испуганный неким незримым врагом. Дон Хуан проводил
меня до машины. Он прекрасно понимал, что со мной тво-
рится.
- Не волнуйся, - сказал он, опуская руку мне на плечо.
- Ты не сходишь с ума. То, что ты чувствовал, - просто
легкий толчок бесконечности.
Со временем я смог найти подтверждения того, что дон
Хуан рассказывал о своих учителях. Сам дон Хуан Матус был
именно таким, какими он описывал их обоих. Я могу позво-
лить себе утверждать даже нечто большее: он был каким-то
невероятным слиянием их обоих - чрезвычайно спокой-
ным и погруженным в себя, но, с другой стороны, очень
открытым и веселым. Самым точным из прозвучавших в тот
день описаний того, что представляет собой нагваль, были
его утверждения, что нагваль пуст и эта пустота отражает не
мир, а бесконечность.
В отношении дона Хуана Матуса нельзя придумать
более справедливых слов. Его пустота отражала бесконеч-
ность. Я никогда не видел его неистовым 'л не слышал от
него каких-либо утверждений в отношении самого себя. 3
нем не было ни малейшей склонности обижаться или сожа-
леть о чем-либо. Его пустота была пустотой воина-странни-
ка, доведенной до такого уровня, что он ничто не считал
само собой разумеющимся. Это был воин-странник, кото-
рый ничто не недооценивает и не переоценивает. Это был
спокойный, дисциплинированный боец, обладающий нас-
только идеальным изяществом, что ни один человек, как бы
внимательно он ни приглядывался, не смог бы обнаружить
тот шов, где сходились воедино все запутанные черты дона
Хуана.
Часть вторая
КОНЕЦ ЭПОХИ
ЗАБОТЫ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ
Я приехал в Сонору, чтобы повидать дона Хуана. Я должен
был обсудить с ним самое серьезное событие моей жиз-
ни*. Добравшись до его дома, я едва поздоровался, уселся и
приготовился излить свое беспокойство.
приготовился излить свое беспокойство.
В оригинале - "моего дня", но это явная опечатка: см. дальше по тексту.
-Прим. перев.
- Спокойней, спокойней, - сказал дон Хуан. - Не
из-за чего так волноваться.
- Что со мной происходит, дон Хуан? - спросил я.
Вопрос был риторический, но дон Хуан ответил.
- Это действие бесконечности, - сказал он. - В тот
день, когда ты встретил меня, что-то произошло с твоим
способом восприятия. Твое ощущение нервозности - след- '
ствие подспудного осознания того, что твое время истекло.
Ты уже знаешь это, но еще не осознаешь. Ты ощущаешь
нехватку времени, и от этого ты нетерпелив. Я это знаю, ибо
это происходило когда-то и со мной, и со всеми магами моей
линии. В определенное время приходила к концу целая эпоха
в моей жизни, и в их жизнях тоже. Теперь твоя очередь.
Просто твое время истекло.
Затем он потребовал полного отчета обо всем, что со
мной произошло. Он сказал, что это должен быть полный
отчет, не упускающий ни малейших подробностей. Беглое
описание его не устраивало. Он хотел, чтобы я огласил пол-
ный список того, что меня беспокоило.
- Давай поговорим об этом, как говорят в твоем мире,
"официально", - сказал он. - Давай войдем в сферу фор-
мального разговора.
Дон Хуан объяснил, что шаманы древней Мексики вы-
работали идею формального разговора в отличие от нефор-
мального, и оба вида разговора использовали как средство
обучения и воспитания учеников. Формальные разговоры бы-
ли периодическими обобщениями всего, чему шаманы обу-
чали своих учеников, и всего, что они говорили им. Нефор-
мальные разговоры были ежедневными собеседованиями, в
ходе которых подробно обсуждались конкретные вопросы
без привязки к чему-то другому.
- Маги ничего не держат при себе, - продолжал дон
Хуан. - Маневр магов заключается в том, чтобы таким об-
разом делать себя пустыми. Это ведет их к сдаче крепости
своего "я".
Я начал свой рассказ дону Хуану с объяснения того, что
обстоятельства моей жизни никогда не позволяли мне зани-
маться интроспекцией, то есть вглядываться внутрь себя.
