зажег свет. Секретной аппаратуры они, конечно, не увидели - только голые
стены, жесткая койка из грубо оструганных досок, кое-как сколоченные стол
и табурет. Но на столе - на столе лежала информ-кассета! Нет, не та, на
которую утром Рейкал переписал информацию о звездолете. Другая - гораздо
более старая, тоже с оторванной наклейкой и вся в царапинах. А под ней -
под ней лежала написанная рукой Рейкала записка.
Тинг протянул руку, взял записку, поднес ее к свету.
- "Дорогие друзья!" - начал читать он. - Ишь ты, дружок нашелся! Змей
подколодный!
- Ты читай дальше. Или давай мне.
- Нет уж, - Тинг отклонил протянутую Арни руку. - Сам справлюсь
как-нибудь. Слушай. "Дорогие друзья! Извините, что пришлось покинуть вас
не прощаясь, но мое вынужденное пребывание на благословенной планете
Ранкус-Т весьма затянулось и, право же, я не мог ждать больше ни минуты.
Все-таки я провел здесь пять долгих стандартных лет, причем, прошу
заметить, это были по большей части зимние годы. Так что вам повезло
больше - я так полагаю. Надеюсь, что вы не растеряетесь и сумеете здесь
прилично устроиться. Главное, не теряйте надежды и берегите полученные
деньги. Они вам пригодятся при сходных обстоятельствах. Во Вселенной есть
еще немало лопухов, готовых везти свой товар куда угодно, даже сюда, на
Ранкус-Т, и не исключено, что к осени кто-нибудь, как это сделал я,
заявится сюда с партией купальных костюмов или солнечных очков - ведь в
справочнике здешние сезоны перепутаны. Тогда вспомните мой опыт и не
теряйтесь. Оставляю вам прибор для копирования информ-кассет - его вы
найдете под кроватью - и кассету с моим вертолетом - мне они достались при
сходных обстоятельствах и, уверен, я был не вторым и даже не третьим их
владельцем. Остаюсь вашим преданнейшим другом, Рейкал." Ну какой мерзавец,
а, Арни. Нашелся преданнейший друг! Да попадись он мне сейчас!..
- Тс-с-с! - Арни кинулся к выключателю, и в комнате стало темно. -
Проклятье! Ведь его дом виден из деревни! Слышишь?
Тинг тоже услышал - топот множества бегущих ног.
Схватив наощупь кассету со стола, Арни засунул ее в карман и,
опустившись на колени, стал шарить под кроватью. Прибор оказался там.
Передав его Тингу, Арни кинулся наружу, на площадку за домом. После
утреннего старта звездолета травы на ней не осталось, но почва уже успела
остыть. Дрожащими руками Арни вставил кассету в щель материализатора,
нажал на кнопку - и на этот раз информационное поле сработало. Из
материализатора раздалось характерное гудение, провернулся, изжевывая
полусотенную бумажку, приемный барабан - дьявольское изобретение,
обеспечивающее оплату каждого включения прибора - и из пустоты начали
возникать контуры летающей машины. Они едва успели забраться внутрь
вертолета, Арни включил двигатель, и машина нехотя оторвалась от земли,
когда первые камни полетели в их сторону. Один из них угодил в стекло, но
энергии пока было достаточно, и информационное поле быстро исправило
повреждение. Через пару минут огни деревни скрылись за холмами.
- Да, тут есть приписка, - сказал Тинг, когда они немного
успокоились. Он достал записку из кармана, включил освещение в кабине, -
"P.S. Чуть не забыл: я ведь обещал рассказать вам об условии успеха в
коммерции на Ранкусе-Т. Так вот, друзья мои, познания в обычаях местных
жителей, приобретенные мною за пять лет жизни среди них, позволяют сделать
неоспоримый вывод: единственное необходимое условие - это никогда не
прилетать сюда и не иметь никаких дел с туземцами. Чего я вам от всей души
желаю."
