Значит, она не только стремится к человеческому, но и во мне усиливает
человеческое. Наверное, в этом и заключается человеческая сущность -- в
духовной отзывчивости, которая порождает в людях ответную отзывчивость.
Радостный визг собаки при виде человека -- это проявление ее духовности.
Я удивляюсь способностям попугая, его голосовых связок и механической
памяти, но до собаки попугаю далеко. Попугай -- это любопытно. Собака -- это
прекрасно.
Мы часто удовлетворяемся, обозначая сущность приблизительным словом. Но
даже если мы ее точно обозначим -- сущность меняется, а ее обозначение,
слово, еще долго остается, сохраняя форму сущности, как пустой стручок
сохраняет выпуклости давно выпавших горошин. Любая из этих ошибок, а чаще
всего двойная, в конце концов приводит к путанице понятий. Путаница в
понятиях в конечном итоге отражает наше равнодушие, или недостаточную
заинтересованность, или недостаточную любовь к сущности понятия, ибо любовь
-- это высшая форма заинтересованности.
И за это приходится рано или поздно расплачиваться. И только тогда,
щупая синяки, мы начинаем подбирать к сущности точное обозначение. А до
этого мы путаем попугая с пророком, потому что мало или недостаточно
задумывались над тем, в чем заключается величие человека. Мало задумывались,
потому что мало уважали себя, и своих товарищей, и свою жизнь.
Дня через три в обеденный перерыв я сидел в той же кофейне. Вошел
Вахтанг Бочуа -- в белоснежном костюме, сияющий апофеоз белых и розовых
тонов. Он был в обществе старого человека и женщины, одетой с элегантной
неряшливостью гадалки. Увидев меня, Вахтанг остановился.
-- Ну как лекция? -- спросил я.
-- Колхозники рыдали,-- ответил Вахтанг, улыбаясь,-- а с тебя бутылка
шампанского.
-- За что? -- спросил я.
-- Разве ты не знаешь? -- удивился Вахтйнг.-- Я же тебя спас из-под
колеса истории. Автандил Автандилович хотел с тобой расстаться, но я ему
сказал: только через мой труп.
-- А он что? -- спросил я.
-- Понял, что даже колесо истории увязнет здесь.-- Вахтанг любовно
похлопал по своему мощному животу.-- Экзекуция отменена.
Он стоял передо мной розовый, дородный, улыбающийся, неуязвимый, как бы
сам удивленный беспредельностью своих возможностей и одновременно
обдумывающий, чем бы меня еще удивить.
-- А ты знаешь, кто это такие? -- Он слегка кивнул в сторону своих
спутников. Спутники уже заняли столик и оттуда любовно поглядывали на
Вахтанга.
-- Нет,-- сказал я.
-- Мой друг, профессор (он назвал его фамилию), известнейший в мире
минералог, и его любимая ученица. Между прочим, подарил мне коллекцию
кавказских минералов.
-- За что? -- спросил я.
-- Сам не знает.-- Вахтанг радостно развел руками.-- Просто полюбил
меня. Я его вожу по разным историческим местам.
-- Вахта-а-анг, мы скучаем,-- капризно протянула любимая ученица.
Сам профессор, ласково улыбаясь, смотрел в нашу сторону. Из-под столика
высовывались его длинные ноги, прикрытые полотняными брюками и лениво вдетые
в сандалии. Такие ноги бывают у долговязых рассеянных подростков.
-- И это еще не все,-- сказал Вахтанг, продолжая улыбаться и пожимая
плечами в том смысле, что чудачествам в этом мире нет предела,-- завещал мне
свою библиотеку.
-- Смотри не отрави его,-- сказал я.
-- Что ты,-- улыбнулся Вахтанг,-- я его, как родного отца...
-- Приветствую нашу замечательную молодежь.-- Откуда-то появился
Соломон Маркович. Он стоял маленький, морщинистый, навек заспиртованный, во
всяком случае изнутри, в своей тихой, но упорной скорби.
