один и тот же час он открывал дверь и кивал нам на прощание, вечером
возвращался, промокший насквозь, -- казалось, он с каждым днем горбился все
больше и больше -- и забивался в угол. Сначала он нам рассказывал все свои
мелкие приключения -- то Бертух из жалости, по старой дружбе бросал ему
через решетку одеяло, то ему померещилось, что он узнал в проезжающей
коляске того или иного чиновника, то вдруг какой-нибудь из кучеров его
узнавал и в шутку стегал кнутом. Потом он совсем перестал рассказывать,
видно, уже не надеялся чего-нибудь добиться и только считал своим долгом,
своей унылой, бесполезной обязанностью отправляться туда и просиживать там
целый день. Тогда и начались у него ревматические боли: подходила зима, снег
выпал рано, у нас зима настает очень быстро, а он все сидел там, на мокрых
камнях, -- то под дождем, то под снегом. По ночам он стонал от боли, утром
иногда сомневался, идти ему или нет, но пересиливал себя и все-таки уходил.
Мать цеплялась за него, не хотела отпускать, и он, очевидно уже напуганный
тем, что ноги его не слушались, позволял ей идти с ним, и тогда у матери
тоже начались боли. Мы часто к ним туда ходили, носили еду или просто
навещали, уговаривали вернуться домой; как часто мы заставали их,
сгорбленных, прижимавшихся друг к другу, на узеньком выступе, закутанных в
тонкое одеяльце, которое едва их прикрывало, а вокруг ничего, кроме серого
снега и тумана, и нигде ни души, по целым дням ни экипажа, ни пешехода.
Какое зрелище. К., какое зрелище! Кончилось тем, что в одно утро отец не
смог встать с постели -- ноги не держали, он был безутешен, в каком-то
полубреду он видел, как именно сейчас коляска останавливается у ограды
Бертуха, из нее выходит чиновник, ищет глазами отца у ограды и, с досадой
покачав головой, снова садится в свою коляску. При этом отец так кричал,
словно хотел отсюда обратить на себя внимание чиновника там, наверху, и
объяснить ему, что он отсутствует не по своей вине. А отсутствовал он долго,
больше он уже туда не возвращался, много недель ему пришлось пролежать в
постели. Амалия взяла на себя все обслуживание, уход, лечение, в сущности,
до сегодняшнего дня с небольшими перерывами ей приходится этим заниматься.
Она знает целебные травы, утоляющие боль, ей почти не нужно спать, ничто ее
не пугает, ничего она не боится, никогда не теряет терпения, -- словом, всю
работу для родителей делает она. В то время как мы, ничем не умея помочь,
только суетились вокруг, она оставалась спокойной и молчаливой. Но когда
самое плохое кончилось и отец уже мог осторожно, при поддержке с двух
сторон, спускать ноги с кровати, Амалия сразу отступилась и предоставила его
нам".
