Вспоминая задним числом первую встречу с ней, мне пришло на ум нечто
совершенно не связанное, но уместное здесь. Однажды я видел в газете
двадцатилетней давности фотографию молодой в то время голливудской
актрисы, которая была снята с роли, где она должна была выглядеть на 20
лет старше. Рядом в газете с той фотографией был напечатан современный
снимок той же самой актрисы, как она стала выглядеть через 20 лет тяжелой
жизни. Флоринда, по моему субъективному суждению, была как первая
фотография той актрисы - молодая девушка, играющая старую.
- Ну, и что мы имеем? - сказала она, осматривая меня. - судя по
твоему виду, не много. Мягкий. Индульгирующий до мозга костей, без всякого
сомнения.
Ее прямота напомнила мне дона Хуана, так же как внутренняя жизнь ее
глаз. Оглядываясь на мою жизнь с доном Хуаном, мне приходит в голову, что
его глаза всегда были расслабленными. Никакого напряжения в них увидеть
было нельзя. Это не значит, что глаза дона Хуана были красивы на взгляд. Я
видел и очень красивые глаза, но никогда не находил слов, чтобы что-нибудь
сказать о них. Глаза Флоринды, так же как глаза дона Хуана, давали мне
ощущение, что они были свидетелями всего, чему только можно быть
свидетелем, они были спокойными, но не безразличными. Возбуждение было
направлено внутрь и превратилось во что-то такое, я могу описать как
внутреннюю жизнь.
Флоринда провела меня через жилую комнату дальше, на крытую веранду.
Мы сели в удобные мягкие кресла. Ее глаза, казалось, что-то искали на моем
лице.
- Ты знаешь, кто я такая и что я должна для тебя сделать? - спросила
она.
Я сказал, что все, что я знаю о ней и о ее отношении ко мне, это лишь
то, что набросал мне дон Хуан. В ходе объяснений я назвал ее доньей
Флориндой.
- Не называй меня доньей Флориндой, - сказала она с детским жестом
недовольства и раздражения, - я еще не настолько стара и даже не настолько
респектабельна.
Я спросил ее, как же мне к ней обращаться.
- Подойдет просто Флоринда, - сказала она, - а относительно того, кто
я такая, могу рассказать тебе прямо сейчас, что я - женский воин, знающий
искусства сталкинга. А относительно того, что я для тебя должна сделать, я
могу тебе сказать, что собираюсь обучить тебя первым 7 принципам
сталкинга, первым 5 принципам правила для сталкеров и первым 3 маневрам
искусства сталкинга.
Она добавила, что для каждого воина является нормальным все забывать,
когда взаимодействия происходят на левой стороне, и что мне потребуются
годы, чтобы потом вернуться к тому, чему она собирается меня учить. Она
сказала, что ее инструктаж - только начало и что когда-нибудь она закончит
мое обучение, но при других обстоятельствах.
Я спросил, не будет ли она против того, чтобы я задавал вопросы.
- Делай, что хочешь, - сказала она. - все, что мне от тебя требуется,
- это согласие на практику. В конце концов, ты знаешь обо всем, что мы
собираемся обсуждать. Твоим недостатком является твоя неуверенность в себе
и то, что ты не хочешь признать свое знание силой. Нагваль, будучи
мужчиной, загипнотизировал тебя. Ты не можешь действовать самостоятельно.
Только женщина может освободить тебя от этого. Я начну с того, что
расскажу тебе историю своей жизни и по ходу этого многое станет тебе ясно.
Мне придется рассказывать ее тебе по частям, поэтому ты будешь приходить
сюда довольно часто.
Ее явное желание рассказать мне о своей жизни поразило меня, как
несоответствующее сдержанности всех остальных относительно их личной
жизни. После многих лет общения с ними я перенял у них безоговорочно это
правило, и теперь ее добровольное желание раскрыть свою личную жизнь было
совершенно непонятно мне. Ее заявление сразу же насторожило меня.
- Извините, пожалуйста, - сказал я, - вы говорите, что собираетесь
раскрыть мне свою личную жизнь?
