"Постарел, - подумал Крокетт. - Да и кто не постареет в таких условиях?"
Импульсы гасли, волна депрессии исчезла. Он почти физически
чувствовал, как она откатывается.
- Приготовлю чили, - решил Крокетт, - как научил меня этот парень из
Эль Пасо, и запью шотландским виски. Даже если придется праздновать
одному, все равно устрою оргию. - Он нерешительно подумал о Квейле и
заглянул к нему. Тот читал книгу и только небрежно кивнул своему гостю.
- Привет, Крокетт! Какие-нибудь новости?
- Нет, просто хорошее настроение.
- У меня тоже. Форд говорит, что я вылечился. Мировой мужик.
- Точно, - горячо согласился Крокетт. - Тебе что-то надо?
- Спасибо, у меня все есть. - Квейл кивнул в сторону автоматов. -
Через пару дней меня отсюда заберут. Вы относились ко мне по-христиански;
но пора и домой. Меня ждет работа.
- Неплохо. Хотел бы я с тобой поехать! Но мой контракт кончится
только через два года. Пришлось бы либо разорвать его, либо оформлять
перевод.
- У тебя здесь все удобства.
- Да уж! - ответил Крокетт и слегка вздрогнул. Потом вышел, чтобы
приготовить чили и подкрепиться глотком разбавленного виски. Не рано ли он
обрадовался? Может, кошмар еще не побежден? А если депрессия вернется с
прежней силой?
Крокетт выпил еще виски - помогло. Во время депрессии он не
отваживался пить алкоголь, но теперь чувствовал себя так хорошо, что
доедал перец под аккомпанемент немелодичного пения. Разумеется, не было
способа проверить психическую эманацию интеграторов каким-нибудь прибором,
однако исчезновение прежней убийственной атмосферы не оставляло места для
ошибки.
Радиоатомные мозги вылечились. Процесс, начатый мыслительным
извержением Бронсона, наконец исчерпал себя и закончился - с помощью
индукции. Спустя три дня самолет забрал Квейла и улетел на север, в Южную
Америку. Форд остался на станции, чтобы обобщить результаты исследований.
Атмосфера на станции совершенно изменилась. Теперь здесь было уютно,
ясно и спокойно. Интеграторы уже не казались дьяволами, а были просто
приятными для глаза стройными белыми колоннами, в которых размещались
радиоатомные мозги, послушно отвечающие на вопросы Крокетта. Станция
работала без помех. А на поверхности ветер подметал полярные просторы
белоснежной метелью.
Крокетт готовился к зиме. У него были книги, кроме того, он нашел
старый этюдник, просмотрел акварели и пришел к выводу, - что проживет до
весны без проблем. На станции не осталось ничего угнетающего. Опрокинув
стаканчик, он отправился в инспекционный обход.
Форд стоял перед интеграторами, задумчиво глядя на них. Он отказался
от предложения выпить.
- Нет, спасибо. Кажется, все в порядке, депрессия кончилась.
- Вам нужно чего-нибудь выпить, - сказал Крокетт. - Мы многое
пережили вместе, и один глоток пойдет вам на пользу. Смягчит переход.
- Нет. Я должен обработать отчет. Интеграторы настолько логичные
устройства, что будет жаль, если они начнут испытывать психические
расстройства. К счастью, этого не произойдет - я доказал, что безумие
можно лечить с помощью индукции.
Крокетт язвительно посмотрел на интеграторы.
- Взгляните, это же воплощение невинности.
- Да? Когда кончится эта метель? Я должен заказать самолет.
- Трудно сказать. Последняя продолжалась целую неделю без перерыва. А
эта... - Крокетт пожал плечами. - Я попробую узнать, но ничего не обещаю.
- Мне нужно срочно возвращаться.
- Понимаю, - сказал Крокетт. Он поднялся на лифте в свой кабинет и
просмотрел поступающие запросы, выбирая, что ввести в интеграторы. Один
был важным - какая-то геологическая задача сейсмической станции из
Калифорнии. Впрочем, и с ней можно было подождать.
