наконец, двинулся вперед, и дверь отъехала в сторону.
Паола лежала на полу, прямо перед пультом. Гайдли быстро опустился
рядом, оттянул пальцами веки - белки ее глаз были еще только слегка
зеленоватыми, процесс не зашел пока слишком далеко. Дышала она резко и
неравномерно - как обычно дышат пораженные на этой стадии болезни. Это
пройдет, пройдет, думал Гайдли, поднимая девушку на руки, это все пройдет,
родная моя. Это все пройдет, я знаю теперь выход.
Он положил девушку на диван, стоящий у стены, проверил пульс, еще раз
оттянул веки - у профессора Диллета всего через несколько минут после
смерти жены белки глаз были уже темно-зелеными, цвет оболочки гьенда. А
здесь - здесь еще оставалась возможность все исправить. В первые годы,
пока люди еще не поняли опасности поражения энтаром, велись регулярные
наблюдения за больными на разных стадиях поражения. Эта стадия еще
считалась обратимой - пока, наконец, не поняли, что с первого момента
поражения, сразу перед вами уже не человек, а воплощение энтара в
человеческой оболочке. Пока не поняли, что единственный выход,
единственное средство остановить распространение энтаров - это заставить
их обращаться в гьендов.
- Сейчас, сейчас, Паола, потерпи, - говорил он, устраивая ее
поудобнее. Потом отошел, достал из внутреннего кармана излучатель и
попытался прикинуть необходимую дозу. Не слишком большую, чтобы сохранить
сознание. И не слишком маленькую, чтобы - наверняка. Но сделать намеченное
он не успел, потому что дверь отъехала в сторону и на пороге бледный, с
остановившимся взглядом, страшный как никогда появился Энасси. - Уходи, -
бросил он отрывисто, даже не повернувшись в сторону Гайдли. На какое-то
мгновение тому показалось, что Энасси пришел сюда за тем же, за чем и он.
Но нет - доктор Энасси снова пришел изгонять дьявола, и снова во взгляде
его, обращенном на энтара, была одна лишь ненависть. - Ты не сделаешь
этого, Дин! - едва не задохнувшись от ярости, прокричал Гайдли. Энасси
даже не обернулся. Глупец! Супермен недобитый! И поздно что-то объяснять,
и бесполезно кричать ему вслед. Но Гайдли все-таки прокричал: -
Остановись, Дин! Ты же ничего не понимаешь! Энасси, конечно, не
остановился. Еще два-три шага, и ничего уже было бы не исправить. Гайдли
поднял излучатель и, почти не целясь, выстрелил в спину друга. Потом,
глотая слезы, положил в рот капсулу с анестезином, настроил излучатель на
широкий пучок, снизил мощность и, отнеся его на расстояние вытянутой руки,
направил резонатор себе в грудь и нажал на спуск. Больно было лишь в
первые мгновения, пока не подействовал анестезин. Но Гайдли все же упал на
колени, выронив излучатель на пол.
Потом стало полегче. Гайдли достал платок, вытер глаза, осмотрелся.
Энасси лежал в пяти шагах, на спине. Падая, он ударился затылком об угол
пульта, и на полу под его головой уже образовалась лужица крови. Он был
мертв - с такого расстояния излучатель бьет наповал.
- Я не хотел, я не хотел этого, - бормотал Гайдли, поднимаясь на
ноги. А впрочем - какая разница: хотел, не хотел? Просто так получилось.
Следующие полчаса были сплошным кошмаром. Иногда ему казалось, что
сил не хватит, что он так и умрет, ничего и никому не доказав. И тогда он
принимался ругать себя последними словами - во весь голос, не стесняясь,
не думая о том, что потом, позже запись происходящего здесь увидят многие
и многие. А, когда руки совсем опускались, он, оглядываясь на мертвого
Энасси за спиной, стискивал зубы и продолжал - через силу, через не могу,
через не хочу, через тьму, то и дело затмевающую глаза - продолжал
бороться за жизнь Паолы Рейн - нет, не той Паолы, в которую был тайно
влюблен - энтара, завладевшего ее телом.
Она открыл глаза, когда он уже давно перестал верить в успех.
