доктора из села Атары, тот так подпортил Сандро колено, что он еще месяца
два хромал после того, как его выбраковали и отпустили в деревню.
В ту же осень мой старик нанял четырех греков, и они выстроили Сандро
дом так, чтобы он стоял на виду, и мой старик со своего двора мог видеть,
всегда ли открыта дверь в его кухне, и если не открыта, то криком напомнить
ему или его жене, что такая забывчивость позорна.
Теперь после всего, что я рассказал, я хочу спросить: есть ли у вас на
примете старик, подобный моему? Если есть -- покажите. В том-то и дело, что
показать вам нечего.
Сейчас я расскажу про знаменитые огурцы Сандро. На следующий год Сандро
взялся возле своего дома выращивать для колхоза огурцы. И он получил
неслыханный урожай огурцов Сколько ни шарили в кустах колхозники,
проходившие мимо его бахчи, огурцов оставалась тьма-тьмущая. Слух об этих
огурцах прошел по всему району, и из Кенгурска приезжала комиссия за
комиссией, и все они пробовали огурцы и уносили с собой в мешках, а огурцов
все равно было полным-полно.
И начальство, приезжавшее пробовать огурцы, говорило, что Сандро вывел
новый сорт, который сначала надо распространить по району, а потом по всей
стране. А самого Сандро, говорило начальство, будем выдвигать в депутаты.
-- Болваны! -- кричал мой старик. -- Я раньше в этом месте загон
держал, там навозу на полметра!
Но его все равно никто не слушал. В середине лета сорвали огуречную
плеть, на которой насчитывалось до ста огурцов, и снарядили четырех
чегемцев, чтобы они ее отвезли в Мухус на сельскохозяйственную выставку.
Сандро хотел с ними поехать, но ему сказали, что теперь он почти депутат, а
для перевозки плети с огурцами можно использовать людей и попроще.
Сначала эти четверо чегемцев осторожно, не осыпав огурцы, донесли плеть
до Анастасовки. Но когда они сели в машину, пассажиры стали удивляться их
необычайной ноше, и они, хвастаясь неслыханным урожаем огурцов, стали всех
угощать. Правда, они хитроумно, по их разумению, от плети отрезали огурцы
ножом, а не обрывали. Так что на месте отрезанного плода оставался пятачок,
чтобы было видно, что огурец там в самом деле рос.
К тому же один из пассажиров машины оказался с большой бутылью чачи, и
он стал всех угощать чачей, а наши давай им подсовывать огурцы, аккуратно
отрезая их от плети так, чтобы оставались пятачки. Так что, когда они
приехали в Мухус, на плети оставалось около двадцати целых огурцов и великое
множество пятачков.
Посланцы Чегема пришли со своей плетью на выставку, но там у них ее не
приняли. Смотритель выставки сказал, что на плети маловато огурцов.
-- Так видно же, сколько было, -- отвечали чегемцы, показывая на
пятачки.
-- Мало ли, что видно, -- сказал смотритель, -- люди будут думать, что
я или мои помощники съели эти огурцы.
-- Ну и пускай себе думают, -- уговаривали его чегемцы, -- главное --
видно, сколько на ней огурцов было выращено.
-- Нет, нет, -- наотрез отказался смотритель, отпихивая от себя плеть,
которую чегемцы пытались разложить на его столе, -- это проходит как
вредительство.
Удрученные упорством смотрителя, посланцы Чегема вышли из помещения
выставки и стали раздумывать, как быть дальше и что делать с оставшимися
огурцами. И тут один из них заподозрил, что смотритель выставки, скорее
всего, эндурец армянского происхождения.
-- А-а-а, -- сказали остальные, -- тогда все ясно. Разве эндурец
когда-нибудь будет способствовать нашей славе?
И тогда они зашли в винную лавку и стали там пить вино, закусывая
оставшимися огурцами.
Чегемцы, узнав о неудаче с выставкой, до того озлились на смотрителя,
что окончательно распотрошили бахчу Сандро. А в райцентре, между прочим,
ничего не слыхали обо всем этом. Осенью из района приехала новая комиссия,
чтобы взять огурцы на семена для других колхозов. Но им не удалось нашарить
в кустах ни одного плода. И комиссия очень обиделась на Сандро, хотя он ни в
чем не был виноват.