--------
20. Планы Ольги
"Теперь надо было найти для отца какое-нибудь занятие по силам, что-то
такое, что хотя бы поддерживало в нем веру, будто он содействует снятию вины
с семьи. Найти что-нибудь в этом роде было нетрудно; в сущности, все могло
служить этой цели не хуже, чем сидение у садоводства Бертуха, но я нашла то,
что даже мне подавало какую-то надежду. Обычно, если поминались разговоры о
нашей вине среди чиновников, среди писарей или еще где, все сводилось лишь к
тому, что был обижен посыльный Сортини, и дальше никто не шел. Значит, если
все общественное мнение, хотя бы только по видимости, касается лишь обиды,
нанесенной посыльному, можно, опять-таки хотя бы только для видимости, все
уладить, если помириться с посыльным. Ведь, как нам объясняли, никаких
заявлений ниоткуда не поступало, значит, ни одна канцелярия этим не
занимается, и потому посыльный волен от себя лично -- а больше ни о чем и
речи не было -- простить обиду. Все это, конечно, не могло иметь решающего
значения, все было лишь видимостью и никаких последствий иметь не могло, но
отцу это доставило бы радость, а всех посредников, которые так его мучили,
можно было бы, к его удовлетворению, загнать в тупик. Разумеется, прежде
всего надо будет найти посыльного. Когда я рассказала о своем плане отцу, он
сначала очень рассердился, он стал необычно упрямым; к тому же он был уверен
-- и во время болезни это очень обострилось, -- что мы ему все время мешали
успешно завершить дело, сначала тем, что лишили его денежной поддержки,
теперь тем, что держали его в постели, кроме того, он вообще потерял
способность полностью воспринимать чужие мысли. Не успела я все рассказать
ему до конца, как мой план был отвергнут; по его мнению, он должен был и
дальше ждать у сада Бертуха, и так как сам он, конечно, будет не в состоянии
ежедневно подыматься туда, то мы должны возить его на тачке. Но я не
сдавалась, и постепенно он примирился с этой мыслью, мешало ему только то,
что тут он всецело зависел от меня, потому что я одна видела в то утро
посыльного, отец же его не знал. Правда, один слуга похож на другого, и
полной уверенности, что я того посыльного узнаю, у меня не было. Мы стали
ходить в гостиницу и искать его среди слуг. Хотя он и был слугой Сортини, а
Сортини больше в Деревне не появлялся, но господа часто меняют слуг, и его
вполне можно было найти среди челяди других господ, и если не удалось бы
найти его самого, то, быть может, удалось бы собрать сведения о нем от
других слуг. Для этой цели необходимо было каждый вечер бывать в гостинице,
а нас везде принимали неохотно, особенно в таком месте; оплачивать свои
посещения мы, конечно, тоже не могли. Однако выяснилось, что мы все-таки
можем и там пригодиться; ты знаешь, как Фрида мучилась с этой челядью; по
существу, они народ спокойный, избалованный легкой службой, отяжелевший.
"Пусть тебе живется, как слуге" -- вот обычная присказка чиновников, и
действительно, говорят, что слуги себе обеспечивают хорошую жизнь в Замке,
они там полные хозяева и умеют это ценить, притом в Замке они ведут себя по
тамошним правилам, держатся спокойно, с достоинством -- мне это много раз
подтверждали, -- да и тут иногда видишь у слуг остатки таких манер, именно
остатки, а в общем, благодаря тому что законы Замка в Деревне уже
неприменимы, эти люди словно перерождаются -- становятся дикой, беспардонной
оравой, для которой уже не существует законов, а только их ненасытные
потребности. Нет предела их бесстыдству, счастье для Деревни, что им
разрешено покидать гостиницу только с особого разрешения, но уж в гостинице
с ними хлопот не оберешься. Фриде это было очень трудно, и она обрадовалась,
когда смогла использовать мои услуги, чтобы утихомирить челядь; вот уже
больше двух лет, как я, по крайней мере дважды в неделю, провожу ночь со
слугами на конюшне. Раньше, когда отец еще мог ходить со мной в гостиницу,
он ночевал где-нибудь в буфете и ждал известий, которые я ему приносила
утром. Но толку было мало. Того посыльного мы до сих пор не нашли; говорят,
что он все еще служит у Сортини и последовал за ним, когда Сортини перешел в
более отдаленные канцелярии. Почти никто из слуг не видел его с тех пор, как
и мы, а если кому-то и казалось, что он его видел, то, вероятно, он
ошибался. И хотя, по существу, мой план не удался, все же это не совсем так:
правда, посыльного мы не нашли, а отца совсем доконали эти походы и ночевки
в гостинице, а может быть, и жалость ко мне, насколько он на нее был еще
способен, и вот уже два года, как он находится в том состоянии, в каком ты
его видел, причем ему еще не так плохо, как матери, -- тут мы с минуты на
минуту ждем конца, и только нечеловеческие старания Амалии оттягивают этот
конец. Но все же мне удалось установить в гостинице некоторые связи с
Замком; не презирай меня, если я тебе скажу, что ничуть не жалею о том, что
я сделала. Вряд ли наладились такие уж значительные связи с Замком,
подумаешь ты, наверно, и будешь прав; связи эти совсем незначительны.