Сколько себя помню, моя повседневная жизнь всегда была
до краев полна прагматических проблем, которые требовали
немедленного решения. Помню, мой любимый дядюшка
рассказал мне, как ему было не по себе, когда он выяснил, что
я никогда не получал подарков на Рождество или день рож-
дения. Я стал жить в семье моего отца незадолго до того, как
дядя завел этот разговор. Он посочувствовал мне и даже
извинился за такую несправедливость по отношению
мне, хотя он-то здесь был совершенно ни при чем.
"Это ужасно, мой мальчик, - сказал он, содрогаясь
избытка чувств. - Знай, что я буду на сто процентов
твоей стороне, когда наступит момент воздаяния за все оби-
ды".
Он настаивал, чтобы я все простил тем людям, которые
плохо обращаются со мной. У меня сложилось впечатление,
что дядя хотел настроить меня против отца. Он затронул эту
тему специально, чтобы я обвинил отца в бездушности и
невнимательности. Но он не заметил, что я вовсе не чувство-
вал себя обиженным. Чтобы сделать то, чего он хотел от
меня, я должен был быть интроспективным и чувствовать
направленные на меня психологические шипы. Я пообещал
дяде, что подумаю обо всем этом, но как-нибудь потом,
потому что в тот самый момент моя подружка, ожидавша
меня в гостиной, подавала мне отчаянные знаки, чтобы я
поторопился.
Мне так никогда и не пришлось подумать об этом, но
дядя, должно быть, поговорил с отцом, потому что вскоре я
получил от того подарок - аккуратный сверток, перевязан-
ный лентами и с вложенной по д ленту маленькой карточкой,
на которой было написано одно слово: "Извини". Сгорая с
любопытства, я снял обертку. В коробке была замечательная
игрушка - заводной пароходик с трубой, который можно
запускать в ванне во время купания. Отец совершенно упус-
тил из виду, что мне исполнилось пятнадцать лет и я был уже
во всех отношениях мужчиной,
Поскольку, даже став взрослым, я все еще был неспосо-
бен к серьезной интроспекции, однажды меня застигло врас-
плох странное болезненное эмоциональное возбуждение,
которое со временем усиливалось. Я пытался не обращать на
это чувство внимания, относя его к естественным телесным
и умственным процессам, которые начинаются периодичес-
ки, без какой-либо видимой причины. Возможно, они
имеют биохимическую природу. Лучше было об этом не
думать. Но возбуждение усиливалось и заставляло меня
предположить, что в моей жизни наступило время резких
перемен. Что-то во мне требовало перестройки всего моего
жизненного уклада. Это стремление к полной перестройке
было мне уже знакомо. В прошлом ко мне уже приходило
это чувство, но уже очень долгое время оно дремало где-то
внутри.
Я был фанатиком антропологии, и эта преданность была
так сильна, что отказ от карьеры антрополога никогда не
входил в мои планы радикальных перемен. Вот и теперь мне
не могло прийти в голову совсем бросить университет. Но я
подумал, что хорошо было бы сменить университет и пое-
хать куда-нибудь в другое место, подальше от Лос-Анджеле-
са,
Прежде чем решиться на перемены такого масштаба, я
решил сделать, так сказать, пробную попытку. Я записался
на все лето на университетские курсы в другом городе. Са-
мым важным для меня был курс антропологии, который
читал один выдающийся специалист по индейцам региона, в
который входили Анды. Я считал, что если я сосредоточусь
на теме, которая меня эмоционально привлекает, то смогу
серьезнее заниматься полевой работой, когда придет время.
Кроме того, я полагал, что мое знание Южной Америки
поможет мне быть принятым в любом тамошнем индейс-
ком сообществе.
Записавшись на курсы, я одновременно получил работу.
Мне предстояло быть ассистентом-исследователем при пси-
хиатре, старшем брате одного из моих друзей. Он хотел про-
вести анализ кассет с записями опросов молодых мужчин и
женщин, у которых были проблемы, связанные с учебной
перегрузкой, неудовлетворенными ожиданиями, непонима-
нием в семье, любовными неудачами и т. п. По истечении
пятилетнего срока хранения такие кассеты подлежат унич-
тожению, но перед этим каждой записи присваивается слу-
чайный номер, а затем психиатр и его ассистент, пользуж
таблицей случайных чисел, прослушивают отдельные запи-
си и выбирают интересные фрагменты, которые можно ана-
лизировать.
