аж всю перекосило, а лицо стало, как у мегеры.
А Кэрри... та перепугалась до смерти, только в обморок не упала, вся
сжалась и буквально позеленела.
Тут ее мать как заорет:
- КЭЭЭРРРРРРРРРИИИИ!
Я вскочила и тоже закричала: "Ну-ка не смейте на нее орать! Как вам
не стыдно!" В общем, какую-то ерунду в таком духе. Не помню точно. Кэрри
пошла назад, потом остановилась, сделала еще несколько шагов, и в тот
момент, когда переходила с нашей лужайки на свою, она обернулась и
посмотрела на меня... Этот взгляд... Просто ужасно... Я не могу
передать, что в нем прочла. И тягу, и ненависть, и страх... и горе.
Словно сама жизнь обрушилась на нее, подобно каменному граду, - и это в
три-то года.
Тут на заднее крыльцо вышла моя мать, и при виде девочки лицо у нее
будто сникло. А Маргарет... та продолжала кричать что-то про шлюх, про
блудниц, про грехи отцов, что падут на детей аж до седьмого колена... Я
просто дар речи потеряла, язык стал, как сухой лист.
Всего секунду, наверно, Кэрри стояла в нерешительности на границе
двух участков, затем Маргарет Уайт глянула вверх и, Богом клянусь, она
залаяла на небо. Именно залаяла. А потом вдруг принялась... истязать
себя, что ли. Она впивалась пальцами себе в щеки и в шею, оставляя
красные полосы и царапины, и раздирала на себе одежду.
Кэрри вскрикнула: "Мама!" и бросилась к ней.
Миссис Уайт присела как-то по-лягушечьи и развела руки в стороны. Я
думала, она ее раздавит, и невольно закричала. А Маргарет Уайт только
улыбалась. Улыбалась и пускала слюни, которые текли по подбородку...
Боже, как это противно!
Она схватила Кэрри в охапку, и они скрылись за дверью. Я выключила
радиоприемник, и нам было их слышно. Не все, конечно, отдельные слова,
но мы и так понимали, что происходит. Молитвы, всхлипы, вопли - безумие
какое-то. Затем Маргарет велела Кэрри забираться в чулан и молиться.
Девочка плакала, кричала, что она не нарочно, что больше не будет... А
затем тишина. Мы с мамой переглянулись, и я могу сказать, что никогда не
видела ее в таком состоянии, даже когда умер папа. Она только сказала:
"Бедный ребенок...", и все. Потом мы тоже пошли в дом.
Стелла Хоран встает и подходит к окну - привлекательная женщина в
желтом сарафане с открытой спиной.
- Знаете, я как будто переживаю те события заново, - говорит она,
поворачиваясь. - У меня внутри все просто кипит. - Она обнимает себя
руками, словно ей стало холодно, и невесело усмехается. - Да, она была
такая милая. Глядя на эти фотографии, никогда не скажешь...
За окном по-прежнему спешат туда-сюда машины, а я сижу и жду, когда
она продолжит рассказ. В этот момент она напоминает мне прыгуна с
шестом, который глядит на планку и раздумывает, не слишком ли высоко ее
поставили.
- Мама заварила шотландский чай, крепкий, с молоком - вроде того, как
она всегда заваривала, когда я еще девчонкой залезала в крапиву или
расшибалась, падая с велосипеда. Ужасное варево, но мы пили, сидя друг
напротив друга на кухне - она в каком-то старом домашнем платье с
разошедшимся па спине швом, а я в своем бикини Вавилонской блуд чипы.
Мне хотелось плакать, но все это было слишком жизненно, не так, как в
кино. Однажды, когда я ездила в Нью-Йорк, я видела, как старый пьяница
тащит по улице за руку маленькую девочку в голубом платье. Она так
плакала, что у нее кровь пошла носом. У старика был зоб, и шея - будто
велосипедная камера. Огромная красная шишка на лбу, прямо посередине, а
на синем пиджаке из саржи длинная белая полоса. Но все торопливо шли
мимо, потому что, если не обращать внимание, они скоро скроются из вида.
Тоже очень жизненно.
