выходить за тебя замуж. Кроме того, ты не сумел оценить жертву, которую она
тебе принесла. А теперь это доброе существо все еще иногда сомневается,
справедливо ли мы с тобой поступили, может быть, ты вовсе и не сидел с
семейкой Варнавы. И хотя насчет того, где ты, никаких сомнений и быть не
могло, я все же отправился сюда, чтобы подтвердить это раз и навсегда;
потому что после всех волнений Фрида заслужила право наконец спокойно
заснуть, да и я тоже. Вот я и пошел, и не только нашел тебя тут, но и
увидел, что эти девчонки идут за тобой, как на поводке. Особенно та,
чернявая, вот уж дикая кошка, до чего она за тебя заступалась! Что ж, у
каждого свой вкус. Во всяком случае, тебе нечего было лезть в обход, через
соседский сад, я тут все дороги хорошо знаю".
--------
21.
Значит, все-таки случилось то, что можно было предвидеть, но нельзя
было предотвратить. Фрида его бросила. А вдруг это не окончательно, может
быть, дело обстоит не так скверно; Фриду надо было снова завоевать, правда,
на нее легко влияли посторонние, особенно эти помощники, считавшие, что у
них с Фридой положение одинаковое, и теперь, когда они отказались от службы,
они и Фриду подбили уйти, но стоит К. только приблизиться к ней, напомнить
ей обо всем, что говорило в его пользу, и она снова с раскаянием вернется к
нему, особенно если он сможет оправдать свое пребывание у девушек тем, что
они помогли ему достигнуть какого-то успеха. Но несмотря на все эти
соображения, касавшиеся Фриды, которыми он пытался себя успокоить, он не
успокаивался. Только что он хвалился перед Ольгой отношением Фриды к нему и
называл ее своей единственной опорой, -- оказывается, опора эта не из самых
крепких, не нужно было вмешательства высших сил, чтобы отнять Фриду у К.,
достаточно было этого довольно неаппетитного помощника, этого куска мяса,
который порой казался безжизненным.
Иеремия отошел было от К., но тот позвал его назад. "Иеремия, -- сказал
он, -- я буду с тобой совершенно откровенен, но и ты честно ответь мне на
один вопрос. Теперь мы с тобой уже не господин и слуга, и этим доволен не
только ты, но и я, значит, у нас нет никаких оснований лгать друг другу. Вот
у тебя на глазах я ломаю розгу, предназначенную для тебя, потому что пошел я
через сад вовсе не из страха перед тобой, а чтобы застать тебя врасплох и
вытянуть хорошенько этой розгой. Но ты на меня не обижайся, теперь этому
конец, и если бы власти не навязали мне тебя в слуги, то мы с тобой
наверняка поладили бы, хоть меня немножко раздражает твоя внешность.
Теперь-то мы с тобой уже можем наверстать все, что упущено". "Ты так
думаешь? -- сказал помощник и с широким зевком прикрыл усталые глаза. -- Я
бы мог тебе подробнее объяснить, что случилось, но времени у меня нет, надо
идти к Фриде, крошка меня ждет. Она еще не приступила к работе, я уговорил
хозяина дать ей короткий отдых, она, видно, хотела сразу погрузиться в
работу, чтобы тебя забыть, и теперь нам хочется хотя бы немного побыть
вместе. Что же касается твоего предложения, то у меня, разумеется, нет ни
малейших оснований лгать тебе, но еще меньше оснований тебе доверять. Пока я
находился с тобой в служебных отношениях, ты, разумеется, был для меня
важной персоной, не из-за твоих достоинств, а по долгу службы, и я охотно
сделал бы для тебя все, чего бы ты ни захотел, но теперь ты мне безразличен.
И то, что ты сломал розгу, меня тоже не трогает, только напоминает о том,
какого грубияна мне дали в господа, но расположить меня к тебе такое
поведение никак не может". "Ты со мной разговариваешь, будто уверен, что
тебе уже никогда не придется меня бояться. А ведь, в сущности, это не так.
