случае, я не мог ничего сказать. Новое настроение овладело мной.
- Когда ты неспокоен, то следует повернуться налево и спросить совета
у своей смерти. Необъятное количество мелочей свалится с тебя, если твоя
смерть сделает тебе знак, или если ты заметишь отблеск ее, или если просто
у тебя появится чувство, что твой компаньон здесь и ждет тебя.
Он опять наклонился вперед и прошептал в мое ухо, что, если я
внезапно повернусь налево по его сигналу, то я вновь смогу увидеть свою
смерть на булыжнике.
Его глаза дали мне почти неуловимый сигнал, но я не осмелился
посмотреть.
Я сказал ему, что верю ему и что ему не стоит нажимать на этот вопрос
в дальнейшем, потому что я боюсь. У него был опять один из его приступов
раскатистого смеха.
Он заметил, что вопрос о нашей смерти никогда не поднимают достаточно
глубоко. Но я стал спорить, что для меня будет бессмысленным думать о моей
смерти, поскольку такие мысли принесут неудобство и страх.
- Ты полон всякой чуши! - воскликнул он. - смерть - это единственный
мудрый советчик, которого мы имеем. Когда бы ты ни почувствовал, как ты
это чувствуешь обычно, что все идет не так, как надо, и что ты вот-вот
пропадешь, повернись к своей смерти и спроси ее - так ли это? Твоя смерть
скажет тебе, что ты не прав, что в действительности ничего, кроме ее
прикосновения, не имеет значения. Твоя смерть скажет тебе: "я еще не
коснулась тебя".
Он качнул головой и, казалось, ожидал моего ответа. Но у меня его не
было. Мои мысли неслись наперегонки. Он нанес ужасающий удар моему
себялюбию. Мелочность того, чтобы быть недовольным им, была ужасающей в
свете моем смерти.
У меня было такое чувство, что он полностью осознает перемену моего
настроения. Он повернул поток в свою пользу. Он улыбнулся и начал
мурлыкать мексиканский мотив.
- Да, - сказал он мягко после долгой паузы. - один из нас здесь
должен измениться, и быстро. Один из нас здесь должен узнать, что смерть -
это охотник, и что она всегда находится слева от него. Один из нас здесь
должен спросить совета у смерти и бросить проклятую мелочность, которая
принадлежит людям, проживающим свои жизни так, как если бы смерть никогда
не тронула их.
Мы сидели молча более часа. Затем мы пошли опять. Мы блуждали среди
пустынного чапараля часами. Я не спрашивал его, была ли какая-либо причина
этому. Это не имело значения. Каким-то образом он заставил меня вновь
уловить старое чувство, что-то такое, что я давно совершенно забыл.
Спокойную радость от того, что просто движешься, не привязывая к этому
никакой интеллектуальной цели.
Я хотел бы, чтобы он дал мне уловить отблеск того, что я увидел на
булыжнике.
- Дай мне увидеть ту тень снова, - сказал я.
- Ты имеешь в виду свою смерть, не так ли? - ответил он с оттенком
иронии в голосе. Какое-то время я никак не мог сказать об этом.
- Да, - наконец, сказал я. - дай мне увидеть мою смерть еще раз.
- Не сейчас, - сказал он. - ты слишком цельный.
- Извини, я не расслышал.
Он начал смеяться, и по какой-то неизвестной причине его смех не был
больше раздражающим или мешающим, как он был раньше. Я не думаю, чтобы он
был другим, с точки зрения его высоты или его громкости, или его духа.
Новым элементом было мое настроение. В свете моей поджидающей смерти мои
страхи и мое раздражение были чепухой.
- Позволь мне тогда поговорить с растениями, - сказал я.
Он зарычал от смеха.
- Ты слишком хорош сейчас, - сказал он, все еще смеясь. - Ты
ударяешься из одной крайности в другую. Успокойся. Нет необходимости
разговаривать с растениями, если ты не хочешь узнать их секреты. И для
этого тебе требуются самые несгибаемые намерения. Поэтому не растрачивай
своих добрых желаний. Нет нужды видеть твою смерть тоже. Достаточно того,
что ты чувствуешь ее присутствие рядом с собой.
