Она бежала, бежала прочь из комнаты, от страшного видения, от
кошмарного сна...
Проснувшись в три часа ночи в темной гостиной, Франни некоторое время
все еще была в плену своего страшного сна. В этот момент полу-сна,
полу-бодрствования она подумала вдруг: Он, это Он, человек без лица.
Потом Франни вновь уснула, на этот раз без единого сновидения, и,
проснувшись на следующее утро, совершенно не помнила свой сон. Лишь когда
она вспомнила о будущем ребенке, все ее внутренности будто сковало лютым
холодом, не давая пошевельнуться.
28
В тот самый вечер, когда Ларри Андервуд впервые переспал с Ритой
Блекмур, а Франни Голдсмит приснился ее страшный сон, Стьюарт Редмен не
спал. Он ждал Элдера. Он ждал уже три вечера - и рассчитывал сегодня
наконец дождаться его.
24 июня, около полудня, Элдер с двумя подручными вошли к нему и
вынесли телевизор. Медсестры увозили его по коридору, а Элдер все это
время стоял с наведенным на Стью револьвером. Хотя сам Стью не высказал
никакого недовольства тем, что телевизор забирают, будто он вовсе ему не
нужен. Единственное, что делал в это время Стью, - стоял у окна и смотрел
сверху на город над рекой. Как поется на пластинке, "Не нужно быть
синоптиком, чтобы знать, куда дует ветер".
