и кто-то живой, например хозяйка трактира; короче говоря, бывали минуты,
когда ты смотрела не на меня, а куда-то в сторону, тянулась, бедное дитя, к
чему-то неясному, неопределенному, и стоило только в такие минуты поставить
подходящих людей там, куда был направлен твой взгляд, и ты им покорялась,
поддавалась наваждению, будто эти мимолетные мгновенья, призраки, старые
воспоминания -- словом, вся безвозвратно ушедшая и все более уходящая вдаль
прошлая жизнь еще является твоей настоящей, теперешней жизнью. Нет, Фрида,
это ошибка, это последняя и, если судить правильно, ничтожная помеха перед
окончательным нашим соединением. Вернись ко мне, возьми себя в руки, если ты
даже думала, что помощников послал Кламм -- хотя это неправда, их направил
Галатер, -- и если даже они пытались тебя околдовать таким обманом
настолько, что тебе даже и в их грязи, в их гадостях мерещится Кламм, как
иногда человеку кажется, что он видит в навозной куче потерянный бриллиант,
в то время как он его никогда не мог бы найти, даже если бы камень там был,
-- но ведь они простые парни, вроде слуг на конюшне, только вот у них
здоровья нет, от свежего воздуха сразу заболевают, валятся в постель, а уж
подходящую постель они себе находят немедленно, -- лакейские хитрости!"
Фрида положила голову на плечо К., и, обнявшись, они снова молчаливо
зашагали взад и вперед. "Вот если бы мы, -- сказала Фрида медленно, почти
умиротворенно, словно зная, что ей ненадолго уделена эта минута покоя на
плече у К., но она хочет насладиться этой минутой сполна, -- вот если бы мы
с тобой сразу, в ту же ночь, уехали, мы бы могли жить где-нибудь в
безопасности и рука твоя была бы всегда тут, взять ее можно было бы всегда.
Как мне нужна твоя близость, как с тех пор, что я тебя знаю, мне одиноко без
твоей близости; да, твоя близость -- единственное, о чем я мечтаю, поверь
мне, единственное". Вдруг в боковом коридорчике послышался голос, это был
Иеремия, он стоял на нижней ступеньке в одной рубахе, закутавшись в платок
Фриды. Растрепанный, с мокрой, будто от дождя, бороденкой, вытаращив с
мольбой и упреком глаза, с раскрасневшимися щеками, рыхлыми, как
расползающееся мясо, с голыми ногами, дрожавшими так, что тряслась бахрома
платка, он был похож на больного, удравшего из госпиталя, и тут уж ни о чем
нельзя было думать, только бы поскорее уложить его снова в постель. Фрида
так это и восприняла, высвободилась из рук К. и тут же очутилась внизу,
около Иеремии. От ее близости, от заботливости, с какой она крепче закутала
его в платок, от того, как она торопливо пыталась заставить его вернуться в
комнату, у него сразу прибавилось сил; казалось, что он только сейчас узнал
К. "Ага, господин землемер! -- сказал он и умиротворяюще погладил по щеке
Фриду, которая явно не хотела допустить никаких разговоров. -- Извините,
если помешал. Но я очень нездоров, так что мне простительно. Кажется, у меня
жар, меня надо напоить чаем, чтобы я пропотел. Проклятая решетка у школьного
сада, никогда ее не забуду, а потом, уже простуженным, я еще ночью
набегался. Жертвуешь своим здоровьем, сам не замечая, да еще ради самых
нестоящих дел. Но вы, господин землемер, не стесняйтесь меня, пойдемте к нам
в комнату, посидите около больного и скажите Фриде все, чего еще сказать не
успели. Когда двое привыкших друг к другу людей расходятся, им в последние
минуты столько надо сказать друг другу, что третий, особенно если он лежит в
постели и ждет обещанного чая, даже и понять ничего не может. Заходите, я
буду лежать тихо". "Хватит, хватит, -- сказала Фрида и потянула его за руку.