Я хотела сказать об этом матери и только открыла рот, как случилось
то, другое событие - то самое, видимо, которое вас и интересует. Снаружи
что-то бухнуло в землю, да так, что зазвенела посуда в буфете - не
просто звук, а еще и ощущение удара, словно кто-то спихнул с крыши
тяжелый металлический сейф.
Она закуривает новую сигарету и несколько раз быстро затягивается.
- Я подошла к окну и выглянула на улицу, но ничего особенного не
увидела. И только когда уже собралась вернуться к столу, с неба упало
что-то еще. Что-то блестящее. Я в первое мгновение подумала, что это
большой круглый кусок стекла. Он ударился о край крыши Уайтов и
разлетелся на мелкие осколки, только это было вовсе не стекло, а большая
глыба льда. Я хотела повернуться, сказать об этом маме, и тут они
посыпались прямо как град.
Глыбы падали па крышу Уайтов, на задний двор, на лужайку перед домом,
на наружную дверь в погреб. Эта дверь была сделана из листового железа,
и, когда по ней ударила первая глыба, раздался такой низкий звон, словно
звук церковного колокола. Мы с мамой даже вскрикнули одновременно и
прижались друг к другу, словно две маленькие девчонки во время грозы.
А потом вдруг все кончилось. Из дома напротив не доносилось ни звука.
Я видела, как тают па солнце осколки льда и стекает по черепице вода.
Огромный кусок льда застрял там между скатом крыши и невысокой трубой.
Солнце блестело так ярко, отражаясь в этой глыбе льда, что больно было
смотреть.
Мама хотела спросить, кончится ли этот кошмар, но тут дико закричала
Маргарет - мы очень хорошо расслышали ее крик, и на этот раз впечатление
было еще хуже, потому что в нем чувствовался неприкрытый ужас. А затем
до нас донесся звон и звуки ударов, как будто она швыряла в девочку всей
домашней утварью.
Дверь на заднем крыльце в доме Уайтов открылась, ударившись о стену,
и так же громко захлопнулась, но никто не вышел, только крику
прибавилось. Мама сказала, чтобы я позвонила в полицию, но я не могла
сдвинуться с места. Просто застыла. Потом вышла на свою лужайку
поглядеть, что происходит. Мистер Кирк и его жена Вирджиния тоже вышли.
И Смиты. Вскоре выбрались па улицу почти все, кто был в то время дома,
даже старая миссис Уорвик, что живет за квартал от пас, а она на одно
ухо совсем глухая.
Тут начался жуткий звон бьющейся посуды. Бутылки, там, стаканы, не
знаю, что еще. А затем разлетелось боковое окно, и оттуда наполовину
вывалился кухонный стол. Богом клянусь! Большой ореховый стол - он,
должно быть, фунтов триста весил. Ну как, скажите, могла женщина - даже
крупная женщина - такое вытворить? Я тут же спрашиваю ее, что она имеет
в виду.
- Я ведь просто рассказываю вам, что произошло, - отвечает миссис
Хоран почему-то расстроенным тоном. - Никто не просит вас верить мне на
слово...
Она немного переводит дух и продолжает уже спокойно:
- Потом минут пять все было тихо. С водостоков на крыше капала вода,
а по всему двору Уайтов валялись глыбы льда. Но они очень быстро таяли.
Миссис Хоран сдержанно смеется и гасит сигарету.
- Впрочем, почему бы и нет? Ведь на дворе был август. Она подходит в
задумчивости к софе, затем останавливается и возвращается.
- А потом посыпались камни. Прямо с неба. Они падали с жутким воем -
как бомбы. Мама вскрикнула: "Боже, да что же это?" - и закрыла голову
руками. Но я даже не могла пошевельнуться. Все видели, и все не могли
сдвинуться с места. Впрочем, это не имело значения: камни падали только
на участок Уайтов. Один камень ударил в водосток, и огромная железяка
рухнула на лужайку. Другие наделали дыр в крыше. При каждом попадании в
черепицу раздавался громкий сухой треск, и взлетали маленькие облачка
пыли. А от тех, что падали на землю, все вокруг вздрагивало. Я просто
ногами чувствовала эти удары.
Посуда в буфете позвякивала, кухонный шкаф тоже дрожал, а мамина
чайная чашка свалилась со стола и разбилась.