В первый день занятий в новом университете профессора
антропологии рассказывая о своих академических заслугах,
он поразил студентов масштабом своих знаний и количест-
вом публикаций. Это был высокий, стройный мужчина лет
сорока пяти, с живыми голубыми глазами. Глаза поразили
меня в его внешности больше всего: за толстыми стеклами
очков они выглядели огромными. Когда профессор повора-
чивал голову, казалось, что его глаза вращаются во взаимно
противоположных направлениях. Я знал, что такое невоз-
можно, но этот оптический обман производил неприятной
ощущение. Для антрополога профессор был очень хорошо
одет. (В те времена антропологи славились своей невнима-
тельностью к одежде. Профессоров археологии студенты,
например, высмеивали как людей, с головой погрузившихся
в радиоуглеродную датировку, но забывших о необходимоc-
ти хотя бы иногда погружаться в ванну.
Так или иначе, в этом профессоре интереснее всего была
не его внешность, не его эрудиция, но его манера говорить.
Он произносил каждое слово очень четко, а некоторые слова
выделял, растягивая. Иногда, увлекаясь, он придавал своей
речи совсем уж странные интонации. Некоторые фразы он
произносил как англичанин, а другие - как проповедник-
ривайвелист*.
ривайвелист*.
Ривайвелизм (англ. Revivalism) - протестантско религиозно-философское
движение. Характеризуется крайней эмоциональностью и экстатичностью. -
Прим. перев.
Он понравился мне с самого начала, несмотря на из-
лишнюю помпезность. Его чувство собственной важности
было так огромно, что воспринималось как должное уже
через пять минут после начала лекции. Профессор обруши-
вал на нас шквалы информации, не забывая время от време-
ни похвалить себя. Его власть над аудиторией была потряса-
ющей. Студенты все поголовно обожали этого необыкно-
венного человека. Я решил, что перевод в университет в
другом городе будет для меня абсолютно позитивным собы-
тием. Мне нравилось мое новое окружение.
На работе я так увлекся записями на пленках, что начал
прослушивать не фрагменты, а целые кассеты. Поначалу мне
безмерно нравилось то, что в каждой записанной беседе я
как бы слышал свой собственный голос. Но проходили неде-
ли, я прослушивал все новые пленки, и постепенно мой вос-
торг превратился в ужас. Каждая произнесенная фраза, в
том числе и вопросы психоаналитика, была моей собствен-
ной! Все эти люди словно говорили из самых глубин моего
существа. Отвращение, которое я испытал, было для меня
чем-то новым. Я и не думал, что могу повторяться до беско-
нечности в каждом человеке, голос которого я слышал на
пленке. Это был колоссальный удар по моему чувству собс-
твенной неповторимости и индивидуальности, развивавше-
юся во мне с самого рождения.
И я начал довольно отвратительный процесс самовос-
становления. Это была самая смешная бессознательная по-
пытка интроспекции: я постарался выкарабкаться из неу-
добного положения, без конца разговаривая сам с собой. Я
раскопал в своем сознании все мыслимые рациональные до-
воды, которые поддерживали мое чувство собственной уни-
кальности, и стал перечислять их сам себе вслух. Началось
нечто совершенно невообразимое для меня: я часто просы-
пался от того, что разговаривал сам с собою во сне. Эти
монологи, насколько я мог заметить, тоже касались моей
значимости и непохожести на других.
Затем последовал еще один сокрушительный удар. Сре-
ди ночи меня разбудил настойчивый стук в дверь. Стучали
не робко и не вежливо - такой стук мои друзья называли
"гестаповским". Дверь едва не срывалась с петель. Я выско-
чил из постели и открыл глазок. В дверь ломился мой босс-
психиатр. То, что я был другом его младшего брата, весьма
способствовало нашему сближению. Он без колебаний при-
нял меня в свои друзья, и теперь стоял у моей двери. Я.
