действительности согласен с ним на определенном уровне, но уже один тот
факт, что он всегда является хозяином положения, делает всю эту ситуацию
невыносимой для меня.
- Дурак, у тебя нет времени для этой игры, - сказал он жестоким
тоном. - то, что ты сейчас делаешь, может оказаться твоим последним
поступком на земле. Это вполне может оказаться твоей последней битвой. Нет
такой силы, которая бы могла тебе гарантировать, что ты проживешь еще одну
минуту.
- Я знаю это, - сказал я со сдерживаемым гневом.
- Нет, ты этого не знаешь, - сказал он. - если бы ты это знал, то ты
был бы охотником.
Я утверждал, что осознаю наивысшую смерть, но об этом бесполезно
разговаривать или думать, потому что я ничего не смогу тут сделать, чтобы
избежать ее. Дон Хуан засмеялся и сказал, что я похож на комедианта,
который механически следует написанной для него роли.
- Если бы это была твоя последняя битва на земле, то я бы сказал, что
ты идиот, - сказал он спокойно. - ты тратишь свой последний поступок на
земле на глупые мысли.
Минуту мы молчали. Мои мысли бежали хаотично. Он был прав, конечно.
- У тебя нет времени, мой друг, нет времени. Ни у кого из нас нет
времени, - сказал он.
- Я согласен, дон Хуан, но...
Не просто соглашайся со мной, - оборвал он. - вместо того, чтобы так
легко соглашаться, ты должен действовать согласно этому. Прими вызов,
изменись.
- Только и всего?
- Правильно. Перемена, о которой я говорю, никогда не происходит
постепенно. Она случается внезапно. А ты не готовишь себя к такому
внезапному действию, которое принесет перемену.
Я считал, что он говорит противоречие и объяснил ему, что если бы я
готовился к перемене, то я наверняка менялся бы постепенно.
- Ты не изменился совершенно, - сказал он. - вот почему ты веришь,
что ты меняешься мало-помалу. И, однако же, возможно, что ты сам удивишься
когда-нибудь, изменившись внезапно, без единого предупреждения. Я знаю,
что это так, и поэтому я не теряю своей заинтересованности в том, что
именно я хотел сказать. После секундной паузы дон Хуан продолжал объяснять
свою мысль.
- Возможно, мне следовало бы сказать иначе, - сказал он. - то, что я
рекомендовал тебе делать, заключается в том, чтобы ты заметил, что у нас
нет никакой уверенности относительно бесконечного течения наших жизней. Я
только что сказал, что изменение приходит внезапно и неожиданно. И точно
так же приходит смерть. Как ты думаешь, что мы можем поделать с этим?
Я решил, что он задает риторический вопрос, но он сделал бровями
знак, подталкивая меня к ответу.
- Жить так счастливо, как только возможно, - сказал я.
- Правильно, но знаешь ли ты кого-либо, кто живет счастливо?
Моим первым побуждением было сказать "да". Мне казалось, что я могу в
качестве примера привести целый ряд людей, которых я знал. Однако затем я
подумал, что такая моя попытка будет только пустой попыткой оправдать
себя.
- Нет, - сказал я, - я действительно не знаю.
- Я знаю, - сказал дон Хуан. - есть такие люди, которые очень
осторожны относительно природы своих поступков. Их счастье состоит в том,
чтобы действовать с полным знанием того, что у них нет времени, поэтому их
поступки имеют особую силу. В их поступках есть чувство...
Дон Хуан, казалось, потерял нужное слово. Он почесал виски и
улыбнулся. Затем он внезапно поднялся, как если бы наш разговор был
закончен. Я остановил его, чтобы он закончил то, о чем он говорил мне. Он
уселся и сложил губы бантиком.
- Поступки есть сила, - сказал он. - особенно тогда, когда человек
действует, зная, что эти поступки являются его последней битвой.
Существует особое всепоглощающее счастье в том, чтобы действовать с полным
сознанием того, что этот поступок вполне может быть твоим самым последним
поступком на земле. Я рекомендую, чтобы ты пересмотрел свою жизнь и
рассматривал свои поступки в этом свете.
