отправилась в кафе, глухо споря и шумно жестикулируя.
В один из этих дней лично мне позвонил директор филармонии и спросил,
как быть с песней о козлотуре, которую исполняет хор табачников, а также
некоторые солисты.
-- Понимаете,-- сказал он извиняющимся голосом,-- у меня ведь
финансовый план, а песня пользуется большим успехом, хотя и не вполне
здоровым, как я теперь понимаю, но все же...
Я решил, что по такому вопросу не мешает посоветоваться с Автандилом
Автандиловичем.
-- Подождите,-- сказал я директору филармонии и отправился к редактору.
Автандил Автандилович выслушал меня и сказал, что о хоровом выступлении
с песней о козлотуре не может быть и речи.
-- Да и хор у них липоватый,-- неожиданно добавил он.-- Но солисты, я
думаю, могут выступать, если словам придать правильный смысл. Одним
словом,-- заключил он, нажимая кнопку вентилятора,-- главное сейчас -- не
шарахаться из стороны в сторону. Так и передай.
Я передал суть нашего разговора попечителю филармонии, после чего он
задумчиво, как мне показалось, повесил трубку.
В этот день Платон Самсонович не пришел на работу, а на следующий
явилась его жена и прошла прямо в кабинет редактора. Через несколько минут
редактор вызвал к себе председателя профкома. Потом тот рассказал, что там
было. Оказывается, Платон Самсонович заболел -- не то нервное расстройство
на почве переутомления, не то переутомление на почве нервного расстройства.
Жена его, как только узнала о судьбе козлотуров, пришла к нему в его
одинокую квартиру и застала его в постели. Они, кажется, окончательно
примирились и, оставив новую квартиру детям, будут жить в старой.
-- Вот видите,-- сказал Автандил Автандилович,-- здоровая критика
укрепляет семью.
-- Критика-то здоровая, да он у меня совсем расхворался,-- ответила
она.
-- А это мы поможем,-- заверил Автандил Автандилович и велел
председателю профкома сейчас же достать ему путевку.
По иронии судьбы или даже самого председателя профкома Платон
Самсонович был отправлен в горный санаторий имени бывшего Козлотура.
Впрочем, это одна из лучших здравниц в нашей республике, и попасть туда не
так-то просто.
Недели через две, когда замолкли последние залпы контрпропаганды и
нашествие козлотуров было полностью подавлено, а их рассеянные, одиночные
экземпляры, смирившись, вошли в колхозные стада, в нашем городе проводилось
областное совещание передовиков сельского хозяйства. Дело в том, что наша
республика перевыполнила план заготовки чая -- основной сельскохозяйственной
культуры нашего края. Колхоз Иллариона Максимовича назывался среди самых
лучших.
В перерыве, после официальной части, я увидел в буфете самого Иллариона
Максимовича. Он сидел за столиком вместе с агрономом и девушкой Гоголой.
Девушка ела пирожное, оглядывая посетительниц буфета. Председатель и агроном
пили пиво.
Накануне у нас в газете был очерк о чаеводах колхоза "Ореховый Ключ".
Поэтому я смело подошел к ним. Мы поздоровались, и я присел за столик.
Агроном выглядел как обычно. У председателя выражение лица было
иронически-торжественное. Такое лицо бывает у крестьян, когда они из
вежливости выслушивают рассуждения городских людей о сельском хозяйстве.
Только когда он обращался к девушке, в глазах у него появлялось что-то
живое.
-- Еще одно пирожное, Гогола?
-- Не хочу,-- рассеянно отвечала она, рассматривая наряды женщин,
входящих и выходящих из буфета.
-- Давай, да? Еще одно,-- продолжал уговаривать председатель.
-- Пирожное не хочу, луманад хочу,-- наконец согласилась она.
-- Бутылку луманада,-- заказал Илларион Максимович официантке.
-- Рады, что козлотура отменили? -- спросил я его, когда он разлил пиво
по стаканам.
-- Очень хорошее начинание,-- согласился Илларион Максимович,-- только
за одно боюсь...