Должно быть, тебя еще не освободили от службы, тут так скоро решения не
принимают". "А бывает, что и скорее", -- сказал Иеремия. "Бывает, -- сказал
К. -- Но пока нет никаких указаний, что в данном случае так оно и будет, во
всяком случае, ни тебе, ни мне документа на руки не выдали. Значит, разбор
дела только начался, а я еще не использовал свои связи и не вмешался, но
непременно вмешаюсь, непременно. Если все обернется для тебя неудачно,
значит, ты не особенно старался расположить хозяина в свою пользу, и, быть
может, я вообще зря сломал розгу. Фриду ты, правда, увел, потому-то от
важности и распушил перья, но при всем уважении к твоей особе -- а я тебя
уважаю, хоть ты меня и нет, -- достаточно мне сказать два-три слова Фриде, я
это отлично знаю, чтобы изничтожить всю ту ложь, которой ты ее опутал". "Эти
угрозы меня ничуть не пугают, -- сказал Иеремия, -- ты же не хочешь, чтобы я
был твоим помощником, ты боишься меня как помощника, да и вообще ты
помощников боишься, только из страха ты побил доброго Артура". "Возможно, --
сказал К. -- А разве от этого ему было не так больно? Может статься, что я и
свой страх перед тобой смогу выразить таким же образом, и не раз! Если
только увижу, что тебе должность помощника не по нутру, так никакой страх не
сможет испортить мне удовольствие заставить тебя насильно служить мне.
Больше того, я приложу все усилия, чтобы заполучить одного тебя, без Артура,
тогда я смогу уделять тебе больше внимания". "Неужели ты думаешь, -- сказал
Иеремия, -- что я тебя хоть немножко боюсь?" "Да, думаю, что боишься, хоть
немного, но боишься, а если ты умен, то очень боишься. Иначе почему ты сразу
не пошел к Фриде? Скажи, ты ее любишь?" "Люблю? -- переспросил Иеремия. --
Она добрая, умная девочка, бывшая возлюбленная Кламма, значит, во всяком
случае, заслуживает уважения. И если она меня непрестанно умоляет избавить
ее от тебя, почему же не оказать ей эту услугу, тем более что и тебе я
никакого вреда не приношу, ведь ты уже утешился с этими проклятыми
варнавовскими девками". "Теперь мне ясна твоя трусость, -- сказал К., --
твоя жалкая трусость. Вот такой ложью ты пытаешься меня опутать! Фрида
просила меня только об одном -- избавить ее от взбесившихся помощников, от
этих похотливых кобелей, а у меня, к сожалению, времени не было выполнить ее
просьбу, и вот что теперь вышло из-за моего упущения!"
"Господин землемер? Господин землемер! -- закричал кто-то в переулке.
Это был Варнава. Он подбежал задыхаясь, однако не забыл отдать К. поклон. --
Мне все удалось!" "Что удалось? -- спросил К. -- Ты передал мою просьбу
Кламму?" "Это-то не вышло, -- сказал Варнава. -- Я очень старался, но
никакой возможности не было, хоть я и пробился вперед, весь день стоял так
близко к столу, что один писарь, которому я загораживал свет, даже оттолкнул
меня, потом, хоть это и запрещено, я заявил о себе, и, когда Кламм взглянул,
я поднял руку, потом задержался в канцелярии дольше всех, остался там один,
со слугами, имел счастье видеть, как вернулся Кламм, но оказалось, что
вернулся он не из-за меня, он только хотел быстро справиться о чем-то в
книге и тут же ушел; в конце концов, так как я не трогался с места, один
слуга чуть ли не вымел меня из комнаты метлой. Все это я тебе рассказываю,
чтобы ты видел, как я стараюсь, и не выражал недовольства". "Да что мне в
твоих стараниях, Варнава, -- сказал К., -- если ты никакого успеха не
добился". "Но я же добился успеха! -- сказал Варнава. -- Выхожу я из своей
канцелярии -- я называю ее своей канцелярией -- и вдруг вижу, что из глубины
коридора медленно выходит один господин, вокруг никого не было, время было
позднее. Я решил подождать его, мне вообще хотелось там остаться, чтобы не
сообщать тебе дурные вести. Да и так стоило подождать этого господина, ведь
это был Эрлангер. Как, ты его не знаешь? Это один из первых секретарей
Кламма. Тщедушный такой, маленький человек, немного хромает. Он меня сразу
узнал, он славится своей памятью и знанием людей, ему стоит только наморщить
лоб -- и он сразу узнает любого, часто даже тех, кого он никогда не видел,
только слышал или читал про них, меня, например, он вряд ли видел. Но хотя
он и узнает сразу любого человека, он всегда спрашивает, будто не совсем
уверен. "Ты, кажется, Варнава? -- сказал он мне. И тут же спросил: -- Ты
ведь знаешь землемера? -- И потом сказал: -- Это удачно, сейчас я еду в
гостиницу. Пусть землемер зайдет туда ко мне. Я живу в номере пятнадцатом.