-- Он в жару, сам не понимает, что говорит. Но ты. К., не ходи за нами,
очень тебя прошу. Это комната моя и Иеремии, вернее, только моя, и я тебе
запрещаю входить туда с нами. Ты меня преследуешь, ах. К., зачем ты меня
преследуешь? Никогда, никогда я к тебе не вернусь, я вся дрожу, как только
подумаю, что это возможно. Иди к своим девицам, они сидят около тебя в одних
рубашках, мне все рассказали, а когда за тобой приходят, они шипят. Видно,
ты у них как дома, раз тебя туда так тянет. А я тебя всегда удерживала от
них, хоть и безуспешно, но все же удерживала, теперь все кончено, ты
свободен. Чудная жизнь тебя там ждет; может быть, из-за одной из них тебе и
придется немного побороться со слугами, но что касается второй, то ни на
земле, ни на небе не найдется никого, кто станет ее отбивать. Ваш союз
благословлен заранее. Не отрицай ничего, я знаю, ты можешь все опровергнуть,
но в конце концов ничего не будет опровергнуто. Ты подумай, Иеремия, он все
опровергает!" Они понимающе кивнули и улыбнулись друг другу. "Однако, --
продолжала Фрида, -- даже если все было бы опровергнуто, чего бы ты этим
достиг, мне-то что за дело? Что у них там происходит, это их и его дело, но
не мое. Мое дело -- ухаживать за тобой, пока ты не поправишься; станешь
здоровым, таким, каким ты был, пока К. из-за меня не взялся тебя мучить".
"Значит, вы и вправду с нами не пойдете, господин землемер?" -- спросил
Иеремия, но тут Фрида, уже не оборачиваясь на К., окончательно увела его
прочь. Внизу виднелась маленькая дверца, еще более низкая, чем двери в
коридоре, -- не только Иеремии, но и Фриде пришлось нагнуться при входе, --
внутри, как видно, было тепло и светло; послышался шепот, наверно Иеремию
ласково уговаривали лечь в постель, потом дверь захлопнулась.
--------
23.
Только сейчас К. заметил, как тихо стало в коридоре, и не только в той
части, где он был с Фридой, -- эта часть, очевидно, относилась к
хозяйственным помещениям, -- но и в том длинном коридоре, где помещались
комнаты, в которых раньше так шумели. Значит, господа наконец-то заснули. И
К. тоже очень устал, и возможно, что он от усталости не боролся с Иеремией
так, как следовало. Может, было бы умнее взять пример с Иеремии, явно
преувеличившего свою простуду -- а вид у него был жалкий вовсе не от
простуды, он отроду такой, и никакими целебными настойками его не изменишь,
-- да, надо бы взять пример с Иеремии, выставить напоказ свою действительно
ужасающую усталость, улечься тут же в коридоре, что и само по себе было бы
приятно, немножко вздремнуть, глядишь, тогда за тобой немножко и поухаживали
бы. Только вряд ли у него все это вышло бы так удачно, как у Иеремии, тот,
наверно, победил бы в борьбе за сочувствие, да и в любой другой борьбе тоже.
К. устал так, что подумал: уж не попробовать ли ему забраться в одну из
комнат -- наверняка многие из них пустуют -- и там выспаться как следует на
хорошей постели. Это было бы воздаянием за многое, подумал он. Да и питье на
ночь было у него под рукой. На подносе с посудой, который Фрида оставила на
полу, стоял небольшой графинчик с ромом. Не опасаясь, что возвращаться
отсюда будет трудно, К. выпил графинчик до дна.
Теперь он по крайней мере чувствовал себя в силах предстать перед
Эрлангером. Он стал искать дверь в комнату Эрлангера, но так как ни слуг, ни
Герстекера нигде не было, а двери походили одна на другую, то найти нужную
дверь не удалось. Но ему казалось, что он запомнил, в каком месте коридора
была та дверь, и решил открыть одну из комнат, которая, по его мнению, могла
оказаться именно той, какую он искал. Ни малейшей опасности в этой попытке
не было; если Эрлангер окажется в комнате, то он его примет, а если комната
не та, можно будет извиниться и уйти, а если хозяин спит, что было самым
вероятным, то он и не заметит прихода К.; хуже всего будет, только если
комната окажется пустой, потому что тогда К. едва ли удержится от искушения
лечь в постель и спать без просыпу. Он посмотрел направо и налево по
коридору, не идет ли кто, у кого можно получить сведения, чтобы зря не
рисковать, но в длинном коридоре было пусто и тихо. К. приложил ухо к двери:
в комнате никого не было. Он постучал так тихо, что спящего стук не разбудил
бы, а когда никакого ответа не последовало, он очень осторожно отворил
дверь. И тут его встретил легкий вскрик.
