Так девушка, впервые накрасившая губы, прикрывает их от знакомых.
-- А ну, улыбнись! -- сказал дядя Сандро, подходя к ней.
-- Отстань! -- сказала тетя Катя, стараясь скрыть смущение и не решаясь
отодвинуть от губ конец платка.
-- Совсем поглупела? -- строго сказал сверху дядя Сандро.
-- Ну, что тебе? -- сказала тетя Катя и, отодвинув платок, смущенно
улыбнулась золотом зубов, -- кажется, вроде все смотрят мне в рот.
-- Ну, что? -- обернулся ко мне дядя Сандро. -- Хорошо подковали мою
старушку?
-- Замечательно, -- сказал я, глядя, как тетя Катя, снова приподняв
платок, осторожно спрятала в него свое золото.
-- Теперь понимаешь, что за человек мой Тенго?
-- Но где он взял золото? -- спросил я.
-- Ха! -- воскликнул презрительно дядя Сандро. -- Где он взял? Да ты
спроси, как было!
-- Как было? -- спросил я, и он мне рассказал, как было.
-- Когда мы на мотоцикле с грохотом подкатили к этой поликлинике, все
окна распахнулись, и они поняли -- дело плохо. Тенгиз не выключил свою
машину, и мы прошли внутрь. Пока шли по коридору, двери приоткрывались и
оттуда тоже высовывались эти жулики, и только мы поравняемся -- как двери
под взглядом Тенгиза хлоп! хлоп! хлоп!
Тенгиз распахивает дверь директорского кабинета -- никого. Успел
сбежать. Теперь я спрашиваю: что бы ты делал на месте Тенго? Ты бы, как
нищий пенсионер, стоял бы в дверях и ждал, пока он вернется. Что сделал
Тенгиз? Тенгиз вошел в кабинет и сел на директорское место. Только сел,
зазвонил телефон. Берет трубку. "Алло", -- говорит и смотрит на меня. Тот,
видно, спросил, кто говорит.
-- Тенгиз говорит, -- отвечает, -- начальник автоинспекции приморской
дороги.
Тот, видно, спрашивает, где, мол, директор.
-- Директор в бегах, -- говорит, -- как раз мы его ищем. Есть
подозрение, что сбежал с казенным золотом. Дороги перекрыты.
Тот, видно, испугался и, ничего не ответив Тенгизу, положил трубку. А
Тенгиз спокойно набирает номер и разговаривает со своими знакомыми. И что же
ты думаешь? Через пять минут директор, как побитая собака, входит к себе в
кабинет, а Тенгиз (ах ты, мой Тенго!) продолжает говорить по телефону,
только теперь не на меня смотрит, а на директора. Рукой показывает ему --
садись! -- но тот не садится, потому что хочет в свое кресло сесть. Наконец
Тенго кладет трубку и смотрит на директора.
-- Что скажешь? -- спрашивает Тенго.
-- Я уже все сказал, -- говорит директор, как будто бы сердится, а на
самом деле боится.
-- Зато я еще не все сказал, -- отвечает Тенгиз, -- потому что я не
выношу, когда обижают старушек, особенно таких добрых, застенчивых старушек,
как наша тетя Катя. И при том чистоплотная старушка. Если, -- говорит, -- в
доме ничего нет, одно лобио подаст, но в таком виде, что пальцы покушаешь. И
вот, когда обижают таких старушек, когда им путем обмана стачивают зубы, как
бериевские палачи, а потом вместо золота предлагают железо, я, -- говорит,
-- бросаю приморскую дорогу и выхожу на защиту. А в это время эндурские
подпольные фабриканты через левых шоферов провозят левые бесфактурные
товары.
В общем, такую речь сказал Тенгиз, что я чуть не заплакал. Но директор
наоборот. Видно, он решил, что Тенгиз дает слабину, раз говорит про добрых,
застенчивых старушек. Но он ошибся, дурачок, потому что Тенгиз никогда не
дает слабину, а всегда свой подход имеет.
-- Что вы мне лекции читаете, -- говорит директор громко, чтобы
сотрудники слышали, какой он храбрый, -- у нас нет золота, и вообще встаньте
с моего места.
-- У вас золото есть, -- отвечает Тенгиз и так спокойно пробует открыть
ящик стола, как будто надеется, что там золото лежит.