Сергей КАЗМЕНКО
ПОСЛАНИЕ
Рано или поздно это все равно произошло бы.
Не со мной - так с кем-то еще.
Так было предписано.
Наверняка я не был первым. Мы ничего не слышали о моих возможных
предшественниках - но это еще не говорит ни о чем. И я наверняка не буду
последним. Если не случится катастрофы, которая сотрет с лица Земли
комплекс Анангаро или же вообще уничтожит человечество, кто-то повторит
мой путь.
Я ему не завидую.
А началось все еще в детстве. Мы с Вернелом были очень дружны. Его
родители переехали на нашу окраину, когда нам было лет по семь, купив дом
как раз через улицу. Вернел тогда бредил космосом, и никто из знавших его
не поверил бы, что из этого очкарика, увлеченного до безумия всякой
техникой, со временем вырастет один из ведущих археологов страны.
Возможно, отчасти в крутом повороте в его судьбе виноват был я - у
родителей была богатейшая библиотека, и я с детства жил в атмосфере,
которую она создавала в доме. Это трудно описать словами, но книги и их
герои как бы были членами нашей семьи - все разговоры так или иначе
вращались вокруг них. Отец был историком, профессором в университете, и
героями моего детства стали не столько сказочные персонажи, сколько
реальные исторические лица. Это не было каким-то насилием надо мной, меня,
конечно же, ни в коей мере не лишали ни сказок, ни приключенческих книг -
но история, особенно в изложении моего отца, оказывалась неизменно
интереснее самых замечательных сказок и приключений. В те годы, когда все
дети читают Купера, Дюма и Майн Рида, я столь же увлеченно раскрывал
толстенные тома "Истории государства Эгро" Бангера или "Анналы" Тацита.
От меня и Вернел заразился страстью к истории. И в восемнадцать
неожиданно поступил на исторический.
А я... Я никогда не жалел о своем выборе. То, что я не пошел по
стопам отца - его это не обидело, а мнение остальных меня мало волновало.
В сущности, он сам предопределил мой выбор, когда помогал организовывать
ту самую первую выставку. Раньше меня он, наверное, почувствовал, что
именно станет делом моей жизни, хотя далеко не все мои картины - уж это-то
я прекрасно вижу, хотя он редко высказывает свое мнение определенно - ему
нравятся.
Тем летом я надолго уезжал - сначала был в Европе, потом летал на
конгресс в Аргентину - и вернулся домой только в сентябре. За время моего
отсутствия кое-что изменилось. Не стану вдаваться в подробности, я не
склонен к описанию личных переживаний и к тому, чтобы плакаться в жилетку
всем и каждому. Но происшедшие перемены существенно изменили мое
восприятие окружающего. Именно смятенное состояние, в котором я оказался,
и повлекло за собой все случившееся. Будь я в полном порядке, в обычном
своем довольно благодушном состоянии - и послание не нашло бы в моей душе
ровно никакого отклика, как остается оно практически непонятным всем
остальным людям. Но судьбе было угодно, чтобы в нужный момент я оказался
нужном месте как раз в нужном - кому? - состоянии души.
Короче, оставаться в городе я не мог. Сначала я попытался продолжить
работу в мастерской, как-то заглушить обуревавшие меня чувства работой. Но
оказалось, я только растравляю себя этим. Краски ложились на холст как
никогда быстро, линии, казалось, сразу находили свое, изначально
предназначенное им место, так что ничего не хотелось ни изменять, ни
подправлять - но никакого удовлетворения от проделанной работы я не
испытывал. Наоборот, картины мои растравляли душу и делали еще невыносимее
то унизительное положение, в котором я оказался.
Я не выдержал и недели такой жизни.
Не знаю, чем бы все это закончилось, не получи я письма от Вернела.
Он был в экспедиции далеко на юге, где уже несколько лет руководил
раскопками в Анангаро. Мы не виделись почти год, но переписывались
регулярно, и в общих чертах я знал, чем он сейчас занят.
