остановились.
- Не разочаровывайся, - сказал дон Хуан. - нужно долгое время, чтобы
правильно натренировать глаза.
Я ничего не сказал. Я не собирался разочаровываться из-за чего-то,
чего я совсем не понимал. Однако, я был вынужден признать, что уже трижды,
с тех пор как я начал навещать дона Хуана, я становился очень сердит и
бывал разъярен до такой степени, что чуть ли не заболевал, сидя на тех
местах, которые он называл плохими.
- Трюк состоит в том, чтобы чувствовать глазами, - сказал он. -
сейчас твоя проблема в том, что не знаешь, что чувствовать. Однако же это
придет к тебе с практикой.
- Может быть, ты скажешь мне, дон Хуан, что я должен чувствовать?
- Это невозможно.
- Почему?
- Никто не может тебе сказать, что ты будешь ощущать. Это не тепло и
не свет, и не сияние, и не окраска. Это что-то еще.
- Можешь ты описать это?
- Нет. Все, что я могу сделать, так это дать тебе технику. Как только
ты научишься разделять изображения и видеть все вдвойне, ты должен
фокусировать свое внимание на участке между этими двумя изображениями.
Любое изменение, стоящее внимания, будет происходить именно там, в этом
районе.
- Какого рода эти изменения?
- Это неважно. Важно чувство, которое ты будешь получать. Все люди
различны. Ты видел отблеск сегодня, но это ничего не значит, потому что
отсутствовало чувство. Я не могу тебе рассказать, как чувствовать, ты
должен научиться этому сам.
В течение некоторого времени мы отдыхали в молчании. Дон Хуан закрыл
свое лицо шляпой и оставался неподвижным, как если бы спал. Я ушел в
записывание своих заметок, пока он не сделал внезапного движения, которое
заставило меня подскочить. Он резко сел и посмотрел на меня, делая
гримасу.
- У тебя есть склонность к охоте, - сказал он. - именно этому ты
должен учиться охоте. Ты больше не будешь говорить о растениях.
Он выставил на секунду вперед свою челюсть, затем хитро добавил:
- Во всяком случае, я не думаю, что нам придется это когда-либо
делать. Не так ли? - и засмеялся.
Остаток дня мы провели, бродя в разных направлениях, в то время, как
он давал мне невероятно детальные объяснения о гремучих змеях. То, как они
гнездятся, то, как они двигаются, их сезонное поведение, их уловки и их
привычки. Затем он продолжал разрабатывать каждый из пунктов, которые
заметил и, наконец, он поймал и убил большую змею. Он отрезал ей голову,
вычистил внутренности, ободрал, а мясо пожарил. В его движениях была такая
грация и ловкость, что чистым удовольствием было просто находиться рядом с
ним. Я слушал его и следил за ним очарованно. Концентрация внимания у меня
была настолько полной, что весь остальной мир практически исчез.
Есть змею было грубым возвращением в мир обычных дел. Я почувствовал
тошноту, как только начал жевать кусочек змеиного мяса. Это было ложное
отвращение, поскольку мясо было прекрасно. Но мой желудок, казалось, был
независимой единицей. Я едва смог проглотить кусочек. Я думал, что у дона
Хуана будет сердечный приступ из-за того, как он смеется.
После этого мы уселись для ленивого отдыха в тени скал. Я начал
работать над своими заметками, и их объем заставил меня понять, что он дал
мне поразительно большое количество информации о гремучих змеях.
- Твой охотничий дух вернулся к тебе, - сказал дон Хуан с серьезным
видом. - теперь ты попался.
- Прошу прощения?
Я хотел, чтобы он уточнил свое заявление относительно того, что я
попался, но он только смеялся и повторял его.
- Как я попался? - настаивал я.
- Охотники всегда будут охотиться, - сказал он. - я сам охотник.
- Ты хочешь сказать, что охотишься для того, чтобы жить.
- Я охочусь для того, чтобы жить. Я могу жить повсюду на земле.
Он указал рукой на все окружение.