-- Не трогайте ящик! -- кричит директор и подбегает к нему.
Оказывается, это как раз надо было Тенгизу. Как ястреб цыпленка, Тенгиз
цап его одной рукой за подбородок! Честно скажу, это мне не понравилось,
черт с ним, думаю, лучше бы моя старушка с железной челюстью ходила.
У директора рот разинулся, слова сказать не может, почернел.
-- У тебя во рту, -- говорит ему Тенгиз и, держа его за подбородок,
раскачивает ему голову, -- хватит золота на двух старушек, и я это тебе
докажу совершенно официально как старший автоинспектор.
С этими словами он его отпускает, клянусь прахом отца, отряхивает руки,
и мы выходим.
-- Приведи тетю Катю, -- говорит он в дверях, -- а он пока вспомнит,
где золото лежит.
Одним словом, как видишь, и золото нашли, и старушку мою подковали, и
ни копейки денег не взяли.
-- Как ни копейки?
-- Налог государству уплатили, -- добавила тетя Катя, -- а так им
ничего не дали.
-- А собирались пятьдесят рублей дать, -- добавил дядя Сандро.
-- Могучий человек! -- сказал я вполне искренне.
-- А как же! -- заключил дядя Сандро. -- На приморскую дорогу всякого
простачка не поставят.
Они пошли. Я еще некоторое время постоял, глядя им вслед: аккуратная
старушенция в черной шали и высокий стройный старик рядом. На самом углу они
остановились, встретив какого-то знакомого. Дядя Сандро сделал жест в
сторону тети Кати, и я понял, что заново излагается эта история. Я вошел в
редакцию.
Не знаю, точно ли так происходило то, что рассказывал дядя Сандро, но
примерно через месяц я убедился, что Тенгиз -- человек самого решительного
свойства, а приморское шоссе таит в себе немало опасностей.
___
В этот воскресный день мы с Тенгизом договорились, что он довезет меня
на своем мотоцикле до поворота на село Атары, куда я ехал к родственникам.
Это было для него не слишком обременительно, потому что он сам каждое
воскресенье отправлялся в деревню к своим родственникам, они жили дальше, по
пути.
Он подъехал ко мне домой, я уселся в коляску, и мы выехали из города.
Был хороший солнечный день, и мы быстро катили вдоль моря по безлюдному
шоссе. Километрах в десяти от города Тенгиз вдруг резко затормозил, и
мотоцикл остановился.
-- Что случилось? -- спросил я.
-- Надо проверить, -- кивнул он назад, скидывая мне на колени свей
гладиаторские перчатки, -- эндурские аферисты.
Я оглянулся и увидел далеко позади обыкновенную полуторку. Она догнала
нас и теперь проезжала мимо.
Тенгиз приподнял руку и небрежно махнул им. Я заметил, что в кабине
сидело два человека. Проехав еще метров двадцать, машина, как мне
показалось, неохотно остановилась.
Я до сих пор не понимаю, как он узнал эту машину, потому что он ни разу
не оглянулся за все время, пока мы ехали из города. То ли он узнал ее по
звуку мотора, то ли увидел в своем зеркальце, а может, он по каким-то своим
сложным автоинспекторским расчетам определил, что она именно в это время
должна появиться здесь, подобно тому, как астрономы заранее определяют время
сближения небесных тел.
Так или иначе, машина остановилась, и Тенгиз направился к ней своей
ленивой, расслабленной походкой.
Сидя в коляске, я видел, как он подошел к кабине и, поставив ногу на
подножку, разговаривал с шофером. Изредка до меня долетали отдельные слова,
из которых мало что можно было понять, да я и не старался вникать в них.
От нечего делать я надел на руки его перчатки. Они были тяжелые, и я
почувствовал себя по локоть погруженным в средневековье. Я почувствовал, что
центр тяжести моей сущности переместился в сторону моих утяжеленных рук. Я
почувствовал легкое желание сжать в этих турнирных перчатках рыцарское копье
или меч.
Через мгновение, по-видимому, отсутствие остальных рыцарских доспехов
вернуло меня в обычное миролюбивое состояние, и я задремал, ощущая на своем
лице тепло осеннего солнца и слыша за эвкалиптовой рощей шум мотора.