-- Чего боитесь? -- спросил я и взглянул на него. Он выпил свое пиво и
ответил только после того, как поставил стакан.
-- Если козлотура отменили,-- проговорил он задумчиво, как бы
вглядываясь в будущее,-- значит, что-то новое будет, но в условиях нашего
климата...
-- Знаю,-- перебил я его,-- в условиях вашего климата это вам не
подойдет.
-- Вот именно! -- подтвердил Илларион Максимович и серьезно посмотрел
на меня.
-- По-моему, напрасно боитесь,-- сказал я, стараясь придать голосу
уверенность.
-- Дай бог! -- протянул Илларион Максимович.-- Но если козлотура
отменили, что-то, наверное, будет, но что -- пока не знаю.
-- А где ваш козлотур? -- спросил я.
-- В стаде, на общих основаниях,-- сказал председатель, как о чем-то
далеком, уже не представляющем опасности.
Прозвенел звонок, и мы прошли в зал. Тут я распрощался с ними, а сам
остался у дверей. Мне надо было прослушать концерт и быстро вернуться, с тем
чтобы написать отчет.
Первым номером выступали танцоры Пата Патарая. Как всегда, ловкие,
легкие, исполнители кавказских танцев были встречены шумным одобрением.
Их несколько раз вызывали на "бис", и вместе с ними выходил сам Пата
Патарая -- тонкий, с пружинистой походкой пожилой человек. Постепенно
загораясь от аплодисментов, он в конце концов сам вылетел на сцену со своим
знаменитым еще с тридцатых годов па "полет на коленях".
После сильного разгона он вылетел на сцену и, рухнув на колени,
скользил по диагонали в сторону правительственной ложи, свободно раскинув
руки и гордо вскинув голову. В последнее мгновенье, когда зал, замиряя,
ждал, что он вот-вот вывалится в оркестр. Пата Патарая вскакивал, как
подброшенный пружиной, и кружился, как черный смерч.
Зрители приходили в неистовство.
-- Трио чонгуристок исполняет песню без слов,-- объявила ведущая.
На ярко освещенную сцену вышли три девушки в длинных белых платьях и в
белых косынках. Они застенчиво уселись на стульях и стали настраивать свои
чонгури, прислушиваясь и отрешенно поглядывая друг на друга. Потом по знаку
одной из них они ударили по струнам -- и полилась мелодия, которую они тут
же подхватили голосами и запели на манер старинных горских песен без слов.
Мелодия мне показалась чем-то знакомой, и вдруг я догадался, что это
бывшая песня о козлотуре, только совсем в другом, замедленном ритме. По залу
пробежал шелест узнавания. Я наклонился и посмотрел в сторону Иллариона
Максимовича. На его крупном лице все еще оставалось выражение насмешливой
торжественности. Возможно, подумал я, он в город приезжает с таким
выражением и оно у него остается до самого отъезда. Гогола, вытянув свою
аккуратную головку, завороженно глядела на сцену. Спящий агроном сидел,
грузно откинувшись, и дремал, как Кутузов на военном совете.
Трио чонгуристок аплодировали еще больше, чем Пата Патарая. Их дважды
заставили повторить песню без слов, потому что все почувствовали в ней
сладость запретного плода.
И хотя сам плод был горек и никто об этом так хорошо не знал, как
сидящие в этом зале, и хотя все были рады его запрету, но вкушать сладость
даже его запретности было приятно,-- видимо, такова природа человека, и с
этим ничего не поделаешь.
Жизнь редакции вошла в свою нормальную колею. Платон Самсонович
вернулся из горного санатория вполне здоровым. На следующий день после
своего возвращения он сам предложил мне пойти с ним на рыбалку. Это было
лестное для меня предложение, и я, разумеется, с радостью согласился.
Я уже говорил, что Платон Самсонович -- один из самых опытных рыбаков
на нашем побережье. Если рыба не ловится в одном месте, он говорит:
-- Я знаю другое место...
И я гребу к другому месту. А если и там не ловится рыба, он говорит:
-- Я знаю совсем другое место...