- Быть охотником значит, что ты много знаешь. Это значит, что ты
можешь видеть мир по-разному. Для того, чтобы быть охотником, нужно быть в
совершенном равновесии со всем остальным. Иначе охота превратится в
бессмысленное повседневное занятие. Например, сегодня мы поймали змейку. Я
вынужден был извиниться перед ней за то, что прервал ее жизнь так внезапно
и так окончательно. Я сделал то, что я сделал, зная, что моя собственная
жизнь так же будет оборвана однажды тем же самым образом - внезапно и
окончательно. Так что в целом мы и змеи на одной ступеньке. Одна из них
накормила нас сегодня.
- Я никогда не понимал такого равновесия, когда я охотился, - сказал
я.
- Это неправда, ты не просто убивал животных. Ты и твоя семья ели
дичь.
Его заявление несло в себе уверенность человека, который был там.
Разумеется, он был прав. Были времена, когда я снабжал случайным мясом
дичи всю мою семью.
После колебания я спросил:
- Откуда ты узнал об этом?
- Определенные вещи я просто знаю, - сказал он. - хотя я не могу тебе
сказать, как.
Я рассказал ему, что мои тетки и дядья очень серьезно называли всех
птиц, каких я приносил, "фазаны".
Дон Хуан сказал, что он очень легко себе может представить, как они
называют "маленьким фазаном", и добавил с комической мимикой, как они
будут жевать его. Необычные движения его челюстей вызвали во мне ощущение,
что он действительно пережевывает птицу вместе с костями и перьями.
- Я действительно думаю, что у тебя есть склонность к охоте, - сказал
он, глядя на меня. - а мы с тобой не за тот конец взялись. Может быть, ты
захочешь изменить свой образ жизни для того, чтобы стать охотником.
Он напомнил мне, что я нашел с очень малой затратой сил с моей
стороны, что в мире есть для меня хорошие и плохие места. Он добавил
также, что я обнаружил специфические окраски, связанные с ними.
- Это означает, что у тебя склонность к охоте, - провозгласил он. -
не всякий, кто попытается, найдет свои места и их окраску в одно и то же
время.
- Быть охотником звучало очень красиво и романтически. Но для меня
это был абсурд, поскольку я не интересовался охотой как-либо в
особенности.
- Тебе не нужно заботиться о том, чтобы охотиться или любить охоту, -
ответил он на мою жалобу. - у тебя есть естественная склонность. Я
полагаю, что самые лучшие охотники никогда не любили охотиться. Они делают
это хорошо и в этом все.
У меня было ощущение, что дон Хуан способен любой спор перевести на
свою дорожку, и в то же время он утверждал, что совсем не любит
разговаривать.
- Это так же, как то, что я тебе рассказывал об охотниках, - сказал
он. - совсем не обязательно, чтобы я любил разговаривать. У меня просто
есть склонность к этому, и я делаю это хорошо. Вот и все.
Я нашел его умственную подвижность действительно необыкновенной.
- Охотники должны быть исключительно жесткими индивидуумами, -
продолжал он. - охотник очень мало оставляет случаю.
Я все время пытался убедить тебя, что ты должен научиться жить по
другому. До сих пор я не добился успеха. тебе не за что было ухватиться.
Теперь все по-другому. Я вернул назад твой дух охотника. Может быть, через
него ты переменишься.
Я протестовал, что не хочу быть охотником. Я напомнил ему, что в
самом начале я хотел, чтобы он мне просто рассказал о лекарственных
растениях, но он заставил меня уйти настолько далеко от моей
первоначальной цели, что я уже не могу ясно вспомнить, действительно ли я
хотел учиться о растениях.
- Хорошо, - сказал он. - действительно хорошо. Если у тебя нет такой
ясной картины того, что ты хочешь, ты можешь стать более смиренным.
- Давай скажем так. Для твоих целей, в действительности, не важно,
будешь ли ты учиться о растениях или об охоте. Ты сказал мне это сам. Ты
интересуешься всем, что тебе кто-либо может сказать. Правда?