- Гайдли? Вы? - спросила он чуть слышно. - Как вы попали сюда? Что со
мной?
- Ничего, Паола, ничего, дорогая, - он уже почти не мог говорить. -
Это пройдет, это скоро пройдет.
Он хотел сказать еще что-то, но Паола слегка повернув голову, вдруг
заметила лежащего на полу Энасси.
- Дин! Что с тобой?
Она вскочила и, даже не заметив, что едва живой - по сути, уже
умирающий Гайдли без сил свалился на диван у нее за спиной, упала на
колени перед трупом Энасси.
- Дин! Дин! Что с тобой? - спрашивала она, заглядывая в его широко
открытые мертвые глаза.
И Гайдли вдруг понял, что же она видит в этих глазах - темную зелень
оболочки гьенда. Понял, потому что рука мертвого Энасси вдруг сжалась в
кулак. И грудь - грудь его заколыхалась от сбивчивого, неровного дыхания.
Энтар успел найти себе тело - уже мертвое тело.
- Ну что же вы сидите?! - оглянувшись, крикнула ему Паола. - Вы не
видите - ему же плохо?!
- Ничего, Паола, ничего. Скоро ему станет лучше. С тобой ему,
безусловно, станет лучше, - бормотал себе под нос Гайдли, пытаясь
подняться на ноги. Собрав остатки сил, он сумел сделать это. И пошел -
прочь, прочь отсюда.
Дойти до лаборатории он не сумел. Он упал в коридоре, в двадцати
шагах от двери. И вскоре умер.
Один из пиков Хребта Бессмертия на Мантейбе теперь носит его имя.
ВОДОПОЙ
Я очнулся.
Было темно. Я лежал на кровати, накрывшись одеялом. В комнате было
тихо, только где-то за окном ветер шелестел листьями деревьев. В окно
светила здешняя луна - маленькая и красная. Занавеска медленно колыхалась
от дыхания кондиционера.
Я постепенно приходил в себя.
Понемногу возвращались видения из разбудившего меня кошмара, но
теперь я знал, что это только сон. Теперь я мог без страха, спокойно
вспомнить все увиденное. Мне это снится все реже и реже, но бывает. Ночь.
Пустыня. Наш лагерь у водопоя. И ужас, надвигающийся из темноты. Обычно
здесь я просыпаюсь и не вижу того, что должно случиться. Обычно, как и
сегодня, я успеваю проснуться раньше, чем начинается самое страшное.
Если бы и тогда все закончилось именно так!
Спать больше не хотелось. Я высветил циферблат на потолке - середина
ночи. Тишина, и только шелестит трава за окном, только откуда-то издали
доносятся чуть слышные крики ночных птиц. Тут хорошо и спокойно, тут почти
как дома, тут можно наконец отдохнуть. Недаром я так стремился попасть
сюда.
Тут почти как дома.
Но тут нет тебя. И никогда уже не будет.
Ты всегда была категорична, всегда шла напролом. Я говорил тебе -
девочка, зачем ты так изводишь себя? Время идет и все меняется, и мы
меняемся вместе со временем. Но ты не желала признавать это. Наверное, ты
хотела, чтобы из нас двоих изменялся один я. Я старался - ты это знаешь.
Но как ни старайся, в конечном счете каждый из нас остается самим собой.
Тебе нужно было все или ничего, ты не понимала, что ничего - это ничего и
для меня тоже. Ты не шла ни на какие компромиссы, и в конце-концов у меня
не осталось другого выхода.
Зачем я приехал сюда? Чтобы снова разговаривать с твоей тенью, как
разговаривал с ней много ночей подряд, лежа на койке в своей каюте? Чтобы
снова и снова изводить себя этим бесплодным разговором? Каких только слов
не говорил я твоей тени! Я говорил, что доброта и любовь могут победить
все, что именно это главное, а все остальное вторично. Я говорил, что нам
все равно не будет жизни друг без друга - разве я был не прав? Но тень
твоя была твоим подобием, и все слова были бесполезны. Она не отвечала,
как и ты замыкалась в себе, и у меня не оставалось слов, потому что сердце
разрывалось от любви, жалости и злости. А потом я все-таки засыпал и, если
мне снова не везло, то опять видел во сне лагерь у водопоя и просыпался в
холодном поту.