- А почему бы и нет? - сказала она.
Я ответил ей длинными объяснениями о том, что дон Хуан говорил мне об
обволакивающей силе личной истории и о том, как каждому воину необходимо
стереть ее. Я закончил, сказав ей, что он запретил мне когда-либо говорить
о моей жизни. Она рассмеялась высоким фальцетом. Казалось, она была
довольна.
- Это относится только к мужчинам, - сказала она. - неделание твоей
личной жизни состоит в рассказывании бесконечных историй, в которых нет ни
единого слова о тебе реальном. Видишь ли, быть мужчиной означает иметь
позади себя солидную историю. У тебя есть семья, друзья, знакомые и у
каждого из них есть своя определенная идея о тебе. Быть мужчиной означает,
что ты должен отчитываться - ты не можешь исчезнуть так просто; чтобы
стереть самого себя, тебе потребовалась масса работы. Мой случай другой. Я
женщина, а это дает мне великолепное преимущество. Мне не надо
отчитываться. Знаешь ли ты, что женщинам не надо отчитываться?
- Я не знаю, что вы имеете в виду под необходимостью отчитываться, -
сказал я.
- Я хочу сказать, что женщина может легко исчезнуть, - сказала она, -
во всяком случае, женщина может выйти замуж, женщина принадлежит мужу. В
семье, где много детей, дочерей очень рано сбрасывают со счетов - никто не
рассчитывает на них, и есть шансы, что какая-нибудь исчезнет, не оставив
следа. Их исчезновение принимается легко. Сын, с другой стороны, - это
некто, на кого делается ставка. Сыну не так легко ускользнуть или
исчезнуть. И если даже он сделает это, то оставит позади себя следы. Сын
чувствует вину за свое исчезновение, дочь - нет. Когда нагваль учил тебя
держать язык за зубами относительно твоей личной жизни, он хотел помочь
тебе преодолеть чувство того, что ты поступил плохо по отношению к своей
семье и друзьям, которые так или иначе рассчитывали на тебя. После целой
жизни борьбы мужчина-воин кончает, конечно, тем, что стирает себя, но эта
борьба оставляет свои следы на мужчине. Он становится скрытым, всегда на
страже против самого себя. Женщине не приходится преодолевать эти
трудности, женщина уже готова раствориться в воздухе; фактически, это от
нее и ожидается. Будучи женщиной, я не склонна к скрытности, мне нет до
нее дела. Скрытность - это та цена, которую вам, мужчинам, приходится
платить за то, что вы важны для общества. Эта борьба только для мужчин,
потому что они не хотят стирать самих себя и найдут разные смешные
способы, чтобы когда-нибудь и где-нибудь высунуться. Возьми, например,
самого себя: ты ездишь повсюду и читаешь лекции.
Флоринда заставила меня нервничать очень интересным образом. В ее
присутствии я чувствовал странное беспокойство. Я бы без колебаний
признал, что дон Хуан и Сильвио Мануэль заставляют меня нервничать и
тревожиться, но там чувство совсем другое. Фактически, я боялся их,
особенно Сильвио Мануэля. Он ужасал меня, и все же я научился уживаться со
своим ужасом. Флоринда меня не пугала. Моя нервозность скорее была
результатом того, что я был раздражен, опасаясь ее духовной живости. Она
не смотрела на меня пристально, как это делали дон Хуан и Мануэль. Они
всегда фиксировали на мне свой взгляд, пока я не отводил свое лицо с
жестом покорности. Флоринда только поглядывала на меня. Ее глаза постоянно
переходили с одного на другое. Она, казалось, рассматривала не только мои
глаза, но каждый сантиметр моего тела. Разговаривая, она бросала быстрые
взгляды то на мое лицо, то на мои руки, то на свои ноги, то на крышу.
- Я вызываю у тебя чувство неловкости, не так ли? - спросила она.
Ее вопрос застал меня врасплох. Я засмеялся. Ее тон не был
угрожающим.
- Да, - сказал я.
