Наконец машина подъехала, и все столпились у окон посмотреть, как он
будет выходить. Почему-то нам показалось, что он первый выйдет из машины, но
из дверцы неожиданно выскочила охотничья собака, а за ней появился и сам
охотник. На поясе у него густо струились перепелки. Он шел от машины с
тяжелой бодростью в походке, шел, как бы отягощенный удачей. Я почувствовал
тоскливую зависть к нему и даже к его собаке.
Пожилая крестьянка с корзиной, наполненной грецкими орехами, вышла из
машины и тут же стала переходить улицу в неположенном месте. Постовой
свистнул, и она побежала, рассыпая орехи. Все-таки побежала в ту сторону,
куда она собиралась переходить.
Платон Самсонович вышел из машины одним из последних. Секунду он
постоял возле машины, придерживая одной рукой пиджак, устало переброшенный
через плечо, и вдруг пошел в противоположную от редакции сторону.
-- Он уходит,-- очнулся кто-то первый.
-- Как уходит? -- грозно переспросил Автандил Автандилович.
-- Я его верну! -- крикнул фельетонист и ринулся к дверям.
-- Только ничего не говорите! -- бросил ему вслед редактор.
Мы стояли у окон и следили за Платоном Самсоновичем. Он медленно
перешел улицу, все так же держа свой пиджачок, переброшенный за спину.
Перейдя улицу, он неожиданно подошел к киоску с газированной водой.
-- Воду пьет,-- удивился кто-то, и все рассмеялись.
Фельетонист выскочил на улицу, подошел к перекрестку и бдительно стал
глядеть по сторонам, заслоняясь ладонью от солнца. Он не замечал Платона
Самсоновича, потому что к киоску подошел человек и заслонил его.
Фельетонист, беспокойно озираясь, стоял несколько мгновений, а потом с
панической быстротой перебежал улицу и отправился в сторону моря. Мы с
интересом следили за ним, потому что сейчас он должен был пройти мимо
киоска, но он так целенаправленно смотрел вперед, что не заметил Платона
Самсоновича. Он прошел киоск, и снова все рассмеялись. Но тут он неожиданно
оглянулся и развел руками,-- видно, Платон Самсонович его окликнул сам.
Фельетонист что-то сказал и, махнув рукой в сторону редакции, быстро
удалился. Чувствовалось, что он знал, что за ним наблюдают из окон, и
старался показать, что соприкасается с Платоном Самсоновичем только по
вынужденному поводу.
...Когда пассажиры разошлись, шофер рейсовой машины неожиданно выскочил
на улицу и стал подбирать рассыпанные орехи. Подобрав все до одного, он влез
в машину и уехал.
Наконец Платон Самсонович открыл дверь кабинета и вошел. Он кивком
поздоровался со всеми и присел на стул. Вид у него был
сумрачно-сосредоточенный. Мне кажется, уже по тому, как он сел на краешек
стула, было видно, что он все знает. Впрочем, возможно, я это уже потом так
подумал.
-- Ну как, договорились с селекционером? -- спросил Автандил
Автандилович безмятежным голосом.
Плотно сомкнутые губы Платона Самсоновича слегка задергались.
-- Автандил Автандилович,-- сказал он глухим голосом и, как-то не
вполне разогнувшись, встал со стула.-- Я все знаю...
-- Интересно, кто вам сказал? -- спросил тот и посмотрел на
фельетониста.
Фельетонист ударил ладонью в грудь и застыл, как бы покоряясь судьбе.
-- Утром по радио передавали,-- сказал Платон Самсонович, продолжая
стоять в той же позе, не вполне разогнувшись.
-- И тут первый,-- мрачно пошутил редактор, стараясь скрыть
разочарование.
Автандил Автандилович несколько мгновений смотрел на Платона
Самсоновича холодеющим взглядом, словно расстояние между ними увеличивалось
и он его переставал узнавать. Мне показалось, что под этим взглядом Платон
Самсонович еще больше согнулся.
