"Одолжи мне пару дней, отомщу я этому голодранцу за оскорбление". --
"Хорошо, -- говорит апрель, -- пару дней я тебе дам по-соседски, но больше
не проси, потому что самому времени не хватает".
Взял март у апреля два дня и нагнал такую погоду, что по нужде не
выйдешь из-под крыши, а не то чтобы стадо вывести. Что делать? Голодные козы
кричат, козлята беспокоятся, без молока вот-вот перемрут. И все-таки пастух
вывернулся. Посадил он кошку в козий мешок и повесил за балку в сарае, где
держал коз. Кошка кричит из мешка и раскачивает его над головами коз. А
козы, как ты знаешь, любопытные, вроде женщин. Вот они и прозыркали два дня,
стараясь понять, почему этот мешок качается и кричит кошачьим голосом, а про
голод забыли. Вот так наш пастух перехитрил март.
-- Ну, это вы перехватили, дядя Сандро, -- смеюсь я.
-- Меня не проведешь, -- улыбается он довольный. -- Сандро из Чегема
кое-что видел на свете... С принцем Ольденбургским встречался, при Лакоба
состоял как близкий родственник, со Сталиным два раза сидел вот так, как мы
с тобой сейчас сидим... Чем ты меня еще удивишь?
-- Расскажите, -- прошу я.
-- В свое время, в своем месте, -- отвечает он, задумавшись, и глядит
вдаль.
Под нами живописный косогор с домами, проглядывающими из зелени садов и
виноградников. Дома самые разные: обычные, деревенские на высоких сваях, а
рядом наскоро сколоченные хибарки только набирающих силы хозяев, а там и
двухэтажные безвкусные домины процветающих пригородников.
Дядя Сандро, окидывая взглядом поселок, бросает замечания по поводу
возвышения или падения отдельных хозяйств. Тут я впервые услышал о Тенгизе,
которого он обычно уменьшительно называл "мой Тенго".
-- Далеко пойдет этот парень, -- сказал он, показывая на его дом, со
стороны веранды уютно озелененный стеной винограда, а с другой -- еще в
строительных лесах.
-- А что он? -- спросил я.
-- Он присматривает за всеми машинами, идущими по приморской дороге, --
сказал дядя Сандро.
-- Автоинспектор, что ли? -- спросил я. Возможно, в моем вопросе ему
почудился недостаток уважения к его любимчику, потому что глаза его внезапно
вспыхнули, и выражение свирепости престарелого льва на лице его показалось
мне теперь не столь уж риторическим.
-- Ты его можешь назвать мусорщиком, но он присматривает за идущими
машинами и имеет государственный пистолет...
-- Я и не спорю, -- вставил я.
-- Какой может быть спор, -- успокаиваясь, заметил он, -- раз ему
доверили пистолет, значит, ему доверили стрелять в нужное время, а тебе (тут
он неожиданно ткнул пальцем по колпачку авторучки, торчавшей из кармана
моего пиджака) доверили этот пугач, стреляющий чернилами, и то ты боишься
пугануть инженерчика из горсовета.
С тех пор я старался быть осторожней, когда речь заходила о Тенгизе, и
по мере сил изображал на лице восхищение его любимчиком.
Иногда я встречал дядю Сандро на берегу моря, где он сидел на скамейке,
перебирая четки и любуясь мельтешением чаек. Порой он важно прохаживался
вдоль берега, изредка поглядывая из-под руки на горизонт, словно переодетый
адмирал, ждущий тайного транспорта. Или я его заставал сидящим на берегу с
газетой в руках, и тут он неожиданно бывал похож на дореволюционного
профессора, удачно вросшего в социализм и потому хорошо сохранившегося,
если, конечно, не обращать внимания на его экзотический наряд или то, что он
в отличие от профессора все же читал по складам.
Он сиживал и в кофейнях в окружении шумной компании, между прочим,
нередко молодых людей. Видимо, он им рассказывал что-то веселое, потому что
оттуда время от времени доносились взрывы смеха. Иногда я его перехватывал,
едва он только заходил в кофейню, и усаживался с ним за отдельный столик.
-- Встречаю на базаре братьев Ламба, -- начал он однажды в кофейне без
всякого вступления, -- давно я с ними хотел поговорить, да все случая не
было.
