который напомнил ему о женщине, виденной на карнавале. Ее платье было точно
такого цвета. Он спросил одного из служащих о цветке.
- Проклятый сорняк, - ответил тот. - Никак не можем убрать их из
бассейнов. Сотни лет, а они все время появляются. Впрочем, с этим не так
много хлопот. Крабья трава гораздо хуже. - Он вырвал цветок и отбросил его
в сторону. Сэм сохранил его и позже еще расспросил. Он узнал, что это
фиалка. Скромное красивое маленькое растение было совсем не похоже на
великолепные гибридные цветы, выращиваемые в секциях гидропоники. Он хранил
цветок, пока тот не рассыпался в пыль. Но и после этого Сэм помнил о нем,
как помнил и о женщине в фиолетовом платье.
Однажды он отправился в башню Канада, далеко в мелком море. Раньше он
никогда не выходил за пределы своей башни и был очарован, когда большой
прозрачный шар стал подниматься в пузырящейся воде. Он отправился с нанятым
им человеком - нанятым на краденые деньги, - который должен был выдавать
себя за его отца. Однако после того, как они добрались до башни Канады, он
его больше никогда не встречал.
Он был очень изворотлив в свои 12 лет. Перепробовал множество работ. Но
ни одна из них его не удовлетворила. Все были слишком скучные. Блейз Харкер
знал, что делал, когда оставлял нетронутый мозг в чахлом деформированном
теле.
Оно было чахлым только по стандартам того времени. Длинноногие и
длиннорукие, высокие бессмертные установили свои идеалы красоты.
Безобразными считались приземистые, коренастые, с крепкой костью
короткоживущие.
В Сэме прочно засело яростное семя неудовлетворенности. И все росло.
Оно не могло развиваться нормално, потому что это было семя бессмертного, а
он очевидно не был бессмертным. Он просто не мог претендовать на ту работу,
которая требовала столетий подготовки. Даже пятидесятилетий....
Он шел своим трудным, но неизбежным путем. И нашел учителя, своего
Хирона, когда встретил Слайдера.
Слайдер был толстым злобным стариком. С кустистыми седыми волосами,
прыщавым красным носом и собственной философией. Сам он никогда не
предлагал советов, но отвечал, если его спрашивали.
- Людям нужны развлечения, - говорил он мальчику. - Большинству из них.
И они не хотят смотреть на то, что неприятно. Думай, мальчик. Воровством
многого не добьешься. Лучше быть полезным людям, обладающим властью.
Возьмем банду Джима Шеффилда. Джим обслуживает правильных людей. Не задавай
вопросов, делай то, что тебе говорят, но вначале установи нужные связи.
Он чихнул и замигал водянистыми глазами.
- Я говорил о тебе с Джимом. Повидайся с ним. Вот, - и он протянул
мальчику пластиковый диск. - Я не стал бы этого делать, если бы не
разглядел в тебе кое-что. Иди к Джиму.
Он остановил Сэма у двери.
- Ты далеко пойдешь. И ты ведь не забудешь старого Слайдера? Некоторые
забывали. Но я могу причинить неприятности так же легко, как делаю
одолжения.
Сэм вышел, а толстый зловещий старик продолжал чихать и хихикать.
Он увиделся с Джимом Шеффилдом. Тогда ему было 14, и он был силен,
невысок и сердит. Шеффилд оказался сильнее и больше. Ему было 17, этому
выпускнику школы Слайдера, независимому хитрому бизнесмену, чья банда уже
приобретала известность. Человеческий фактор всегда был важен в интригах
башни. Это не просто политика: нравы этой эпохи были так же пунктуальны и
сложны, как и в общественной жизни маккиавелиевой Италии. Простая правда
была не только незаконной, но и отдавала дурным вкусом. Главное - интриги.
В постоянно изменяющемся балансе власти человек должен был перехитрить
своего противника, запутать его в собственной паутине, заставить уничтожить
самого себя - вот в чем заключалась игра.