5. ПРИНИМАНИЕ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА СВОИ ПОСТУПКИ
Вторник, 11 апреля 1961 года
Я приехал к дому дона Хуана ранним утром в воскресенье 9 апреля.
- Доброе утро, дон Хуан, - сказал я. - рад тебя видеть!
Он взглянул на меня и мягко рассмеялся. Он подошел к моей машине,
пока я ее устанавливал и подержал дверь открытой, пока я собирал какие-то
свертки с едой, которые я привез для него.
Мы подошли к дому и сели перед дверью. Впервые я действительно
осознавал, что я тут делаю. В течение трех месяцев я фактически смотрел
вперед лишь в том смысле, чтобы вернуться назад к "полевой работе".
Казалось, бомба замедленного действия, установленная внутри меня,
разорвалась, и я внезапно вспомнил нечто трансцендентальное для меня. Я
вспомнил, что когда-то в моей жизни я был очень терпелив и очень
эффективен.
Прежде, чем дон Хуан успел что-либо сказать, я задал ему вопрос,
который твердо засел у меня в уме. В течение трех месяцев меня
преследовало воспоминание о соколеальбиносе. Как он узнал об этом, если я
сам забыл о нем.
Он засмеялся, но не ответил. Я упрашивал его сказать мне.
- Это было ничто, - сказал он со своей обычной убежденностью. - любой
может сказать, что ты странный. Ты онемевший, и это все.
Я почувствовал, что он снова меня сбивает с рельс и загоняет в угол,
в который мне совсем не хочется идти.
- Разве можно видеть нашу смерть? - спросил я, пытаясь не уходить от
темы.
- Конечно, - сказал он, смеясь. - она здесь, с нами.
- Откуда ты знаешь об этом?
- Я старик, с возрастом узнаешь всякого рода вещи.
Я знаю массу старых людей, но они никогда об этом не знали. Откуда же
ты знаешь?
- Что ж, скажем, что я знаю всякого рода вещи, потому что я не имею
личной истории и потому что я не чувствую себя более важным, чем кто-либо
еще и потому что моя смерть сидит здесь же.
Он вытянул свою левую руку и пошевелил пальцами так, как если бы он
действительно что-то трогал.
Я засмеялся. Я знал, куда он заводит меня. Старый черт опять
собирается оглушить меня, возможно, моей собственной важностью, но на этот
раз меня это не заботило. Воспоминание о том, что когда-то давно я обладал
превосходным терпением наполнило меня странной спокойной эйфорией, которая
рассеивала большую часть моих чувств нервозности и нетерпимости по
отношению к дону Хуану. Вместо этого я ощущал удивление по отношению к его
поступкам.
- Кто ты есть на самом деле? - спросил я. Он казался удивленным. Он
открыл глаза до огромных размеров и мигнул, как птица, закрывая веки так,
как если бы они были пленкой. Веки опустились и поднялись вновь, а его
глаза остались в фокусе. Этот маневр испугал меня, и я отшатнулся, а он
засмеялся с детской беззаботностью.
- Для тебя я Хуан Матус, я к твоим услугам, - сказал он с
преувеличенной вежливостью.
Затем я задал другие вопросы, которые вертелись у меня на языке.
- Что ты со мной сделал в первый день, когда мы встретились? - я имел
в виду тот взгляд, которым он меня наградил.
- Я? Ничего, - ответил он невинным тоном.
Я описал ему, что я почувствовал, когда он взглянул на меня, и как
это неестественно было для меня онеметь от этого взгляда.
Он смеялся, пока слезы не потекли у него по щекам. Я опять
почувствовал волну враждебности по отношению к нему. Я думал, что я был с
ним таким серьезным и таким вдумчивым, а он со своими грубыми привычками
был таким "индейцем".
Он явно заметил мое настроение и совершенно внезапно перестал
смеяться.
После долгого колебания я сказал ему, что его смех раздражал меня,
поскольку я серьезно пытался понять то, что со мной случилось.