-- Уважаемый Вахтанг,-- обратился Соломон Маркович к нему,-- я старый
человек, мне не нужно ста грамм, мне нужно только пятьдесят.
-- И вы их получите,-- сказал Вахтанг и, вельможно взяв его под руку,
направился к своему столику.
-- Еще одна местная археологическая достопримечательность,-- представил
его Вахтанг своим друзьям и пододвинул стул.-- Прошу любить: мудрый Соломон
Маркович.
Соломон Маркович сел. Он держался спокойно и с достоинством.
-- Я вчера прочел одну книжку, называется "Библия",-- начал он. Он
всегда так начинал. Я подумал, что он опять, согласно моей теории, из
большой неудачи своей жизни извлекает маленькие удачи ежедневных выпивок.
С месяц я спокойно работал в отделе культуры. Шум кампании не смолкал,
но теперь он мне не мешал. Я к нему привык, как привыкаешь к шуму прибоя.
Областное совещание по козлотуризации колхозов нашей республики прошло на
высоком уровне. Хотя и раздавались некоторые критические голоса, но они
потонули в общем победном хоре.
В конкурсе на лучшее произведение о козлотуре победил бухгалтер
Лыхнинского колхоза. Он написал песню о козлотуре. Вот ее текст:
Жил гордый тур в горах Кавказа.
По нем турицы сохли все,
Но он мечтал о желтоглазой,
О милой маленькой козе.
Но отвергали злые люди,
Пролить пытаясь его кровь,
Его альпийскую, по сути,
Высокогорную любовь.
Тур уходил за перевалы,
Колючки жесткие грызя,
Его теснили феодалы,
Мелкопоместные князья.
Паленой шерстью дело пахло,
А также пахло шашлыком...
А козочка в долине чахла
В разлуке с гордым женихом.
И только в наши дни впервые
Нашелся добрый чародей,
Что снял преграды видовые
Рукой мичуринской своей.
И с туром козочка любовно
Сплела рога под звон чонгур.
От этой ласки безусловно
Родился первый козлотур.
В нем навсегда, как говорится,
Соединились две черты:
Прыгучесть славного альпийца
И домовитый нрав козы.
Назло любому самодуру
Теперь мы славим на века
Не только мясо козлотура,
Но и прекрасные рога.
Чтобы понять ядовитый смысл последней строфы, надо знать предысторию
всего стихотворения. В основу ее был положен реальный случай.
В одном колхозе козлотур чуть не забодал маленького сына председателя,
который, как потом выяснилось (я имею в виду, конечно, сына), часто дразнил
и даже, как утверждал Платон Самсонович, издевался над беззащитным животным,
пользуясь служебным положением своего отца.
Ребенок сильно испугался, но, как выяснилось, никаких серьезных увечий
козлотур ему не нанес. Тем не менее председатель под влиянием своей
разъяренной жены приказал местному кузнецу спилить рога козлотуру. Об этом
написал секретарь сельсовета. Платон Самсонович пришел в неистовство. Он
поехал в колхоз, чтобы лично убедиться во всем. Все оказалось правдой.
Платон Самсонович даже привез один рог козлотура. другой рог, как смущенно
сообщил ему председатель колхоза, утащила собака. Все работники редакции
приходили смотреть рог козлотура, даже невозмутимый метранпаж специально
пришел из типографии посмотреть на рог. Платон Самсонович охотно показывал
его, обращая внимание на следы варварской пилы кузнеца. Рог был тяжелый и
коричневый, как бивень допотопного носорога. Заведующий отделом информации,
он же председатель месткома, предложил отдать мастеру отделать его, чтобы
потом ввести в употребление для коллективных редакционных пикников.
-- Литра три войдет свободно,-- сказал он, рассматривая его со всех
сторон.
Платон Самсонович с негодованием отверг это предложение.
По этому поводу он написал фельетон под названием "Козлотур и самодур",
где сурово и беспощадно карал председателя. Он даже предлагал поместить в
газете снимок обесчещенного животного, но Автандил Автандилович после
некоторых раздумий решил ограничиться фельетоном.