Банда Шеффилда работала по найму. Первым заданием Сэма Рида - фамилию
Харкер он прилагал лишь к членам наиболее влиятельной семьи своей башни -
стало отправиться под воду вместе с одним более опытным товарищем и собрать
образцы синеватой водоросли, запрещенной в башне. Когда он вернулся через
тайный выход, то удивился, увидев ждущего Слайдера. Тот держал наготове
портативный лучевой механизм. Маленькое помещение было герметически
закупорено.
На Слайдере была защитная одежда. Голос его доносился через диафрагму.
- Стойте на месте, парни. Держи, - он бросил лучевой механизм Сэму. -
Облучи этот пластиковый мешок. Он закрыт? Хорошо. Облучи его сверху, так.
Теперь медленно поворачивай.
- Подождите... - начал второй парень.
Слайдер фыркнул. "Делай, что я говорю, или я сломаю твою тощую шею.
Поднимите руки. Поварачивайтесь медленно, пока я вас облучаю ... вот так".
Потом они все втроем встретились с Джимом Шеффилдом. Джим был послушен,
но сердит. Он попытался спорить со Слайдером.
Слайдер фыркал и тер свои седые волосы.
- Заткнись, - сказал он. - Ты слишком вырос из своих башмаков. Если,
затевая что-нибудь новое, не забудешь спросить меня, убережешься от многих
неприятностей. - Он хлопнул по пластиковому мешку, который Сэм положил на
стол. - Знаешь, почему эта водоросль запрещена в башне? Твой патрон не
предупреждал тебя, что нужно с нею обращаться осторожно?
Широкий рот Шеффилда изогнулся. "Я был осторожен".
- С ней безопасно обращаться в лабораторных условиях, - сказал Слайдер.
- Только так. Это пожиратель металла. Разлагает металл. Когда с нею
правильно обращаются, она безвредна. Но в сыром помещении, вот так, она
может высвободиться и наделать много бед - и приведет в конечном счете к
тебе, и ты кончишь в терапии. Ясно? Если бы ты сначала пришел ко мне, я
сказал бы, что нужно взять с собой ультрафиолетовую установку и облучать
водоросль. Она могла прилипнуть к костюмам парней. В следующий раз ты так
легко не отделаешься. Я не хочу оказаться в терапии, Джим.
Старик выглядел безвредно, однако Шеффилд потупил взгляд. Со словами
согласия он встал, подобрал мешок и вышел, поманив за собой ребят. Сэм на
мгновение задержался.
Слайдер подмигнул ему.
- Ты делаешь массу ошибок, когда не слушаешься советов, парень, -
сказал он.
Это был лишь один из многих эпизодов его внешней жизни. Внутренне он
был рано развившимся, аморальным, мятежным. Прежде всего мятежным. Он
восставал против краткости жизни, которая делала всякое обучение тщетным,
когда он думал о бессмертных. Он восставал против собственного тела,
толстого, приземистого, плебейского. Он восставал скрытно, сам не зная
причин, восставал против того, что невозвратно вошло за первые недели в его
жизнь.
В мире всегда существовали разгневанные люди. Иногда гнев, как у Ильи,
- это огонь господень, и человек остается в истории как святой, чей гнев
двигал горами, чтобы улучшить человечество. Иногда гнев разрушителен, и
великие полководцы вырастают, чтобы уничтожить целые нации. Такой гнев
находит свое внешнее выражение и не должен скрывать своего хозяина.
Но гнев Сэма Рида был направлен против таких вечных явлений, как время
и судьба, и единственной целью, которую мог найти этот гнев, был сам Рид.
Разумеется, такой гнев неестествен в человеке. Но Сэм Рид и не был
нормален. И отец его не был нормален, иначе он никогда бы не стал так
несоответственно вине мстить сыну. Игрок,скрывавшийся в крови Харкеров,
ответствен за этот гнев, в котором жили отец и сын, разделенные,
гневающиеся по разным поводам, но восстающие против всего и прежде всего
против собственной жизни.