Но пусть он явится сейчас же. У меня там кое-какие переговоры, а в пять
часов утра я уже уеду обратно. Скажи ему, что мне очень нужно поговорить с
ним".
Тут Иеремия внезапно пустился бежать. Варнава был настолько взволнован,
что не обратил на него никакого внимания, но теперь спросил: "Что ему надо?"
"Хочет опередить меня у Эрлангера, -- сказал К. и побежал за Иеремией,
догнал его, схватил под руку и сказал: -- Что, соскучился вдруг без Фриды? И
я тоже, не меньше тебя, значит, пойдем вместе!"
У темной гостиницы стояла небольшая кучка людей, двое или трое держали
фонари, так что можно было различить лица. К. узнал одного знакомого --
возчика Герстекера. Герстекер встретил его вопросом: "А ты все еще в
Деревне?" "Да, -- сказал К., -- я приехал надолго". "А мне какое дело", --
сказал Герстекер и, сильно закашлявшись, повернулся к остальным.
Выяснилось, что все ждут Эрлангера. Эрлангер у же приехал, но, прежде
чем начать прием, совещался с Момом. Разговоры вертелись вокруг того, что в
доме ждать воспрещалось и приходится стоять тут, в снегу. Правда, было не
очень холодно, но все же заставлять людей стоять ночью часами перед домом
было безжалостно. Впрочем, Эрлангер был в этом не виноват, он был, скорее,
человек предупредительный, ничего не подозревал и наверняка рассердился бы,
если бы ему об этом доложили. Виновата была хозяйка гостиницы: в своем
болезненном стремлении соблюдать порядок она не желала, чтобы столько
просителей сразу наводнили ее дом. "Уж если непременно надо их принимать, --
говаривала она, -- так пусть они, бога ради, заходят по очереди". И она
добилась того, что просителей, ждавших сначала просто в коридоре, потом на
лестнице и, наконец, в буфете, в конце концов выдворили на улицу. Она и этим
была недовольна. Ей было невыносимо, что в собственном доме ее непрестанно,
как она выражалась, "осаждали". Она не понимала, зачем вообще принимают
посетителей. "Чтобы пачкать лестницу", -- как-то, очевидно с досады, ответил
ей на этот вопрос один из чиновников, но этот ответ показался ей весьма
вразумительным, и она охотно его повторяла. Она добивалась, чтобы напротив
гостиницы построили здание, где могли бы ждать посетители, что вполне
соответствовало и их желаниям. Больше всего она хотела, чтобы и прием и
допросы проводились бы вне гостиницы, но на это возражали чиновники, а когда
чиновники всерьез возражали, то хозяйке, разумеется, ничего добиться не
удавалось, хотя в незначительных делах благодаря неустанной и все же
по-женски мягкой настойчивости она для всех стала чем-то вроде домашнего
тирана. Однако пока что хозяйке приходилось терпеть, чтобы и прием и допросы
проходили у нее в гостинице, потому что господа из Замка отказывались
покидать гостиницу и ходить в Деревню по служебным делам. Они всегда
торопились, в Деревню ездили очень неохотно, и продлевать свое пребывание
тут сверх необходимости у них ни малейшего желания не было, поэтому нельзя
было с них требовать, чтобы они ради спокойствия в гостинице могли терять
столько времени и со всеми своими бумагами переходить через улицу в какой-то
другой дом. Охотнее всего чиновники занимались делами либо в буфете, либо у
себя в номерах, по возможности за едой, а то и даже в постели, перед сном
или проснувшись поутру, когда они от усталости не могли встать и хотели еще