-- Это могут не так понять,-- сказал он по поводу снимка. Кто именно
может не так понять, он не стал объяснять.
Вот почему, когда на конкурс пришло стихотворение лыхнинского
бухгалтера под тем же названием, Платон Самсонович стал за него горой как
самый влиятельный член жюри и его единственный технический эксперт. Редактор
не имел ничего против, он только заметил, что надо немного изменить две
последние строчки так, чтобы автор славил не только мясо и рога, но и шерсть
козлотура.
-- Еще неизвестно, что важнее,-- сказал он и неожиданно сам исправил
последние строчки. Теперь стихотворение кончалось такЖ
Назло любому самодуру
Я буду славить на века
И шерсть и мясо козлотура,
А также пышные рога.
-- Может, пышные не совсем точно? -- сказал я.
-- Пышные, то есть красивые, очень даже точно,-- твердо возразил
Автандил Автандилович.
В нем проснулось извечное упорство поэта, отстаивающего оригинал. Автор
был доволен. Вскоре на это стихотворение была написана музыка, и притом
довольно удачная. Во всяком случае, ее неоднократно исполняли по радио и со
сцены. Со сцены ее исполнял хор самодеятельности табачной фабрики под
руководством ныне реабилитированного, известного в тридцатых годах
исполнителя кавказских танцев Пата Патарая.
Рог так и остался в кабинете Платона Самсоновича. Он возлежал на кипе
старых подшивок как напоминание о бдительности.
Основное время в отделе культуры у меня уходило на обработку
читательских писем -- обычно жалобы на плохую работу сельских клубов -- и
стихи -- творчество трудящихся.
После окончания конкурса на лучшее произведение о козлотуре стихи на
эту тему посыпались с удвоенной силой. Причем многие из них были помечены
грифом: "К следующему конкурсу", хотя редакция нигде не объявляла, что будет
еще один конкурс.
Интересно, что многие авторы, в основном пенсионеры, в сопроводительном
письме упоминали, что государство их хорошо обеспечило и они не нуждаются в
гонораре, и если какой-нибудь молодой сотрудник редакции кое-что подправит в
их стихах для напечатания, то его скромный труд не останется без
вознаграждения, ибо всякий труд и т. д. Сначала меня возмущало, почему
именно молодой сотрудник, но потом я к этому привык и не обращал внимания.
Первое время я вежливо намекал авторам, что сочинительство требует
некоторых природных способностей и даже грамотности. Но однажды Автандил
Автандилович вызвал меня и, подчеркнув красным карандашом наиболее
откровенные строчки моего ответа, посоветовал быть доброжелательней.
-- Нельзя говорить, что у человека нет таланта. Мы обязаны воспитывать
таланты, тем более когда речь идет о творчестве трудящихся,-- заметил он.
К этому времени я окончательно уяснил слабость Автандила Автандиловича.
Этот мощный человек цепенел, как кролик, под гипнозом формулы. Если он
выдвигал какую-нибудь формулу, переспорить его было невозможно. Зато можно
было перезарядить его другой формулой, более свежей. Когда он заговорил
насчет творчества трудящихся и воспитания талантов, мне пришла в голову
формула относительно заигрывания с массами, но я ее не решился высказать.
Все-таки сюда она не слишком подходила.
Вот почему, сжав зубы, я отвечал на письма стихотворцев, злорадно
советуя им учиться у классиков, в особенности у Маяковского.
Несколько раз за это время я выезжал в командировки и, когда готовил
материал к печати, уже заранее знал те места, которые редактору не
понравятся и будут обязательно вычеркнуты.
Для мест, подлежащих уничтожению, я делал единственное, что мог:
старался их писать как можно лучше.
Одним словом, все шло нормально, но тут случилось событие, которое в
какой-то мере повлияло на мою жизнь, хотя и не имело отношения к теме моего
повествования, то есть к козлотурам.
В тот вечер мы сидели с ребятами на приморском парапете и поглядывали
на улицу, по которой все время двигались навстречу друг другу два потока.