Сэм прошел через много внутренних фаз, которые поразили бы Слайдера,
Джима Шеффилда и остальных, с кем он тогда работал. Так как мозг его был
сложнее, чем у них, он способен был жить на многих уровнях и скрывать это.
С того дня, как он впервые открыл большие библиотеки башен, он стал
страстным читателем. Он никогда не был только интеллектуальным человеком, и
внутреннее беспокойство мешало ему овладеть каким-либо одним полем знания и
тем самым подняться над собственным положением благодаря единственному
преимуществу, которым он обладал, - благодаря своему мозгу.
Но он пожирал книги, как огонь пожирает топливо, как собственная
неудовлетворенность пожирала его сомого. Он поглощал толстые книги,
касавшиеся любого вопроса, встречавшегося ему, и отягощался знаниями,
бесполезно запасавшимися в его мозгу. Иногда эти знания помогали ему
совершить мошенничество или скрыть убийство. Чаще же они просто лежали,
нетронутые в мозгу, приспособленном для хранения тысячелетнего опыта, но
обреченного исчезнуть меньше чем через столетие.
Самое плохое заключалось в том, что Сэм Рид так и не знал, что в
сущности его беспокоит. Он боролся с собственным сознанием, пытаясь
избавиться от подсознательного знания о своем наследии. Некоторое время он
надеялся найти ответ в книгах...
В те ранние дни он видел в книгах отсрочку от эскапизма, который позже
он испытал во многих формах - среди них наркотики, несколько женщин,
беспокойные переезды из башни в башню, - пока не набрел в конце концов на
одну великую, невероятную, невыполнимую задачу, решение которую стало его
судьбой.
В следующие 15 лет он читал, быстро и спокойно, в библиотеках всех
башен, где ему пришлось оказаться, и это противоречило тем незаконным
делам, в которые он все время впутывался. Глубокое презрение к людям,
которых он обманывал, прямо или косвенно, сочеталось с презрением к своим
товарищам. Сэм Рид ни в каком отношении не был приятным человеком.
Даже для самого себя он был непредсказуем. Он был жертвой огня
ненависти к самому себе, и когда огонь разгорался, его беззаконность
принимала очень резкие формы. Он стал пользоваться дурной репутацией. Никто
не доверял ему - да и как можно было, если он сам не доверял себе? - но
мозг и руки у него были настолько искусны, что его услуги пользовались
большим спросом, хотя и могли привести к кровавым убийствам, если Сэм Рид
давал волю своему характеру. Многие искали его. Многие даже находили его
очаровательным.
Ведь жизнь в башнях стала очень ровной, а это неестественно для
человека. Во многих, многих людях скрывался отблеск того мятежного пламени,
которое непрерывно пожирало Сэма Рида, изредка вырываясь наружу самым
странным образом. Психологические защитные механизмы принимали самые
странные формы, как, например, волна кровожадных баллад, популярность
которых захлестнула башни в юношеские годы Сэма. Менее странным, но не
менее всеобъемлющим было близкое к обожествлению увлечение днями старых
вольных товариществ, последнего романтического периода человечества.
Глубоко в человеческом разуме скрывается убеждение, что война
великолепна, хотя уже тысячу лет как она стала ужасной. Но все же традиция
сохранялась, может быть потому, что и ужас сам по себе привлекателен.
Впрочем многие из нас переведут его в другие термины, прежде чем им
восхищаться.
Вольные товарищи, которые были серьезными, тяжело трудившимися людьми,
управлявшими военными машинами, превратились в хвастливых героев в
публичном мнении, и многие вздыхали, что эти дни остались далеко позади.
Они в измененных формах пели воющие баллады вольных товарищей первых
дней освоения Венеры. Эти баллады, в свою очередь, представляли собой
видоизменение песен старой Земли. Но сейчас их пели по-другому.
Синтетические вольные товарищи в аккуратных костюмах представали перед
восхищенной аудиторией, которая внимала каждому их слову, не догадываясь,
насколько они неверны.
Исчезла выразительность, сила и в словах, и в ритме. Потому что башни