Пить он больше не стал. Так уж сложилось, что план оргии реализовать
не удалось. Облегчение само по себе оказалось сильным средством. Теперь,
тихо посвистывая, он собрал бумаги и вновь отправился в Череп. Станция
выглядела прекрасно. Впрочем, может, это вызывалось сознанием отмены
смертного приз вора. Тем более, что проклятая депрессия была еще хуже
верной смерти.
Он вошел в лифт - старомодный, на рельсах, действующий по принципу
противовеса. Рядом с интеграторами нельзя было установить магнитный лифт.
Нажав на кнопку и глядя вниз, он увидел под собой Череп и белые колонны,
уменьшенные перспективой.
Послышались шаги, Крокетт повернулся и увидел бегущего к нему Форда.
Лифт уже начал двигаться, и ирландец потянулся к кнопке "стоп".
Впрочем, он тут же передумал, потому что Форд поднял руку и направил
на него пистолет. Пуля попала Крокетту в бедро, он покачнулся и навалился
на рельс, а Форд одним прыжком оказался в кабине. Лицо его утратило
обычное бесстрастное выражение, глаза горели безумием.
Крикнув что-то непонятное, Форд вновь нажал спуск. Крокетт отчаянно
метнулся вперед. Пуля прошла мимо, а он со всего маху налетел на Форда.
Психолог потерял равновесие и повалился на рельс. Когда он попытался
выстрелить еще раз, Крокетт, едва держась на ногах, ударил его в челюсть.
Точность и сила удара оказались фатальными. Форд рухнул в шахту, и
через некоторое время снизу донесся глухой удар.
Лифт мягко двинулся. Постанывая от боли, Крокетт разодрал рубашку и
перевязал обильно кровоточащую рану.
Холодный свет флуоресцентных ламп осветил колонны интеграторов,
вершины которых сначала поравнялись с Крокеттом, потом уходили все выше и
выше по мере того, как он опускался. Выглянув на край платформы, он мог бы
увидеть тело Форда, но зрелища этого и так было не избежать.
Вокруг стояла полная тишина.
Все дело было в напряжении и запоздалой реакции. Форду нужно было
напиться. Алкоголь ослабил бы резкий переход от долгих месяцев сущего ада.
Недели борьбы с депрессией, месяцы постоянной готовности к опасности,
которой он придавал черты материального противника, жизнь в неестественном
темпе... Потом - успех и угасание депрессии. И тишина, - смертельная,
ужасная, и время, чтобы расслабиться и подумать.
Вот Форд и спятил.
Крокетт вспомнил, что он говорил об этом несколько недель назад. У
психологов порой проявляется склонность к душевным болезням, именно потому
их привлекает эта область знаний, потому они ее так хорошо понимают.
Лифт остановился. Неподвижное тело Форда лежало совсем рядом. Крокетт
не видел его лица.
Психические болезни типа маниакально-депрессивного психоза - случаи
довольно простые. Шизофрения более сложна. И неизлечима.
Неизлечима.
Доктор Форд был шизоидным типом, он сам сказал это несколько месяцев
назад.
И вот теперь доктор Форд, жертва шизофренического безумия, умер
насильственной смертью, как и Бронсон. Тридцать белых столбов стояли в
Черепе, и Крокетт, глядя на них, испытал приступ парализующего тупого
ужаса.
Тридцать радиоатомных мозгов, сверхчувствительных, готовых записать
любой новый ритм на чистых дисках. На этот раз не
маниакально-депрессивный.
Теперь это будет не укладывающееся ни в какие рамки неизлечимое
безумие шизофреника.
Извержение мысли - о, да! Вот он, доктор Форд, лежит мертвый с
безумием, закодированным в его мозгу в момент смерти. Безумием, которое
могло бы иметь любую форму.
Крокетт смотрел на тридцать интеграторов, прикидывая, что творится
внутри этих белых сверкающих оболочек. Прежде чем кончится метель, ему
предстоит это узнать.
Потому что станцией вновь завладел призрак.
Г. Каттнер
До скорого!
Старый Енси, пожалуй, самый подлый человечишка во всем мире.
Свет не видел более наглого, закоренелого, тупого, отпетого, гнусного
негодяя. То, что с ним случилось напомнило мне фразу, услышанную
однажды от другого малого, - много воды с тех пор утекло. Я
уж позабыл, как звали того малого, кажется Людовик, а может, и Тамерлан;
но он как-то сказал, что, мол, хорошо бы у всего мира была
только одна голова, тогда ее легко было бы снести с плеч.