-- Идемте, -- говорю, -- в кофейню, у меня к вам разговор есть.
-- Пойдемте, -- говорят, -- дядя Сандро. Заходим, садимся. Я за свой
счет заказываю кофе, коньяк, боржом. Официантка подает. Я молчу. Думаю,
пусть она отойдет. Она отходит. Я смотрю на них, сидят напротив два здоровых
лба и смотрят.
-- Догадываетесь, -- говорю, -- зачем я вас позвал?
-- Нет, -- говорят лбы, переглянувшись.
-- А отчего, -- говорю, -- вы такие недогадливые?
-- Не знаем, -- говорят лбы и снова переглядываются.
-- Может, -- говорю, -- родители виноваты?
-- Нет, -- говорят, -- мы сами такие.
-- Значит, родители не виноваты?
-- Нет, -- говорят.
-- В том числе и отец?
-- В том числе и отец.
-- Так слушайте меня внимательно, -- говорю. -- Я знал хорошо вашего
отца. Сорок лет назад его убил холуй князя Чачба. С князем кое-как
справилась Советская власть, а холуй до сих пор ходит по нашей земле и
смеется над вами про себя, а иногда и открыто. За сорок лет Советской власти
самые дремучие пастухи, -- говорю, -- из самых дремучих урочищ свет увидели,
а некоторые даже депутатами стали. Неужели вы до сих пор такие темные, что
не знаете -- за отца сыновья должны отомстить?!
-- И что ты думаешь, они на мои чистые, красивые слова ответили? --
обратился дядя Сандро ко мне.
-- Не знаю, -- говорю.
-- Так слушай, если не знаешь, -- заметил дядя Сандро, -- так вот...
-- Дядя Сандро, -- говорит лоб, что постарше, -- но ведь нас за это
арестуют.
-- Козлиная голова, -- отвечаю ему, -- конечно, арестуют, если поймают.
Но ты подумай: как показал двадцатый съезд, партийные люди и то по десять,
по пятнадцать лет даром просидели, а ты что, за родного отца отказываешься
посидеть? Отрекаешься?
-- Не отрекаемся, -- отвечает теперь лоб, что помладше, -- но, может, в
этом деле отец был виноват?
-- Ты что, -- говорю, -- судья?
-- Нет, -- говорит, -- я -- завмаг.
-- Тогда, -- говорю, -- ты исполни свой долг, а судья, исполняя свой
долг, разберется, кто был виноват.
-- Нет, -- говорит, -- ты нас, дядя Сандро, в такие дела не втягивай...
Тут я не выдержал. Я ему напоминаю о чести, я его за свой счет угощаю
коньяком, чтобы пробудить в нем мужество, и я же виноват!
-- Чтоб я, -- говорю, -- твой гроб купил в твоем же магазине!
Убирайтесь отсюда и чтоб на базаре и в других общественных местах вашей ноги
не было, пока я жив!
Слова не сказали -- встали, ушли. Да что толку -- люди совесть забыли,
освинели... Правда, я тоже ошибку допустил, надо было сначала отдельно друг
от друга с ними поговорить, да понадеялся на их совесть... Отец-то у них был
орел, -- добавляет дядя Сандро после некоторого молчания, как бы еще раз
мысленно пересмотрев все возможные причины падения братьев Ламба, -- но со
стороны матери, кажется, у них кровь подпорчена эндурской примесью.
Он допивает свой остывший кофе несколькими большими глотками и
окончательно успокаивается.
-- Между прочим, мой Тенго помог мне с оползнем, -- вспоминает он
своего чистокровного скакуна, может быть, мысленно отталкиваясь от
подпорченного завмага.
-- Значит, выплатили?
-- Нет, бетонную канаву провели за счет горсовета, и то хлеб...
После этой встречи мы с ним не виделись около месяца, и я стороной
узнал, что дядя Сандро попал в автомобильную катастрофу. Он ехал на
грузовике вместе со своими земляками на какие-то большие похороны в селе
Атары. Навстречу им мчался грузовик, возвращавший людей с этих же похорон.
Шофер встречного грузовика, оказывается, по неопытности перепил на поминках.
Одним словом, машины столкнулись. К счастью, никого не убило, но было много
раненых. Дядя Сандро сравнительно легко отделался, он вывихнул ногу и
потерял один зуб.