Я не согласился с ним. Для меня счастье было в том, чтобы
предполагать, что имеется наследуемая непрерывность моих поступков и что я
смогу продолжать их совершать по желанию, совершать то, что я делаю в
данный момент, особенно если это мне нравится. Я сказал ему, что мое
несогласие было не просто банальностью, но оно проистекает из того
убеждения, что этот мир и я сам имеем определенную длительность.
Дона Хуана, казалось, забавляли мои попытки придать смысл моим
мыслям. Он смеялся, качал головой, почесывал волосы и, наконец, когда я
говорил об "определенной длительности", бросил на землю свою шляпу и
наступил на нее.
Я кончил тем, что рассмеялся над его клоунадой.
- У тебя нет времени, мой друг, - сказал он. - в этом несчастье
человеческих существ. Никто из нас не имеет достаточно времени. И твоя
длительность не имеет смысла в этом страшном волшебном мире.
- Твоя длительность лишь делает тебя боязливым, - сказал он. - твои
поступки не могут иметь того духа, той силы, той всеохватывающей силы
поступков, выполняемых человеком, который знает, что он сражается в своей
последней битве на земле. Иными словами твоя длительность не делает тебя
счастливым или могущественным.
Я признал, что боюсь думать о том, что я умру, и обвинил его в том,
что он вызывает огромное беспокойство во мне своим постоянным разговором о
смерти и заботой о ней.
- Но мы все умрем, - сказал он.
Он указал в направлении холмов вдали.
- Там есть нечто, что ожидает меня наверняка, и я присоединюсь к нему
также наверняка, но, может быть, ты другой, и смерть не ждет тебя совсем?
Он засмеялся над моим жестом отчаяния.
- Я не хочу думать об этом, дон Хуан.
- Почему?
- Это бессмысленно. Если она ждет меня, то почему я должен об этом
заботиться?
- Я не сказал, что ты должен об этом заботиться.
- Что же тогда я должен делать?
- Используй ее, сфокусируй свое внимание на связи между тобой и твоей
смертью. Без сожалений, без печали, без горевания. Сфокусируй свое
внимание на том факте, что у тебя нет времени, и пусть твои поступки текут
соответственно. Пусть каждый из твоих поступков будет твоей последней
битвой на земле. Только при таких условиях твои поступки будут иметь
законную силу. В этом случае сколько бы ты ни жил, они будут поступками
боязливого человека.
- Разве это так ужасно быть боязливым человеком?
- Нет. Это не так, если ты бессмертен. Но если ты собираешься
умереть, то у тебя нет времени для того, чтобы быть боязливым просто
потому, что твоя боязливость заставляет тебя хвататься за что-либо такое,
что существует только в твоих мыслях. Это убаюкивает тебя в то время, как
все вокруг спит. Но затем страшный и волшебный мир разинет на тебя свой
рот, как он откроет его на каждого из нас. И тогда ты поймешь, что твои
проверенные пути совсем не являются проверенными. Быть боязливым не дает
нам рассмотреть и использовать нашу судьбу, как судьбу людей.
- Но это неестественно - жить с постоянной мыслью о своей смерти, дон
Хуан.
- Наша смерть ждет, и вот этот самый поступок, который мы совершаем
сейчас, вполне может быть нашей последней битвой на земле, - ответил он
бесстрастным голосом. - я называю его битвой потому, что это сражение,
борьба. Большинство людей переходит от поступка к поступку без всякой
борьбы и без всякой мысли. Охотник, напротив, отмеряет каждый поступок. И,
поскольку он обладает глубоким знанием своей смерти, он совершает поступки
взвешено, как если бы каждый поступок был его последней битвой. Только
дурак не сможет заметить преимуществ охотника перед окружающими людьми.
Охотник оказывает своей последней битве должное уважение, и это
естественно, потому что его последний поступок на земле должен быть его
лучшим поступком. Это приятно. Это сглаживает грани его испуга.