- О, это совершенно понятно, - сказала она, - ты привык быть
мужчиной, женщина для тебя - это нечто созданное для твоей выгоды. Женщина
для тебя глупа, а тот факт, что ты мужчина и нагваль, еще более все
усложняет.
Я почувствовал необходимость защититься. Я думал, что она слишком
скорая на мнения дама, и хотел ей это сказать. Я начал длинную фразу, но
сорвался почти немедленно, услышав ее смех. Это был веселый, молодой смех.
Дон Хуан и дон Хенаро все время смеялись надо мной, и смех их тоже был
молодой, но у Флоринды была другая вибрация. В ее смехе не было спешки и
не было давления.
- Я думаю, нам лучше войти внутрь, - сказала она, - там не будет
никаких отвлечений. Дон Хуан уже водил тебя повсюду, показывая тебе мир;
это было важно для того, что он должен был тебе говорить. Я должна
говорить о других вещах, которые требуют другой обстановки.
Мы сели на кожаную кушетку в нише у веранды. В помещении я
почувствовал себя лучше. Она сразу начала рассказывать свою жизнь.
Она сказала, что родилась в довольно большом мексиканском городе в
богатой семье. Поскольку она была единственным ребенком, родители портили
ее с самого рождения. Без малейшей ложной скромности Флоринда признала,
что она всегда сознавала свою красоту. Она сказала, что красота - это
демон, который множится и процветает при наличии поклонения. Она заверила
меня, что может сказать без тени сомнения, что побороть этого демона
труднее всего и если я посмотрю вокруг на тех, кто красив, то обнаружу
самые изуродованные существа, которых только можно вообразить.
Я не хотел с ней спорить, но имел очень сильное желание сказать ей,
что она все же догматична. Видимо, уловив мое чувство, она подмигнула мне.
- Они изуродованы, лучше проверь их, - продолжала она, - испытай их.
Не соглашайся с их идеей, что они красивы и из-за этого важны, - и ты
сразу увидишь, что я имею в виду.
Она сказала, что вряд ли может винить своих родителей или саму себя
за свое поведение. Все вокруг нее, будто сговорившись, с самого
младенчества давали ей возможность чувствовать себя важной и уникальной.
- Когда мне было 15, - продолжала она, - я считала, что являюсь
величайшим, что когда-либо было на земле. Все так говорили, особенно
мужчины.
Она призналась, что в отроческие годы она наслаждалась вниманием и
связями с несколькими любовниками. В 18 лет она обстоятельно выбрала
наилучшего мужа из не менее чем 11 серьезных ухажеров. Она вышла замуж за
Селестино - человека с большими средствами и старше ее на 15 лет.
Флоринда описывала свою замужнюю жизнь как рай на Земле. К тому
огромному кругу друзей, которых она имела, она добавила друзей Селестино,
и в результате получился большой и непрекращающийся праздник.
Блаженство ее продолжалось, однако, всего 6 месяцев, которые
пролетели незаметно. Все пришло к внезапному и жестокому концу, когда она
заразилась загадочной и уродующей болезнью. Ее левая стопа, колено и икра
начали раздуваться. Очертание ее прекрасной ноги исчезло. Опухоль стала
такой сильной, что воспаленные кожные ткани разрывались. Вся ее нога от
колена и вниз покрылась болячками и гнойными выделениями. Кожа отвердела,
заболевание было диагностировано как слоновая болезнь. Доктор пытался
облегчить ее состояние, но его попытки были неуклюжи и болезненны и в
конце концов было решено, что только европа, где медицинские центры более
развиты, может излечить ее. За каких-то 3 месяца рай Флоринды превратился
в ад. В отчаянии, искренне страдая, она хотела лучше умереть, чем так
продолжать. Ее страдания были так трогательны, что однажды
девушкаслужанка, будучи не в силах их больше выносить, призналась ей, что
была подкуплена прежней любовницей Селестино, чтобы добавить определенный
состав в пищу - яд, приготовленный магами. Служанка для искупления своей
вины пообещала отвести ее к знахарке, которая по слухам является