Правда, я теперь знаю почти всех слуг тех господ, что приезжали в последнее
время к нам в Деревню, и если теперь я когда-нибудь попаду в Замок, то не
буду там чужой. Конечно, слуг я знаю только по Деревне, в Замке они совсем
другие и, должно быть, даже никого не узнают, а уж тех, с кем встречались в
Деревне, и подавно, хотя на конюшне они сто раз клялись, что будут счастливы
увидеться со мной в Замке. Впрочем, я уже узнала, как дешево стоят их
обещания. Но и это не самое главное. Не только через слуг у меня
установилась какая-то связь с Замком, но возможно, и надо на это надеяться,
что кто-нибудь, наблюдавший за мной и за моим поведением -- а управление
этой многочисленной челядью -- очень важный и значительный отдел служебной
работы, -- может быть, тот, кто за мной наблюдал, составил обо мне более
снисходительное суждение, чем другие, может быть, он признает, что я тоже,
хоть и самым недостойным образом, борюсь за нашу семью и продолжаю усилия
отца. Если так на это посмотрят, то, может быть, мне простят и то, что я
беру у слуг деньги и трачу их на нашу семью. И еще я добилась кое-чего,
хотя, наверно, ты мне и это поставишь в вину. От слуг я узнала многое о том,
как обходными путями, не проходя трудного, длящегося иногда годами
официального оформления, попасть в служащие Замка, правда, тут ты еще не
официальный служащий, тебя допускают тайком, никаких прав и никаких
обязанностей у тебя нет, и хуже всего, что нет обязанностей, зато есть одно:
все-таки ты приделе. Можно уловить благоприятный случай и воспользоваться
им, и хотя ты не служащий, но случайно может выпасть какая-нибудь работа, а
служащих рядом не окажется, тебя окликнут, ты подбежишь и сразу станешь тем,
кем ты за минуту еще не был, -- настоящим служащим. Ну, конечно, когда еще
выпадет такой случай? Бывает, что сразу не успеешь появиться, не успеешь
оглянуться, как случай уже подвернулся, тут не у каждого новичка достанет
присутствия духа сразу за этот случай ухватиться, тогда уж приходится ждать
годами, дольше, чем при официальном оформлении на работу, но оформиться на
работу по всем правилам такому неофициально допущенному человеку совсем
невозможно. Значит, тут сомнений возникает немало, но все они отпадают перед
тем соображением, что при официальном приеме на работу отбор очень строг, и
члена семьи, который себя чем-то запятнал, отвергают заранее. Он может
проходить процедуру оформления годами, трястись в ожидании результата, все
удивленно спрашивают его, как он посмел предпринять столь безнадежную
попытку, а он все надеется, иначе как же ему жить; однако через много лет,
быть может уже в старости, он узнает об отказе, узнает, что все потеряно и
жизнь его прошла бесцельно. Но, правда, и здесь бывают исключения, потому-то
так легко и поддаются соблазну. Бывает, что именно скомпрометированных людей
в конце концов принимают, есть чиновники, которых буквально против их воли
притягивает запах такой дичи, и во время приемных испытаний они все
вынюхивают, кривят рот, закатывают глаза, такой человек у них, как видно,
вызывает особый аппетит, и им приходится крепко цепляться за своды законов,
чтобы сопротивляться желанию принять его на работу. Но иногда это вовсе не
помогает человеку в приеме на службу, а только бесконечно затягивает
процедуру зачисления -- такой процедуре конца нет, и она прекращается только
со смертью данного человека. Так что и законный прием на службу, как и
незаконный, чреват и явными, и тайными трудностями, и, прежде чем впутаться
в такое дело, очень полезно все заранее взвесить. Тут уж мы с Варнавой
ничего не упустили. Всякий раз, как я возвращалась из гостиницы, мы садились
рядом, я рассказывала все новости, какие я узнала, мы обсуждали их целыми