-- Такой депутат нам не нужен, -- сказали члены комиссии, уезжая в
Кенгурск с пустыми мешками.
На этом закончилась история со знаменитыми огурцами Сандро.
Мне часто снится один и тот же сон. Мне снится, как будто я на гребне
холма, разделяющего котловину Сабида на две части, купаюсь с жеребенком в
пыли. Там есть такое место, облысевшее под спинами лошадей, мулов, ослов.
Трепыхаясь спинами в теплой пыли, мы их сладостно почесываем, почесываем, а
ноги наши весело бьют по воздуху, и кажется, что мы бежим по небу, и мы
смеемся, смеемся от счастья, а потом мы вскакиваем на ноги и отряхиваемся от
пыли.
И тут я вижу, что мой старик спускается за мной в котловину Сабида, и в
руке у него горсть соли, а лицо у него такое, какое редко теперь бывает. По
лицу его видно, что крестьянское дело не погибло. И справа по склону холма
пасутся его козы и овцы, и слева по склону холма пасутся его коровы и
буйволы, и он знает, что крестьянское дело будет вечно и никогда не
кончится, и я буду вечно, и он будет вечно, и трудно даже сказать, до чего в
такие мгновенья мне неохота просыпаться.
--------
Глава 10. Дядя Сандро и его любимец
С Тенгизом я познакомился в доме дяди Сандро во время скромного
пиршества, устроенного по случаю благополучного выздоровления хозяина дома,
который, по его словам, уже одной ногой был там, но вторая оказалась
покрепче, и он удержался на этом берегу.
Во время одного довольно незначительного застолья, что было особенно
обидно, дядя Сандро почувствовал себя плохо. Он почувствовал, что сердце его
норовит остановиться. Но он не растерялся. Он ударил себя кулаком по груди,
и оно снова заработало, хотя не так охотно, как прежде.
И после этого оно всю ночь время от времени норовило останавливаться,
как тяжело навьюченный ослик на горной тропе, но дядя Сандро каждый раз
ударом кулака по груди заставлял его двигаться дальше.
Так или иначе, по словам очевидцев, в ту ночь у него хватило мужества и
сил в качестве тамады досидеть за столом до утра.
Ранним утром он вышел из-за стола, распрощался с хозяевами и пошел
домой. Говорят, он упал, открывая калитку собственного дома. Кто-то из
соседей увидел распростертого дядю Сандро (поза неслыханная для великого
тамады), поднялся переполох, собрались люди, и его внесли в дом.
Весть о случившемся через полчаса облетела жителей этого пригородного
поселка и распространилась по городу. Сочувствующие толпились во дворе и в
доме. Все предлагали свои услуги, а безутешный Тенгиз привез к нему тайного
светилу закрытой поликлиники, именуемой в наших краях лечкомиссией.
Позже Тенгиз рассказывал, что ему пришлось минут пятнадцать шелестеть
двумя новенькими двадцатипятирублевками, положив их между ладоней, прежде
чем двери закрытой поликлиники осторожно отворились и оттуда высунулась
голова знаменитого доктора, которого Тенгиз, надо полагать, продолжая
шелестеть, и привез к дяде Сандро.
Через несколько часов после падения дядя Сандро пришел в себя и увидел
склоненное над ним лицо тайного светилы.
-- Не обижайся, не узнаю, -- оказывается, сказал дядя Сандро, довольно
долго вглядываясь в него уже видавшими тот свет глазами. Обрадовались
близкие разумности его слов и правильности догадки.
-- Где ж тебе его узнать, -- отозвался Тенгиз, -- под фатой содержим,
как невесту.
Эта шутка окончательно вернула дядю Сандро к жизни. Он сразу же счел
своим долгом объяснить окружающим, что упал не оттого, что был пьян, а
оттого, что споткнулся о корень, высовывавшийся из-под земли у входа в его
калитку.
-- Ну, если дело в нем, я его сейчас вырублю, -- сказал Тенгиз и вышел
из комнаты. Он вытащил из кухни топор, спустился к калитке и вскоре
возвратился с корявым куском корня, похожим на отрубленную лапу дракона.
