- Так и есть, - пробормотал кочегар. Те, кто обратил на это внимание и
расслышал его слова, удивленно улыбнулись.
- Однако мы уже и так помешали господину капитану в его делах, которых
у него по прибытии в Нью-Йорк, безусловно, накопилось очень много, и нам
давно пора покинуть судно, а не то, чего доброго, эта пустячная перебранка
двух машинистов превратится по нашей милости в большой скандал. Впрочем,
милый племянник, твои побуждения я вполне понимаю, но именно это дает мне
право поскорее увести тебя отсюда.
- Я тотчас же прикажу спустить для вас шлюпку, - сказал капитан, к
удивлению Карла ни словом не возразив на заявление дяди, которое,
несомненно, могло быть воспринято как самоуничижительное.
Старший кассир со всех ног бросился к столу и по телефону передал
боцману приказ капитана.
"Время не ждет, - подумал Карл, - но я не могу ничего сделать, не
причинив всем обиды. Не могу же я теперь оставить дядю, когда он с таким
трудом наконец нашел меня. Правда, капитан учтив, но это и все. На
дисциплине его вежливость кончается, и дядя, безусловно, высказал его
сокровенные мысли. С Шубалом я говорить не хочу и даже жалею, что подал ему
руку. А все остальные здесь - просто шваль".
С такими мыслями он медленно подошел к кочегару, вытащил его правую
руку из-под ремня и легонько пожал.
- Почему ты ничего не говоришь? - спросил он. - Почему все это терпишь?
Кочегар только наморщил лоб, будто подбирая нужные слова. И все смотрел
на Карла и его руку.
- С тобой поступали несправедливо, как ни с кем другим на корабле, я
это точно знаю. - И Карл пошевелил пальцем руку кочегара, а тот огляделся
вокруг сияющим взором, будто на него снизошло блаженство, которого никто не
смеет у него отнять.
- Ты должен бороться за себя, соглашаться или отрицать, иначе эти люди
так и не узнают правды. Ты должен обещать мне, что послушаешься моего
совета, ибо у меня есть серьезные причины опасаться, что я больше уже не
смогу помогать тебе. - И тут Карл заплакал, целуя ладонь кочегара; он взял
эту шершавую, бессильную сейчас руку и прижал ее к щеке, как сокровище, с
которым приходится расставаться. Но тут рядом вырос дядя-сенатор и потащил
его прочь - легонько, но настойчиво.
- Этот кочегар словно околдовал тебя, - сказал он и проникновенно
взглянул на капитана поверх головы Карла. - Ты чувствовал себя одиноким,
когда встретил его, и теперь ты ему благодарен, что весьма похвально. Но,
хотя бы ради меня, не заходи слишком далеко и осознай свое нынешнее
положение.
За дверью раздался шум, послышались крики, казалось даже, кого-то грубо
швырнули на дверь. Вошел порядком ошеломленный матрос в женском фартуке.
- Там полно народу! - выкрикнул он, резко двинув локтем, словно все еще
находился в толпе. Потом наконец опомнился и хотел стать во фрунт, но
заметил фартук, сорвал его и бросил на пол с криком: - Какая мерзость! Они
повязали мне женский фартук! - после чего щелкнул каблуками и отдал честь
капитану. Кто-то било засмеялся, но капитан строго сказал:
- Не вижу причин для веселья. Так кто же там за дверью?
- Мои свидетели, - выступив вперед, сказал Шубал. - Я покорнейше прошу
прощения за их неуместные шутки. После рейса народ иногда как с цепи
срывается.
- Сейчас же зовите их сюда! - приказал капитан и тут же, обернувшись к
сенатору, добавил любезно, но нетерпеливо: - Теперь, уважаемый господин
сенатор, будьте добры последовать вместе с племянником за этим матросом, он
проводит вас к шлюпке. Мне ли говорить вам, какое удовольствие и какая честь
для меня, господин сенатор, лично познакомиться с вами. Искренне надеюсь
иметь в скором времени возможность возобновить нашу прерванную беседу о
положении в американском флоте, которая, быть может, вновь будет прервана
столь же приятным образом, как нынче.