И я гребу к совсем другому месту. Но если уж рыба не ловится и там, он
ложится на норму и говорит:
-- Греби к берегу, рыба ушла на глубину...
И я гребу к берегу, потому что в море слово Платона Самсоновича закон.
Но так бывает редко. И на этот раз у нас был хороший улов, особенно у
Платона Самсоновича, потому что он первый рыбак и сразу забрасывает в море
по десять шнуров, привязывая их к гибким прутьям. Прутья торчат над бортом
лодки, и он по ним следит за клевом, ухитряясь не перепутать шнуры. И когда
он их пробует, слегка приподымая и прислушиваясь к тому, что происходит на
глубине, кажется, что он управляет сказочным пультом или дирижирует
подводным царством.
Когда мы загнали лодку в речку, привязали ее к причалу и вышли на
берег, я еще раз с завистью оглядел его улов. Кроме обычной рыбы, в его
сачке трепыхался черноморский красавец -- морской петух, которого я так и не
поймал ни разу.
-- Мало того что вы мастер, вам еще везет,-- сказал я.
-- Между прочим, через рыбалку я сделал в горах интересное открытие,--
ответил он, немного помолчав.
Мы шли по берегу моря вдоль парапета. Он со своим тяжелым сачком,
набитым мокрой рыбой, и я со своим скромным уловом в сетке.
-- Какое открытие? -- спросил я без особого интереса.
-- Понимаешь, искал форельные места в верховьях Кодора и набрел на
удивительную пещеру...
Что-то в его голосе заставило меня насторожиться. Я незаметно взглянул
в его глаза и увидел в них знакомый неприятный блеск.
-- Таких пещер в горах тысячи,-- жестко прервал я его.
-- Ничего подобного,-- быстро и горячо ответил он, при этом глаза его
так и полыхнули сухим неприятным блеском,-- в этой пещере оригинальная
расцветка сталактитов и сталагмитов... Я привез целый чемодан образцов...
-- Ну и что? -- спросил я, на всякий случай отчуждаясь.
-- Надо заинтересовать вышестоящих товарищей... Это не пещера, а
подземный дворец, сказка Шехерезады...
Я посмотрел на его посвежевшее лицо и понял, что теперь накопленные им
в горах силы уйдут на эту пещеру.
-- Таких пещер у нас в горах тысячи,-- тупо повторил я.
-- Если туда провести канатную дорогу, туристы могли бы прямо с
теплохода перелетать в подземный дворец, по дороге любуясь дельтой Кодора и
окрестными горами...
-- Туда километров сто будет,-- сказал я,-- кто же вам даст такие
деньги?
-- Окупится! Тут же окупится! -- радостно перебил он меня и, бросив
сачок на парапет, продолжал: -- Туристы будут тысячами валить со всего мира.
Прямо с корабля в пещеру...
-- Не говоря уже о том, что один пастух справится с двумя тысячами
козлотуров,-- попытался я сострить,
-- При чем тут козлотуры? -- удивился Платон Самсонович.-- Сейчас
туризм поощряется. А ты знаешь, что Италия живет за счет туристов?
-- Ну ладно,-- сказал я,-- я пошел пить кофе, а вы как хотите.
-- Постой,-- окликнул он меня, как только я стал отходить. Я
почувствовал, что он вовлекает меня, и решил не поддаваться.
-- Понимаешь, я чемодан с образцами оставил в камере хранения,-- сказал
он застенчиво.
-- Не понимаю,-- ответил я безразличным голосом.
-- Ну, сам знаешь, жена сейчас, если увидит эти сталактиты и
сталагмиты, начнет пилить...
-- Что я должен сделать? -- спросил я, начиная догадываться об истинном
смысле его приглашения на рыбалку.
-- Мы пойдем с тобой и получим чемодан. Я у тебя его оставлю на
время...
Сейчас после моря и рыбалки тащиться через весь город на вокзал...
-- Хорошо,-- сказал я,-- только завтра. Надеюсь, до завтра ваши
сталактиты не испортятся?
-- Что ты! -- воскликнул он.-- Они держатся тысячелетия, а эти редкой
оригинальной окраски. Ты завтра сам увидишь.