В последующие дни этот корень, слегка обструганный и вымытый, дядя
Сандро, лежа в кровати, держал в руках и показывал навещающим его лицам как
вещественное доказательство его падения под воздействием внешних сил, а не
алкогольных паров.
Когда через два дня я его навестил, он лежал в кровати, держа в
высунутых из-под одеяла руках этот узловатый, загнутый кусок корня,
величиной с хороший бумеранг.
Дядя Сандро молча указал им на стул и, когда я сел у его изголовья, он
и мне, несмотря на протесты тети Кати, повторил версию своего падения,
добавив, что ночью был ливень и корень сильно подмыло. Дав мне его понюхать,
он вдруг спросил с хитроватой улыбкой, не попахивает ли корень шелковицей.
-- Вроде, -- сказал я, -- а что?
-- А ты пораскинь умом, -- сказал он, отбирая у меня корень и
внюхиваясь в него.
-- Опять за свои глупости, -- отозвалась тетя Катя и, сунув в пузырек с
валерьянкой сломанную спичку, стала капать ему в рюмку, губами считая капли.
-- У меня на участке нет шелковицы, -- сказал он, лукаво поглядывая на
меня с подушки, -- ближайшая -- через дорогу у соседа... Соображаешь?
-- Нет, -- сказал я, -- а что?
-- Там абхазский эндурец живет, -- проговорил дядя Сандро и кивнул с
подушки в том смысле, что не все может сказать в присутствии жены.
Я рассмеялся.
-- Совсем с ума сошел старый пьяница, -- заметила тетя Катя ровным
голосом, стараясь не сбиться со счету и не переплеснуть капавшее лекарство.
Она подошла к нему и осторожно подала рюмку.
-- Ишь ты, первача нацедила, -- сказал дядя Сандро и, привстав с
подушки, взял рюмку, сморщился, проглотил, еще раз сморщился, откинулся на
подушку и выдохнул: -- Если кто меня убьет, то это она... А ты напрасно
смеялся, доживем до весны, увидим...
-- Почему весной? -- не понял я.
-- Увидим, как дерево начнет усыхать, -- приподняв корень одной рукой,
он обхватил его в самом толстом месте другой, -- дерево, потерявшее такой
корень, не может не высохнуть хотя бы наполовину... Тут-то вы, ротозеи, и
поймете, что эндурцы повсюду свои корни протянули...
Я подумал, что дядя Сандро, стыдясь этого неприятного случая, а
главное, стараясь отвести многолетние попытки тети Кати разлучить его с
любимой общественной должностью, придал этому корню смысл мистического
страшилища (подобно тому, как нас когда-то пугали колорадским жуком).
-- В следующее воскресенье приходи, -- сказал он мне на прощанье, --
люди хотят отметить мое выздоровление.
-- Клянусь богом, я пальцем не пошевельну ради этой бесстыжей затеи, --
сказала тетя Катя, скорбно замершая на стуле у его ног. Она это сказала, не
меняя позы.
-- А ты можешь и не шевелиться -- люди все сделают, -- сказал дядя
Сандро и, сам шевельнувшись под одеялом, принял более удобное положение и
понюхал корень, словно через этот запах прослеживал за степенью опасности
эндурских козней.
В воскресенье на закате теплого осеннего дня я снова поднимался к дому
дяди Сандро. След вырубленного корня в виде глубокой выемки все еще
оставался у калитки. Куда ведет оставшаяся часть корня, трудно было понять,
потому что корень пролегал вдоль забора и с обеих сторон уходил в глубь
земли. Разумеется, если разрыть улицу, можно было бы проследить, куда он
ведет, но пока никто не догадался это сделать.
Еще внизу на тропинке я услышал сдержанный гомон голосов -- гости были
в сборе. Я поднялся.
Перед домом возвышался шатер, покрытый плащ-палаткой, для проведения в
нем праздничного пиршества.
У входа в дом стоял брат дяди Сандро, тот самый старик Махаз, который
когда-то поручил мне передать брату жбан с медом. Рядом с ним, опершись на