-- Садитесь,-- сказал Автандил Автандилович тоном, каким говорят со
случайным посетителем редакции.
И вот он прочел статью. Он ее прочел зычным, хорошо поставленным
голосом. Он читал, постепенно загораясь и иногда посматривая в сторону
Платона Самсоновича.
Сначала казалось, что он, читая статью, нам всем и себе раскрывает
допущенные нами ошибки и перегибы. Но пафос в его голосе все время нарастал,
и вдруг стало казаться, что он лично вместе с другими товарищами обнаружил
эту ошибку. К концу статьи он так слился с ее стилем, с внезапными
переходами от гнева к иронии, что стало казаться -- именно он, и притом без
всяких товарищей, первым заметил и смело вскрыл все наши ошибки.
Началось обсуждение статьи. Тут надо сказать, что Автандил Автандилович
держался самокритично. Он заявил, что, хотя и пытался приостановить
бездумную проповедь козлотура, именно с этой целью он и печатал, хотя и под
рубрикой "Посмеемся над маловерами", критические заметки зоотехника, но
делал это недостаточно энергично и в этом смысле берет часть вины на себя.
Фельетонист, который все это время нетерпеливо ерзал, выступил сразу же
после редактора и напомнил, что и он в фельетоне о неплательщике алиментов в
замаскированной форме пытался критиковать бездумную проповедь козлотура, но
Платон Самсонович не только не внял его голосу, но даже пытался пришить ему
ярлык.
-- Ярлык? -- неожиданно выдавил Платон Самсонович и сумрачно посмотрел
на фельетониста.
-- Да, ярлык! -- повторил тот решительно и посмотрел на Платона
Самсоновича взглядом человека, навсегда разорвавшего цепи рабства.
-- Вы преувеличиваете,-- примирительно сказал Автандил Автандилович. Он
не любил слишком широких обобщений, если эти обобщения делал не он сам.
В связи с бездумной проповедью козлотура Автандил Автандилович поднял
вопрос о семейных делах Платона Самсоновича.
-- Отрыв от хозяйственных нужд наших колхозов постепенно привел к
отрыву от семьи,-- подытожил он свое выступление,-- и это закономерно, ибо
человек потерял критерий истины и зазнался.
После того как критика Автандила Автандиловича была поддержана
сотрудниками, он выступил еще раз и сказал, что все-таки нельзя сбрасывать
со счетов то обстоятельство, что Платон Самсонович старый, опытный газетчик
и, несмотря на ошибки, до последней капли крови предан нашему общему делу.
Редактор и в этой части был поддержан сотрудниками. Кто-то даже сказал, что
старый конь борозды не портит.
Но тут фельетонист опять не удержался и напомнил, что загибы вообще
характеры для работы Платона Самсоновича. Он напомнил, что Платон Самсонович
несколько лет назад пытался установить новый метод рыбной ловли, пропуская
через воду токи высоких частот. В результате рыба якобы должна была
собираться в одном месте, тогда как на самом деле она ушла из бухты и могла
совсем не приходить, если б опыты продолжались.
-- Не в этом дело, вы не так поняли,-- вставил было Платон Самсонович,
но к этому времени все устали и никому неохота было выслушивать технологию
старого опыта.
Заведующим отделом сельского хозяйства был назначен заведующий отделом
пропаганды, как человек, имеющий наиболее острое чутье к новому. Платона
Самсоновича оставили при нем литсотрудником, с тем чтобы он, как старый
опытный работник, помогал освоиться новому заведующему. Ему объявили строгий
выговор по служебной линии. Редактор решил пока ограничиться этим при
условии, что он вернется в семью и с нового учебного года поступит в
вечерний университет. У Платона Самсоновича не было высшего образования.
-- Кстати, заберите этот самый рог козлотура,-- сказал Автандил
Автандилович, когда мы уже расходились.
-- Рог? -- как эхо, повторил Платон Самсонович, и я заметил, как на его
худой шее судорожно задвигался кадык.
-- Да, рог,-- повторил Автандил Автандилович,-- чтобы его духу здесь не
было.