Я сказал ему действительно так, пытаясь описать тематику антропологии
и для того, чтобы привлечь его, как своего информатора.
Дон Хуан усмехнулся, очевидно, осознавая свой контроль над ситуацией.
- Я охотник, - сказал он, как бы читая мои мысли. - я очень мало
оставляю случаю. Может быть, мне следует объяснить тебе, что я учился
тому, чтобы быть охотником. Я не всегда жил так, как живу сейчас. В одной
из точек своей жизни я должен был измениться. Теперь я указываю тебе
направление. Я веду тебя. Я знаю, что я говорю. Кто-то научил меня всему
этому, я не выдумал этого сам.
- Ты хочешь сказать, что у тебя был учитель, дон Хуан?
- Скажем так, что некто учил меня охотиться так, как я хочу научить
теперь тебя, - сказал он и быстро переменил тему.
- Я думаю, что когда-то охота была одним из величайших действий,
которые мог выполнять человек. Все охотники были могущественными людьми. И
на самом деле охотник был вынужден быть могущественным, для того, чтобы
выстоять напор той жизни.
Внезапно меня охватило любопытство. Уж не говорит ли он о времени,
предшествующем завоеванию? Я начал прощупывать его.
- Когда было то время, о котором ты говоришь?
- Давным-давно.
- Когда? Что означает давным-давно?
- Это означает давным-давно, или, может, это означает сейчас,
сегодня. Это не имеет значения. Однажды люди знали, что охотник является
лучшим из людей. Теперь не каждый это знает. Но есть достаточное
количество людей, которые знают. Я это знаю. Однажды ты будешь знать.
Понимаешь, что я имею в виду?
- Что, это индейцы-яки думают так об охотниках? Именно это я хочу
узнать.
- Не обязательно.
- А индейцы пима?
- Не все они, но некоторые.
Я назвал различные соседние группы, я хотел подбить его к заявлению,
что охота была разделяемым поверьем и практикой особых людей. Но он
избегал прямого ответа, поэтому и переменил тему.
- Зачем ты все это делаешь для меня, дон Хуан? - спросил я. Он снял
свою шляпу и почесал виски с разыгранным замешательством.
- Я имею уговор с тобой, - сказал он мягко. - у других людей есть
такой же уговор с тобой. Когда-нибудь у тебя у самого будет такой уговор с
другими. Скажем, что сейчас мой черед. Однажды я обнаружил, что, если я
хочу быть охотником, достойным самоуважения, то я должен изменить свой
образ жизни. Обычно я очень много хлюпал носом и жаловался. У меня были
веские причины к тому, чтобы чувствовать себя обделенным. Я индеец, а с
индейцами обращаются, как с собаками. Я ничего не мог сделать, чтобы
исправить такое положение. Поэтому все, что мне оставалось, так это моя
печаль. Но затем фортуна сжалилась надо мной, и некто научил меня
охотиться. И я понял, что то, как я жил, не стоило того, чтобы жить...
Поэтому я изменился.
- Но я счастлив своей жизнью, дон Хуан. Зачем я должен менять ее?
Он начал петь мексиканскую песню очень мягко, а затем стал мурлыкать
ее мотив. Его голова покачивалась вверх и вниз, следуя ритму песни.
- Ты думаешь, что ты и я равны? - спросил он резким голосом.
Его вопрос застал меня врасплох. Я ощутил странное гудение в ушах,
как если бы он действительно выкрикнул свои слова, чего он на самом деле
не сделал. Однако в его голосе был металлический звук, который отозвался у
меня в ушах.
Я поковырял в левом ухе мизинцем левой руки. Мои уши чесались все
время, и я постоянно и нервно протирал их изнутри мизинцами. Эти движения
были подрагиваниями моих рук целиком.
Дон Хуан следил за моими движениями с явной заинтересованностью.
- Ну... Равны мы? - спросил он.
- Конечно, мы равны, - сказал я.
В действительности, я оказывал снисхождение. Я чувствовал к нему
очень большое тепло, несмотря на то, что временами я просто не знал, что с