Беда Енси в том, что он дошел до ручки: считает, что весь мир
ополчился против него, и разрази меня гром, если он не прав. С
этим Енси настали хлопотные времена даже для нас, Хогбенов.
Енси-то типичный мерзавец. Вообще вся семейка Тарбеллов не
сахар, но Енси даже родню довел до белого каления. Он живет в однокомнатной
хибарке на задворках у Тарбеллов и никого к себе не
подпускает, разве только позволит всунуть продукты в полукруглую
дырку, выпиленную в двери.
Лет десять назад делали новое межевание, что ли, и вышло так,
что из-за какой-то юридической заковыки Енси должен был заново
подтвердить свои права на землю. Для этого ему надо было прожить
на своем участке с год. Примерно в те же дни он поругался с женой,
выехал за пределы участка и сказал, что, дескать, пусть земля достается
государству, пропади все пропадом, зато он проучит всю
семью. Он знал, что жена пропускает иногда рюмочку-другую на деньги,
вырученные от продажи репы, и трясется, как бы государство не
отняло землю.
Оказалось, эта земля вообще никому не нужна. Она вся в буграх
и завалена камнями, но жена Енси страшно переживала и упрашивала
мужа вернуться, а ему характер не позволял.
В хибарке Енси Тарбелл обходился без елементарных удобств, но
он ведь тупица и к тому же пакостник. Вскорости миссис Тарбелл померла:
она кидалась камнями в хибарку из-за бугра, а один камень
ударил в бугор и рикошетом попал ей в голову. Остались восемь Тарбеллов-ыновей
да сам Енси. Но и тогда Енси с места не сдвинулся.
Может, там бы он и жил, пока не превратился бы в мощи и не
вознесся на небо, но только его сыновья затеяли с нами склоку. Мы
долго терпели - ведь они не могли нам повредить. Но вот гостивший
у нас дядя Лес разнервничался и заявил, что устал перепелом взлетать
под небеса всякий раз, как в кустах хлопнет ружье. Шкура-то у
него после ран быстро заживает, но он уверял, что страдает головокружениями,
оттого, что на высоте двух-трех миль воздух разреженный.
Так или иначе травля все продолжалась, и никто из нас от нее
не страдал, что особенно бесило восьмерых братьев Тарбеллов. И однажды
на ночь глядя они гурьбой вломились в наш дом с оружием в
руках. А нам скандалы были ни к чему.
Дядя Лем - он близнец дяди Леса, но только родился намного
позже - давно впал в зимнюю спячку где-то в дупле, так что его все
это не касалось. Но вот малыша, дай ему бог здоровья, стало трудновато
таскать взад-вперед, ведь ему уже исполнилось четыреста лет
и он для своего возраста довольно крупный ребенок - пудов восемь
будет.
Мы все могли попрятаться или уйти на время в долину, в Пайпервилл,
но ведь в мезонине у нас дедуля, да и к прохвессору, которого
держим в бутылке, я привязался. Не хотелось его оставлять - ведь
в суматохе бутылка чего доброго, разобьется, если восьмеро
братьев Тарбеллов налижутся как следует.
Прохвессор славный, хоть в голове у него винтика не хватает.
Все твердит, что мы мутанты (ну и словечко!), И треплет языком про
каких-то своих знакомых, которых называет хромосомами. Они как
будто попали, по словам прохвессора, под жесткое излучение и народили
потомков, не то доминантную мутацию, не то Хогбенов, но я
вечно это путаю с заговором круглоголовых - было такое у нас в
старом свете. Ясное дело, не в н а с т о я щ е м старом свете, тот
давно затонул.
И вот, раз уж дедуля велел нам молчать в тряпочку, мы дожидались,
пока восьмеро братьев Тарбеллов высадят дверь, а потом все
сделались невидимыми, в том числе и малыш. И стали ждать, чтобы
все прошло стороной, но не тут-то было.
Побродив по дому и вдоволь натешась, восьмеро братьев Тарбеллов
спустились в подвал. Это было хуже, потому что застигло нас
врасплох. Малыш-то стал невидимым и цистерна, где мы его держим,