- Пока мне достаточно и одного этого племянника, - улыбаясь, сказал
дядя. - А сейчас примите мою глубокую благодарность за вашу любезность и -
будьте здоровы! Впрочем, не исключено, что мы, - он ласково обнял Карла, -
коли отправимся в Европу, сможем вполне насладиться вашим обществом.
- Я был бы сердечно рад, - сказал капитан. Они крепко пожали друг другу
руки; Карл же успел только молча и мимоходом подать руку капитану, потому
что того уже осаждали человек пятнадцать, которые под водительством Шубала
несколько смущенно, но все же очень шумно заполнили помещение. Матрос
попросил у сенатора разрешения идти первым и проложил дорогу для него и
Карла в толпе кланяющихся людей. Казалось, что эти в целом добродушные люди
относились к стычке между Шубалом и кочегаром как к развлечению, и даже
присутствие капитана не было им помехой. Среди них Карл заметил и Лину,
девушку с камбуза, которая, весело ему подмигнув, повязала брошенный
матросом фартук, ведь он принадлежал именно ей.
Следуя за матросом, они покинули канцелярию и свернули в маленький
коридор, закончившийся через несколько шагов дверцей, от которой короткий
трап вел вниз, к приготовленной для них шлюпке. Матросы в шлюпке, куда тут
же одним прыжком соскочил их вожатый, поднялись и отдали честь. Едва сенатор
предупредил Карла, что спускаться надо осторожно, как вдруг тот еще на
верхней ступеньке заплакал навзрыд. Сенатор правой рукой обнял племянника,
крепко прижал его к себе, а другой рукою гладил по голове. Так они и
спустились вниз - медленно, ступенька за ступенькой - и, прижавшись друг к
другу, сошли в шлюпку, где сенатор выбрал для Карла хорошее местечко
напротив себя. По знаку сенатора матросы оттолкнулись от борта и тотчас
принялись усиленно грести. Не успели они отплыть на несколько метров, как
Карл обнаружил, что они находятся с того борта, на который выходят окна
канцелярии. Все три окна были заняты свидетелями Шубала, они дружелюбно
кланялись и махали руками; дядя даже кивнул благосклонно, а один матрос
умудрился, не прерывая ритмичной гребли, послать воздушный поцелуй. Похоже,
кочегара уже не было. Карл внимательно смотрел в глаза дяди, с которым почти
соприкасался коленями, и у него зародилось сомнение, сможет ли этот человек
когда-нибудь заменить ему кочегара. А дядя отвел взгляд и смотрел на волны,
бившиеся о борта шлюпки.
Глава вторая. ДЯДЯ
В доме дяди Карл быстро привык к своему новому положению. Да и дядя шел
ему навстречу в любой мелочи, и Карлу ни разу не представилось случая
получить тот печальный опыт, который на первых порах так отравляет многим
жизнь на чужбине.
Комната Карла располагалась на шестом этаже здания, пять нижних этажей
которого плюс трехэтажное подземелье занимало дядино предприятие. Свет,
заливавший его комнату через два окна и балконную дверь, снова и снова
изумлял Карла, когда по утрам он выходил из своей маленькой спальни. Где бы
ему пришлось обитать, ступи он на землю этой страны ничтожным бедным
иммигрантом? Да, по всей вероятности, - дядя, хорошо знакомый с законами об
иммиграции, был в этом уверен почти на сто процентов, - Карла вообще не
впустили бы в Соединенные Штаты, а отправили бы домой, не заботясь о том,
что родины у него больше нет. Ведь на сочувствие здесь рассчитывать нечего,
и все, что Карл читал по этому поводу об Америке, вполне соответствовало
истине; пожалуй, только счастливцам выпадает здесь наслаждаться счастьем в
окружении столь же беспечных собратьев.