- Ты прав, - согласился я. - это просто трудно принять.
- Это потребует у тебя многих лет, чтобы убедить себя, потом тебе
потребуется еще много лет, чтобы соответственно действовать. Я надеюсь
только на то, что у тебя осталось достаточно времени.
- Я пугаюсь, когда ты так говоришь, - сказал я.
Дон Хуан окинул меня взглядом с серьезным выражением на лице.
- Я уже говорил тебе, что это заколдованный мир, - сказал он. - силы,
которые руководят людьми, непредсказуемы, ужасны, и, однако, великолепны.
Тут есть на что посмотреть.
Он перестал говорить и опять посмотрел на меня. Он, казалось,
собирался что-то сказать мне, но передумал и улыбнулся.
- Разве есть что-либо, что руководит нами? - спросил я.
Разумеется, есть силы, которые ведут нас.
- Можешь ты описать их?
- Нет, не могу, разве что назвать их силами, духами, ветрами или чем
угодно вроде этого.
Я хотел допрашивать его дальше, но прежде, чем я смог спросить его
что-либо еще, он поднялся. Я смотрел на него ошеломленный. Он встал одним
движением, его тело просто дернулось, а он уже был на ногах.
Я все еще размышлял над тем, какая необычайная ловкость нужна для
того, чтобы двигаться с таком скоростью, когда он сказал мне сухим тоном
команды, чтобы я выследил кролика, поймал его, убил и поджарил мясо до
захода солнца.
Он взглянул на небо и сказал, что времени у меня достаточно.
Я автоматически принялся за дело, так как я это делал уже много раз.
Дон Хуан шел рядом со мной и следил за моими движениями пристальным
взглядом. Я был очень спокоен, двигался осторожно, и у меня совсем не было
никаких трудностей в том, чтобы поймать кролика-самца.
- Теперь убей его, - сказал сухо дон Хуан.
Я потянулся в ловушку, чтобы ухватиться за кролика. Я взял его за уши
и тащил его наружу, когда внезапное ощущение ужаса охватило меня. Впервые,
как дон Хуан начал учить меня охотиться, я подумал о том, что он никогда
не учил меня, как убивать дичь. За много раз, когда мы ходили по пустыне,
сам он убил только одного кролика, двух куропаток и одну гремучую змею.
Я уронил кролика обратно и взглянул на дона Хуана.
- Я не могу убить его, - сказал я.
- Почему?
- Я никогда этого не делал.
- Но ты убил сотни птиц и других животных.
- Из ружья, а не голыми руками.
- Но какая разница? Время кролика истекло.
Тон дона Хуана шокировал меня. Он был таким авторитетным, таким
знающим, что не оставлял у меня в уме никаких сомнений относительно того,
что время кролика истекло.
- Убей его! - скомандовал он с жестким взглядом в глазах.
Я не могу.
Он закричал на меня, что кролик должен умереть. Он сказал, что его
блуждание по прекрасной пустыне пришло к концу, мне нечего упрямиться,
потому что сила или дух, который ведет кроликов, подвел именно этого к
моей ловушке как раз перед заходом солнца.
Целый ряд смущенных мыслей и чувств охватили меня, как если бы все
эти чувства только меня и ждали. Я почувствовал с предельной ясностью
трагедию кролика, который вынужден был попасть в мою ловушку. Через
какие-то секунды мой ум перешагнул через критические моменты моей
собственной жизни. Много раз я сам был кроликом.
Я взглянул на него, и он взглянул на меня. Кролик прижался к задней
стенке клетки. Он почти свернулся, очень спокойный и неподвижный. Мы
обменялись странными взглядами и этот взгляд, который я воспринял, как
молчаливое отчаяние, вызвал полную идентификацию с моей собственной
участью.
- Черт с ним, - сказал я громко. - я никого не хочу убивать. Этот
кролик пойдет на свободу.
Сильная эмоция заставила меня задрожать. Мои руки тряслись, когда я