-- Чуть со своими покойниками не приехали на эти похороны, --
рассказывал он во время нашей следующей встречи и, пальцем оттянув губу,
показывал на единственный проем между зубами, явно насильственный, во рту и
без этого зуба переполненном крепкими желтоватыми зубами.
Он сидел в саду на таком же потнике, только теперь рядом с ним торчал
посох, к которому он, оказывается, пристрастился после этой автомобильной
катастрофы. Корова на длинной веревке паслась тут же. Время от времени
отрываясь от своего сочного занятия, она, подняв голову, поглядывала на
дорогу.
В то время как раз проходила кампания по пересмотру пенсионного дела.
То ли дядя Сандро узнал о ней, то ли решил, что автомобильная катастрофа --
это не что иное, как производственная травма, но он стал просить помочь ему
выхлопотать пенсию. В каком-то идеальном смысле он и в самом деле получил
производственную травму, но навряд ли собес захотел бы это понять.
Он показал мне два длинных заявления с перечислением его скромных
заслуг в хозяйственном и культурном (годы, проведенные в ансамбле песен и
плясок) строительстве Абхазии. Заявления были написаны на имя Хрущева и
Ворошилова.
-- Как ты думаешь, Хрущит поможет? -- спросил он, называя его на
абхазский манер.
-- Не знаю, -- сказал я, возвращая ему машинописные копии заявлений.
По-видимому, оригиналы были уже посланы в правительство.
-- Ну, и ты со своей стороны поднажми, -- попросил он, пряча бумаги в
карман.
-- Дядя Сандро, -- сказал я, -- но ведь у вас нет трудового стажа.
-- Шесть лет за этим садом присматриваю, гори он огнем, -- сказал он
без особого энтузиазма. Видно, вопрос этот уже подымался и без меня.
-- Мало, -- сказал я.
-- Выдумали какой-то стаж, -- проворчал он, -- можно подумать, что все
эти годы они меня кормили. Раз человек не грабил, не убивал, значит, он жил
трудом... А что, если хлопотать как о престарелом колхознике?
Я засмеялся.
-- Но мои братья там, -- ответил он на мой смех, -- все налоги платят
вовремя...
-- Навряд ли поможет, -- сказал я.
-- Посмотрим, -- сказал дядя Сандро, -- с моим Тенго посоветуюсь. Ты не
слыхал, что он сделал?
-- Нет, -- сказал я, стараясь следить за собой.
-- Электрическим насосом воду подымает на свой участок, вот что сделал!
-- воскликнул дядя Сандро.
-- Выдающийся человек, -- сказал я и твердо посмотрел ему в глаза.
-- В хорошем смысле, -- поправил меня дядя Сандро и тоже твердо
посмотрел мне в глаза.
Опять на дороге появился милиционер. Дядя Сандро несколько подобрался в
ожидании, когда тот поравняется с нами. Поравнявшись, милиционер снова
остановился и мельком взглянул на свое дерево, как бы с презрительной
надеждой увидеть на нем неожиданно появившиеся плоды, хотя теперь уже и на
других деревьях не было ни одного плода.
-- Пасешь? -- перевел он взгляд на дядю Сандро.
-- Пасу, -- с достоинством ответил дядя Сандро.
-- Чтоб ты столько счастья имел, сколько я пользы имею с твоего дерева,
-- проговорил милиционер и пошел дальше.
-- Другой раз будешь летние выбирать, -- крикнул ему вслед дядя Сандро.
Милиционер остановился и, обернувшись, горестно протянул:
-- Летние... Ничего, Сандро, дождешься похуже того, что с тобой
случилось, -- добавил он и пошел дальше. Было похоже, что милиционер этой
загадочной фразой дал знать, что автомобильная катастрофа -- это деликатный
намек того, кто свыше следит за нашими поступками и время от времени легкими
щелчками напоминает о себе.
-- Иди, иди, дуралей, -- проговорил дядя Сандро скептически, но не
очень громко.
-- А почему ему летние сорта не нравятся? -- спросил я.
-- Наш сорт тем и хорош, что толстокожий... весной можно продавать...
Кажется, этим замечанием о выгодной толстокожести наших яблок в тот раз
и закончилась наша встреча. В последующие годы, видимо потеряв надежду