Узкий балкон протянулся во всю длину комнаты. Но то, что в родном
городе Карла оказалось бы, вероятно, самым высоким наблюдательным пунктом,
здесь давало возможность обозревать одну только улицу - прямая, зажатая
между двумя рядами точно срезанных по линейке зданий, она как бы убегала
вдаль, где из густой дымки выступала громада кафедрального собора. Утром,
вечером и в часы ночных сновидений на этой улице не прекращалось оживленное
движение, представавшее сверху в виде клокочущей мешанины сплюснутых
человеческих фигурок и крыш всевозможных экипажей, над которой висела еще и
безумная, многообразная мешанина грохота, пыли и вони, и все это было залито
и пронизано резким светом, который шел буквально отовсюду, рассеивался и
возвращался снова, - одурелому глазу он казался настолько материальным,
будто над улицей каждую секунду вновь и вновь изо всех сил раскалывали
накрывающее ее стекло.
Предусмотрительный, каким был он во всем, дядя посоветовал Карлу пока
ничего не затевать. Присматриваться, изучать - пожалуйста, но не увлекаться.
Ведь первые дни европейца в Америке - как новое рождение, и хотя кое-кто -
Карлу полезно это знать, чтобы не пугаться без нужды, - обживается здесь
быстрее, чем если бы перешел из мира потустороннего в мир человеческий,
необходимо все же учитывать, что первое суждение всегда неосновательно, и не
стоит допускать, чтобы оно было помехой всем последующим суждениям, которыми
желательно руководствоваться в своей здешней жизни. Дядя сам знавал
иммигрантов, которые, например, вместо того чтобы придерживаться этих добрых
правил, целыми днями простаивали на балконе и таращились вниз на улицу, как
бараны на новые ворота. Поневоле собьешься с толку! Такое праздное
уединение, когда любуются на преисполненный трудов день Нью-Йорка,
позволительно туристам, и - вероятно, хотя и небезоговорочно - им можно его
рекомендовать; для того же, кто останется здесь, это - погибель, в данном
случае слово вполне уместное, даже если это и преувеличение. И в самом деле,
досада кривила лицо дяди, если, навещая племянника - а он делал это раз в
день, причем в разное время, - он заставал Карла на балконе. Юноша вскоре
заметил это и потому, по мере возможности, отказывался от удовольствия
постоять там.
К тому же это была не единственная его радость. В комнате у него стоял
превосходный американский письменный стол - именно о таком долгие годы
мечтал его отец и пытался на различных аукционах купить что-либо подобное по
доступной цене, но при его скромных доходах это ему так и не удалось. Само
собой, стол этот был не сравним с теми якобы американскими столами, которые
попадаются на европейских аукционах. В верхней его части была чуть не сотня
ящичков всевозможного размера, и сам президент Соединенных Штатов нашел бы
тут надлежащее место для каждого официального документа; кроме того, сбоку
имелся регулятор, и при необходимости и желании поворотом рукоятки возможны
были различные перестановки и переустройства отделений. Тонкие боковые
стенки медленно опускались, образуя донышко или крышку нового отсека; с
каждым поворотом рукоятки вид бюро совершенно изменялся, медленно или
невообразимо скоро - смотря как двигаешь рукоятку. Это было новейшее
изобретение, но оно весьма живо напомнило Карлу вертеп, который на родине
показывали удивленным детям во время рождественских базаров, и тепло
закутанный Карл тоже частенько стоял перед ним, наблюдая, как старик
вертепщик вращает рукоятку игрушки и на крохотной сцене появляются три
волхва, загорается звезда и скромно течет жизнь в священном хлеву. И всегда
ему казалось, что мать, стоявшая позади, не слишком внимательно наблюдает за
этими событиями; он тянул ее к себе и громкими возгласами привлекал ее
внимание ко всяким малоприметным деталям, например к зайчишке, который в
траве на переднем плане то вставал на задние лапки, то снова пускался
наутек; в конце концов мать зажимала ему рот и впадала в прежнюю
рассеянность. Конечно, стол был сделан не ради таких воспоминаний, но в
истории его изобретения, вероятно, присутствовало что-то смутно похожее на