- Тут нечего понимать, - ответил он спокойно.
Я повторил для него перечень необычных событий, которые имели место с
тех пор, как я его встретил, начиная с того колдовского взгляда, которым
он на меня взглянул, до воспоминания о соколе-альбиносе и видения на
булыжнике тени, о которой он сказал, что это моя смерть.
- Зачем ты все это делаешь со мной? - спросил я его. В моем вопросе
не было никакой укоризны. Мне было просто любопытно при чем тут, в
частности, я.
- Ты просил меня рассказать тебе то, что я знаю о растениях.
Я заметил нотку сарказма в его голосе. Он говорил так, как будто он
подсмеивался надо мной.
- Но то, что до сих пор ты говорил мне, никакого отношения к
растениям не имело, - запротестовал я.
Он ответил, что для того, чтобы узнать, нужно время.
У меня было такое чувство, что с ним бесполезно спорить. Я сообразил
тогда полный идиотизм легких и абсурдных выводов, который я сделал. Пока я
не был дома, я обещал себе, что я никогда не буду терять голову и не буду
чувствовать раздражение по отношению к дону Хуану. Однако, в
действительной ситуации в ту же минуту, как только он привел меня в
замешательство, я испытал новый приступ мелочного раздражения. Я
чувствовал, что нет никакого способа для меня взаимодействовать с ним, и
это меня сердило.
- Думай о своей смерти сейчас, - сказал дон Хуан внезапно. Она у тебя
на расстоянии вытянутой руки. Она может дотронуться до тебя в любой
момент. Поэтому, у тебя дома действительно нет времени для ерундовых
мыслей и мелочного раздражения. Ни у кого из нас нет времени для этого.
- Ты хочешь знать, что я сделал с тобой в первый день, когда мы
встретились? Я "увидел тебя", и я "видел", что ты думаешь, что ты лжешь
мне. Но ты не лгал, но на самом деле лгал.
Я сказал ему, что его объяснения поставили меня в еще большее
замешательство. Он сказал, что в этом и есть причина того, что он не хочет
объяснять своих поступков, и что в объяснении их нет необходимости. Он
сказал, что единственная вещь, которая идет в счет, это действия, действия
вместо думания.
Он вытащил соломенную циновку и улегся, подперев голову узлом. Он
устроился поудобнее, а затем сказал мне, что есть еще одна вещь, которую я
должен выполнить, если я действительно хочу изучать растения.
- Что было неправильно в тебе, когда я "увидел" тебя и что
неправильно в тебе сейчас, так это то, что ты не любишь принимать
ответственности за то, что ты делаешь, - сказал он медленно, как бы давая
мне время понять, что он говорит. - когда ты говорил мне все это в
автобусной станции, ты сознавал, что все это ложь. Почему ты лгал?
Я объяснил, что моей задачей было найти "ключевого информатора" для
своей работы.
Дон Хуан улыбнулся и начал мурлыкать мексиканскую мелодию.
- Когда человек решает что-либо делать, он должен идти до конца, -
сказал он. - но он должен принимать ответственность за то, что он делает.
Вне зависимости от того, что именно он делает, он должен прежде всего
знать, почему он это делает, и затем он должен выполнять свои действия, не
имея уже никаких сомнения или сожалений о них.
Он посмотрел на меня внимательно. Я не знал, что сказать. Наконец я
выразил мнение, почти как протест.
- Но это невозможно, - сказал я.
Он спросил меня, почему, и я сказал, что, может быть, было бы
идеальным, чтобы все думали так, как совпадало бы с тем, что они делают.
На практике, однако, нет никакого способа избежать сомнений и сожалений.
- Конечно же, есть способ, - ответил он с убеждением.
- Смотри на меня, - сказал он. - у меня нет сомнений или сожалений.
Все, что я делаю, является моим решением и моей ответственностью.
Простейшая вещь, которую я делаю, взять тебя на прогулку в пустыню,
например, очень просто может быть моей смертью. Смерть преследует меня,
поэтому у меня нет места для сомнений или сожалений. Если я должен умереть