Но в тот момент это меня мало волновало.
Помню, как вскрыл конверт, вынул пару листков, исписанных мелким,
корявым почерком - его принтер, наверное, опять сломался, потому что летом
в районе раскопок весь воздух был насыщен пылью, и даже из конверта
выпорхнуло крохотное облачко, когда я доставал письмо - прошел из
мастерской на кухню и стал варить кофе. Потом поставил перед собой чашку и
начал читать, отхлебывая кофе мелкими глотками. Я еще не знал, что
какая-то высшая сила вмешалось в мою судьбу. Я еще не знал, что это письмо
все изменит в моей жизни. Лишь дочитав его послание до середины, я понял:
произошло нечто поразительное, и скоро весь мир заговорит о сделанном в
Анангаро открытии.
Они раскопали легендарный зал правителя Кьерра.
В это трудно было так сразу поверить. Легендам, дошедшим к нам из
глубины веков, свойственно сильно приукрашивать действительность.
Небольшую стычку разведывательного отряда с бандой грабителей они
преобразуют в кровавую битву войска тирана с восставшим народом, грозу,
обрушившуюся в неурочное время да еще накануне какого-нибудь морового
поветрия - в ужасающее проявление гнева богов и так далее. В этом нет
ничего противоестественного и хоть в малейшей степени унижающего устное
народное творчество - просто такова логика его развития. Народу
свойственно в создаваемых им преданиях идеализировать и возвышать
действительность, и к этому надо относиться спокойно и с должным
пониманием, но неизменно делать поправку при интерпретации устных или даже
письменных преданий, пришедших из далекого прошлого.
И вот вдруг оказывалось, что одно из этих преданий оправдывалось едва
ли не в мельчайших деталях.
Я перечитал письмо. Да, если только Вернел не преувеличивал - а за
ним водился этот грех - предание о правителе Кьерре и Менаре находило
материальное подтверждение. Мне не нужно было брать с полки толстый том
Альдареса, чтобы проверить себя - я и так все слишком хорошо помнил. Со
времени донесенных преданием событий прошло около восемнадцати столетий,
но описание зала правителя совпадало с тем, что раскопал Вернел, даже в
мельчайших деталях! Поразительно, но даже колонн, что поддерживали
когда-то пятикупольный свод гигантского зала, было ровно шестнадцать -
Вернел раскопал их основания, расположенные крестом вокруг углубления под
центральным куполом. И стены - стены, несмотря на все разрушения
сохранившиеся местами на высоту в два человеческих роста, были покрыты
потрясающим даже теперь воображение каменным резным узором. Как гласит
предание, правитель сам, позабыв обо всем на свете, оставив все
государственные заботы врубался в эти стены молотком и зубилом, по
сантиметрам перенося в узор безумные мысли, которые овладели его
сознанием. Да что тут объяснять, почти все, наверное, читали роман
Райманда, навеянный этой легендой, или по крайней мере смотрели
великолепный фильм Карпинского с Эйни Каренгом в главной роли.
Но на самом деле все было не так!
Все было гораздо грустнее и гораздо страшнее. Хотя, конечно, сцены из
фильма, когда войска Нандува берут приступом горящий Анангаро, надолго
западают в память, и ужасна сцена гибели правителя Кьерра, но все было не
так. Все было еще страшнее, потому что к тому моменту, когда Нандув
подошел к городу, Кьерр давно уже был мертв. Я-то знаю это...
Впрочем, буду последователен.
Письмо Вернела было переполнено восторгом. Открытие того стоило, это
меня нисколько не удивило. Что действительно удивило, когда я перечитывал
письмо в третий или четвертый раз - это странное ощущение тревоги, которое
оно рождало. За восторженными эпитетами по поводу открытых чудес я
различал какое-то недоумение, порожденное увиденным. Об этом не было
сказано явно, но я достаточно хорошо изучил Вернела за долгие годы дружбы,
чтобы это недоумение, рождающее возможно еще им самим не осознанную