Но здесь! Почему это видение преследует меня и здесь? Неужели оно
никогда не оставит меня в покое?
И тут я услышал. Не гудение, нет, лишь намек на него. Короткое и еле
слышное. Но этот звук сказал мне все. А я-то еще удивлялся, почему кошмар
настиг меня в этом доме.
Я сел, спустил ноги на пол. Ничего сейчас во мне не было, кроме
злобы. Попадись только мне сейчас эта тварь, думал я. Они, правда, живучи,
но я бы уж постарался. Наверное, его притащила сюда какая-нибудь старая
дева. Их очень любят старые девы - мягкий белый мех, умилительная
физиономия, почти полное отсутствие мозгов. Именно то, что надо. С тех
пор, как я впервые увидел эту тварь на поводке в парке, я не могу спокойно
думать о ней. Собственно, я и увидел-то это лишь один раз, с меня хватило.
Больше я никогда не возвращался домой.
Теперь, значит, они и досюда добрались.
Ну нет, если так, то я здесь больше не живу. Я вскочил, не зажигая
света стал одеваться. Раскрыл шкаф, покидал вещи в чемодан. Немного у меня
вещей. К чему вещи, если нет дома? А дом без тебя мне все равно не нужен.
Потом я остановился. Взглянул на часы.
Уходить не имело смысла.
Ближайший транспорт только на рассвете.
Я сел в кресло и стал слушать.
Тогда мы тоже сидели и слушали. И смотрели в огонь. Нам просто нечего
было больше делать. Нас забросили для того, чтобы приготовить лагерь, но
через два дня грузовик, который вез нам оборудование, потерял управление и
рухнул в океан. С грузовиками это иногда случается. Мы не очень переживали
- Эндем-жи оказался неплохим местом, здесь можно было ходить без
респираторов и не бояться подхватить какую-нибудь новую заразу. С "Алдана"
передали, что нам вышлют новый грузовик как только сумеют его
укомплектовать, и на том все успокоились. Им там было не до нас, они
накинулись на Эндем-жи. До них было триста восемьдесят миллионов
километров - триста восемьдесят миллионов километров до ближайших людей.
Меня вообще-то это совсем не волновало. Чем дальше, тем лучше. Я
вообще по возможности старался быть один в то время, а если уж совсем не
было выбора, то по крайней мере видеть поменьше лиц. И я специально
попросился на Эндем-жи. Нас было четверо на планете - я, Ланкар, Данро и
Илла. Потом я узнал случайно, что Илла попросилась в эту группу из-за
меня. Но тогда я не задумывался над такими вещами. Я думал тогда только о
тебе.
Мы разбили лагерь в пустыне, недалеко от водопоя. Вообще, половина
Эндема-6 - это пустыня. Жаркая у экватора, холодная у полюсов. А другая
половина - океан. Если бы сместить ось планеты всего на пять-шесть
градусов - я знаю, мы считали это еще до высадки - система ветров
изменилась бы, над континентами пошли бы дожди, и здесь снова расцвела бы
жизнь. Так было миллионов двадцать лет назад, пока два праконтинента не
сомкнулись в один современный континент. В ту эпоху планета выглядела
совершенно иначе. Но теперь жизнь на поверхности исчезла, ушла вглубь
песка, приспособилась к новым условиям, и мы не имели права менять
что-либо на планете. Мы всегда признаем за другими право на такую жизнь,
которую они ведут.
Источник выбивался из-под россыпи камней на склоне холма, заполнял
небольшую, метров десять в поперечнике каменную чашу и тонкой струйкой
утекал в пески. К утру он успевал промочить землю вдоль сухого русла
метров на двести, но уже к полудню солнце жарило с такой силой, что ни
струйки не выливалось за край каменной чаши, и русло снова высыхало.
Днем в пустыне не было жизни. Если подняться по склону холма над
источником, то от горизонта до горизонта простирались белые барханы под
белым непрозрачным небом. Лишь к северо-западу поднималась гряда
каменистых холмов, местами поросших черной растительностью. Вниз по сухому
руслу тоже кое-где росли черные кусты с мясистыми выростами вместо