Спросонья я улавливал слова, которые долетали до меня от машины. Так они
разговаривали минут пять или десять.
Потом я открыл глаза и увидел, как из машины высунулась толстая красная
рука шофера, закатанная по локоть. Он протягивал Тенгизу какую-то бумагу.
Возможно, это был наряд. Лицо Тенгиза изменилось. Его горбоносый профиль
принял насмешливое выражение, как у Мефистофеля, которому подсовывают
поддельную индульгенцию. Он и настоящей-то индульгенции знает цену, а тут
еще поддельная. Он бросил на нее один только взгляд и с легкой досадой
протянул в окно:
-- Показывай... бабушке...
Они говорили еще некоторое время, а Тенгиз все стоял в той же
расслабленной позе, опершись ногой о подножку машины, а шофер, видимо, ему
что-то доказывал. Я даже про себя удивился терпению Тенгиза, а главное, его
добросовестности. Все-таки у него был выходной, и он мог бы дать себе отдых.
Но вот что происходит дальше. Рука из кабины подает ему какой-то
документ, по-видимому шоферскую книжку, и Тенгиз, не глядя, сует ее в карман
и идет к мотоциклу. Но тут открывается дверь кабины с противоположной
стороны, и шофер быстро догоняет его.
Это парень лет тридцати, небольшого роста, очень коренастый, с небритым
лицом, с красными, вроде от недосыпа, веками. Он идет рядом с ним и что-то
говорит, и я обращаю внимание на его широкие плечи и невероятно толстые
руки, высовывающиеся из закатанных рукавов ковбойки.
Вдруг я замечаю, что этот парень лезет в карман, что-то вынимает оттуда
и, на мгновение прижавшись к Тенгизу, что-то сует ему в брюки.
Тут я окончательно поборол дрему и уставился на них. Я никак не мог
понять: в самом деле он ему что-то сунул в карман или мне это только
померещилось, потому что ни у парня, ни у Тенгиза выражение лица не
изменилось. Парень продолжал ему что-то говорить, а Тенгиз продолжал его
насмешливо выслушивать. Потом они остановились, и Тенгиз, вынув из кармана
книжку, теперь я был уверен, что это шоферские права, отдал ее этому парню,
слегка помахав ею перед его носом.
Парень кивнул ему своей лохматой головой, и теперь было особенно
заметно, какие у него тяжелые плечи и руки, особенно по сравнению с
Тенгизом, высоким и тонким, как эстрадный танцор.
Парень повернулся широкой спиной и быстро пошел к машине. Тенгиз
подходил к мотоциклу своей расслабленной походкой. И пока он подходил, я
никак не мог понять, знает ли он, что парень этот что-то сунул ему в карман
или вообще мне это померещилось. И только когда он подошел, по его
блудливо-самодовольной улыбке я понял, что знает.
В этот миг машина почти с места вырвалась на большой скорости. Тенгиз
продолжал улыбаться, но мне показалось, что какая-то тень тревоги пробежала
по его лицу. Он медленно сунул руку в карман и вынул оттуда дореформенную
трешку.
В следующее мгновение он брезгливо отбросил ту трешку и взглянул
исковерканным от гнева лицом на дорогу. Машина пылила далеко впереди.
-- Слезай! -- гаркнул он.
Я, сам не понимая как, мгновенно вывалился из коляски. Кажется, он
вытряхнул меня из нее, как фасолину из перезрелого стручка.
Мотоцикл взревел, как взлетающий самолет, и, обдав меня вихрем горячего
воздуха и пыли, исчез впереди. Я, между прочим, здорово тогда разозлился на
него. Скорее всего, из-за глупой неловкости, с которой я вывалился из
коляски, к тому же на руках моих остались его турнирные перчатки, что было
особенно неуместно. Я встал, снял эти перчатки и, шлепая одной из них по
брюкам, стряхнул с себя пыль. Потом я бросил перчатки на обочину дороги и
стал ждать. Я не знал, что думать обо всем этом, я только ясно ощутил, что в
воздухе запахло лжесвидетельством.
Минут тридцать мотоцикл не появлялся, и я заглядывал в кабины встречных
машин, стараясь угадать по выражению лиц сидящих в машине, знают ли они