Камни, когда падали на землю, оставляли большие ямы. Кратеры даже.
Миссис Уайт наняла потом старьевщика с другого конца города, чтобы тот
вывез камни, а Джерри Смит с нашей улицы дал ему доллар и отколол
кусочек. Отвез его в Бангорский университет, но они посмотрели и
сказали, что это обыкновенный гранит.
Один из последних булыжников попал в маленький садовый столик, что
стоял у них на заднем дворе, и разнес его в щепки.
Но что интересно, за пределами их участка совершенно ничего не
пострадало.
Миссис Хоран умолкает и, повернувшись от окна, глядит на меня. По ее
лицу видно, как сильно взволновали ее эти мучительные воспоминания.
Одной рукой она нервно теребит модную "взлохмаченную" прическу.
- В местной газете была совсем маленькая заметка об этом случае. К
тому времени, когда появился Билли Харрис - он освещал чемберленские
новости, - Маргарет Уайт уже наняла людей починить крышу. Ему говорили,
что камни пробивали крышу насквозь, но он, должно быть, решил, что мы
все его разыгрываем.
Никто не хочет верить в это, даже сейчас. И вы, и те люди, что будут
читать вашу статью, с огромным удовольствием посмеялись бы над описанным
и сказали бы, что я - просто еще одна истеричка, которая перегрелась на
солнце. Но это и в самом деле было. Множество людей с нашей улицы видели
все своими глазами, и события, о которых я говорила, так же реальны, как
тот алкоголик, что тащил за руку маленькую девочку с раскровавлениым
носом. А теперь еще вот что случилось. И уже никто не смеется, потому
что слишком много погибло людей. Теперь это случилось не только на
участке Уайтов. Миссис Хоран улыбается, но в ее улыбке нет ни капли
веселости.
- Ральф Уайт был застрахован, и, когда он погиб, Маргарет получила по
страховке кругленькую сумму. Дом он тоже в свое время застраховал, но
тут она не получила ни цента, поскольку повреждения были вызваны "волей
Господней". Не правда ли, в этом есть какая-то поэтическая
справедливость?
Миссис Хоран смеется, но и в смехе ее тоже не чувствуется веселья...
Запись, повторяющаяся несколько раз в дневнике Кэрри Уайт:
Благословенье не придет,
Пока ребенок не поймет,
Что надо быть как все.
Кэрри вошла в дом и закрыла за собой дверь. Яркий солнечный день
исчез, сменившись коричневыми тенями, прохладой и всепроникающим запахом
талька. Единственный звук в доме - тиканье старых часов с кукушкой в
гостиной. Мама купила их в свое время на благотворительные купоны.
Как-то в шестом классе Кэрри хотела спросить ее, не грех ли это, но так
и не решилась.
Она прошла в прихожую и повесила пальто в шкаф. Над крючками для
одежды висела светящаяся картина, где изображался призрачный Христос,
парящий над семьей за кухонным столом. Надпись внизу (тоже светящаяся)
гласила: "Незримое присутствие".
В гостиной Кэрри остановилась в центре поблекшего, местами вытертого
почти до основы ковра и закрыла глаза, наблюдая за крохотными точками,
мелькающими в темноте. В висках так стучало, что Кэрри чуть не
выворачивало наизнанку.
Одна.
Мама работала на скоростной гладильной машине в прачечной "Голубая
лента", что располагалась в районе Чемберлен-центр. Работала она там с
тех пор, как Кэрри исполнилось пять, потому что к тому времени деньги,
выплаченные по страховке за смерть мужа, подошли к концу. Смена ее
начиналась в семь тридцать и заканчивалась в четыре пополудни. Мама
постоянно повторяла, что прачечная - это безбожное место, а самый
главный безбожник там - управляющий Элтон Мотт. По словам мамы, для
Элта, как его называли в "Голубой ленте", Сатана приготовил в аду особый
голубой угол.
Одна.
Кэрри открыла глаза. В гостиной стояли два кресла с прямыми спинками.
У стены, под лампой, притулился стол для шитья, где иногда вечерами
Кэрри шила платья, пока мама вязала салфетки и рассуждала о Втором
Пришествии. На противоположной стене висели часы с кукушкой.
В этой комнате тоже было много религиозных картин, но больше всего