Комната была маленькая, и больше чем половину ее занимала огромная
кровать, на ночном столике горела электрическая лампа, рядом лежал дорожный
саквояж. В кровати, укрывшись с головой, кто-то беспокойно зашевелился, и
из-под одеяла и простыни послышался шепот: "Кто тут?" Теперь К. уже не мог
так просто уйти, с недовольством поглядел он на пышную, но, к сожалению, не
пустующую постель, вспомнил вопрос и назвал свое имя. Это подействовало
благоприятно, и человек в кровати немножко отодвинул одеяло с лица, готовый
в испуге снова спрятаться под одеяло, если окажется что-то не так. Но тут
же, не раздумывая, он совсем откинул одеяло и сел. Конечно, это был не
Эрлангер. В кровати сидел маленький, благообразный господинчик, лицо
которого было как бы противоречивым, потому что щечки у него были по-детски
округлые, глаза по-детски веселые, но зато высокий лоб, острый нос, и узкий
рот с едва заметными губами, и почти срезанный подбородок выглядели совсем
недетскими и говорили о напряженной работе мысли. Очевидно, довольство самим
собой и придавало ему налет какой-то ребячливости. "Вы знаете Фридриха? --
спросил он, но К. ответил отрицательно. -- А вот он вас знает", -- сказал
господин, усмехнувшись. К. кивнул: людей, которые его знали, было
предостаточно, это являлось даже главной помехой на его пути. "Я его
секретарь, -- сказал господин. -- Моя фамилия Бюргель". "Извините,
пожалуйста, -- сказал К. и взялся за ручку двери, -- к сожалению, я спутал
вашу дверь с другой. Видите ли, меня вызывал секретарь Эрлан-гера". "Как
жаль, -- сказал Бюргель, -- не то жаль, что вас вызвали к другому, а жалко,
что вы двери перепутали. Дело в том, что мне никак не заснуть, если меня
разбудят. Впрочем, пусть это вас не очень огорчает, это мое личное горе. А
знаете, почему тут двери не запираются? Тому есть свои причины. Потому что,
согласно старой поговорке, двери секретарей всегда должны быть открыты. Но
буквально это понимать вовсе не следует, не правда ли?" И Бюргель
вопросительно посмотрел на К. и весело улыбнулся: несмотря на жалобы, он,
как видно, уже отлично отдохнул; а до такой степени, как сейчас устал К.,
этот Бюргель, наверно, не уставал никогда. "Куда же вы теперь хотите идти?
-- спросил Бюргель. -- Уже четыре часа. Вам придется будить каждого, к кому
вы зайдете, но не каждый, как я, привык к помехам, не каждый так мирно к
этому отнесется, секретари -- народ нервный. Посидите тут немножко. Часам к
пяти все уже начинают вставать, тогда вам будет удобнее пойти к тому, кто
вас вызвал. Так что, прошу вас, выпустите наконец дверную ручку и сядьте
куда-нибудь, правда, тут тесновато, вам лучше всего сесть на край кровати.
Вы удивляетесь, что у меня ни стола, ни стульев нет? Видите ли, передо мной
стоял выбор -- то ли взять комнату с полной обстановкой, но с узенькой
гостиничной кроватью, то ли эту -- с большой кроватью и одним только
умывальником. Я выбрал большую кровать, ведь в спальне кровать -- самое
главное! Эх, какая великолепная штука, эта кровать, для человека, который
может вытянуться как следует и заснуть, для того, у кого сон крепкий. Но
даже мне, хотя я всегда чувствую усталость, а спать не могу, даже мне тут
приятно, я почти весь день провожу в кровати, тут и корреспонденцию веду,
тут и посетителей выслушиваю. И это очень удобно. Правда, посетителям сесть
некуда, но они на это не обижаются, для них же лучше, если они стоят, а
протоколист устроился поудобнее, чем если они удобно рассядутся, а на них
будут шипеть. Потом, я еще могу кого-нибудь усадить на край постели, но это