Когда Платон Самсонович уходил из редакции с рогом, небрежно завернутым
в газету, мне стало почему-то жалко его. Я представил, как он возвращается в
свою одинокую квартиру с этим одиноким рогом (все, что осталось от его
великого замысла). Мне стало совсем не по себе. Но что было делать, утешить
я его не мог, да и навряд ли это было возможно.
Статья из центральной газеты была перепечатана в нашей, причем то
место, где говорилось о бездумной проповеди козлотура, было набрано жирным
шрифтом с замечанием в скобках: "Курсив наш". В том же номере была помещена
передовая под заголовком "Бездумная проповедь козлотура", где давалась
критическая оценка всей работе газеты и в особенности отдела сельского
хозяйства.
В передовой упоминалось о некоторых лекторах, которые, не дав себе
труда разобраться в этом новом деле, легкомысленно примкнули к пропаганде
малоизученного опыта.
Одним словом, имелся в виду Вахтанг Бочуа. Но прямо писать о нем не
решились, потому что неделей раньше он подарил местному краеведческому музею
ценную коллекцию кавказских минералов.
Он, разумеется, позаботился, чтобы это мероприятие не осталось
безгласным. Он сам позвонил в редакцию и попросил, чтобы кого-нибудь
прислали на церемонию дарения. Прислали фотокора, который и запечатлел ее.
Вахтанг с видом смирившегося пирата вручал свои сокровища застенчивому
директору музея.
Так что теперь, через неделю после триумфа бескорыстия, упоминать его в
газете было как-то неловко.
В следующих номерах печатались организованные отклики на критику
козлотура. Кстати, к упрямому зоотехнику поехал один из наших сотрудников, с
тем чтобы он теперь выступил с большой статьей против козлотуризации
животноводства. Но упрямый зоотехник остался верен себе и наотрез отказался
писать, заявив, что теперь ему это неинтересно.
После появления статьи в редакцию много звонили. Так, например, из
торга позвонили, чтобы посоветоваться, как быть с названием павильона
прохладительных напитков "Водопой козлотура". Кстати, к нам стали поступать
сигналы о том, что в некоторых колхозах начали забивать козлотуров. По этому
поводу мы давали разъяснение в том смысле, что не нужно шарахаться из
стороны в сторону, а нужно ввести козлотуров в колхозное стадо на общих
основаниях.
С этой же целью Автандил Автандилович, посоветовавшись с нами,
предложил товарищам из торга не уничтожать вывеску целиком, но незаметно
ликвидировать в слове "козлотур" первые два слога. Так что теперь получалось
"Водопой тура", что звучит, как мне кажется, еще романтичней. Вывеску на
самом павильоне быстро привели в порядок, но над павильоном еще целый месяц
по ночам светилось, нагловато подмигивая электрическими лампочками, старое
название "Водопой козлотура".
Получалось так, что днем на водопой приходят туры, а по ночам все еще
упорствуют козлотуры.
Некоторые местные интеллигенты нарочно приходили смотреть по вечерам на
эту электрическую вывеску: они в ней находили как бы противоборствующий
чему-то либеральный намек и одновременно злобное упорство догматиков.
Как-то, проходя в кафе, я сам видел небольшую группу подобных
вольнодумцев, внушительно, но незаметно толпившихся напротив павильона.
-- Это неспроста,-- произнес один из них, слегка кивнув на вывеску.
-- Плюньте мне в глаза, если все это просто так кончится,-- добавил
другой.
-- Друзья мои,-- прервал их благоразумный голос,-- все это верно, но не
надо слишком глазеть на нее. Посмотрел -- и проходи. Посмотрел -- и дальше.
-- А что тут такого! -- возразил первый.-- Вот захотел и буду смотреть.
Не те времена.
-- Да, но могут не так понять,-- сказал благоразумный, озираясь.
Заметив меня, он мгновенно осекся и добавил: -- Вот я и говорю, что критика
прозвучала своевременно.
Тут все, как по команде, посмотрели в мою сторону, после чего компания
