Оказывается, племянник Щащико, войдя в лес на против родника, нашел там
брата дяди Сандро, который, увы, мирно спал, положив под голову свое ружье.
Больше всего дядю Сандро взбесило то обстоятельство, что брата его не
разбудил даже выстрел, убивший петуха. Этот выстрел, сложись обстоятельства
похуже, мог убить и глупого лесничего, а сложись обстоятельства совсем
плохо, и самого дядю Сандро.
Брат дяди Сандро в свое оправдание говорил, что сначала он осторожно
следил за всем, что происходит, и все время держал на мушке (чего уж
скрывать!) нашего именитого гостя, но потом, когда ушел племянник, он решил,
что ничего страшного не будет, и уснул. К тому же он добавил, что сутки не
смыкает глаз возле самогонного аппарата. По поводу незадачливого брата дяди
Сандро долго смеялись, то так, то этак примеривая его мирный сон.
-- Вот было бы смеху, -- говорил Щащико, как абрек несколько раздвигая
границы юмора, -- если б я, убив нашего Сандро, подложил его труп рядом со
спящим братом...
Дядя Сандро смеялся вместе со всеми, хотя, честно говоря, ему эта
картина не казалась такой уж смешной. Не успели они отсмеяться по поводу
этой мрачной шутки Щащико, как в кухню вошла жена дяди Сандро и, послушав
взрыв смеха (терпеливо, но и без всякой попытки присоединиться к нему),
обратилась к мужу и сказала ему постным голосом:
-- Домотыжил бы тот участок, раз уж он тебя не убил...
Эти ее слова придали новые юмористические силы шутке Щащико, и уже дядя
Сандро с полной искренностью смеялся вместе со всеми, повторяя:
-- Что я вам такого сделал, что все вы моей смерти возжаждали...
Словам тети Кати особенно долго смеялись, и особенно смешно было то,
что она никак не могла понять, чему они смеются, и выражение лица ее все еще
оставалось сдержанно-траурным, словно то выражение, которое было принято ее
лицом сразу же после выстрела, все еще не сошло с него, и в то же время это
траурное выражение в свете последнего восклицания дяди Сандро можно было
истолковать как сожаление по поводу того, что выстрелом был убит не тот
петух. Но окончательный комизм ее позы и ее слов заключался в неуверенной
попытке через минувшую угрозу смерти вернуть дядю Сандро к трудовому долгу,
тогда как по всем понятиям дяди Сандро, и это было известно всем, и ей в том
числе, минувшая угроза смерти как раз и располагала его к долгу
жизнерадостного застолья. Смех застольцев был веселым разоблачением ее
наивного лукавства.
Одним словом, в тот день они славно попили грушевой водки, и Щащико еще
не раз приходил в Большой Дом поесть, сменить белье, помыться, и ему там
ничего не угрожало, кроме боязни столкнуться со старым Хабугом. Отец дяди
Сандро и сам недолюбливал абреков, и много лет назад, дав на сходке старшине
слово не пускать к себе в дом абреков, формально придерживался его. Смысл
его молчаливого уговора с домашними был такой: делайте что хотите, но чтобы
они мне на глаза не попадались.
Коротко говоря, знаменитый абрек больше дядю Сандро в вероломных
замыслах не подозревал. А через два года власти объявили амнистию всем
абрекам с дореволюционным стажем.
И вот Щащико после пятнадцатилетней жизни в лесах вернулся к себе
домой, к матери и младшему брату, который к этому времени успел жениться и
завести детей.
С полгода Щащико жил у себя дома, и, по словам соседей, видевших его,
не было крестьянина, такого жадного до труда. Целыми днями он возился в
огороде, окапывал и подрезал фруктовые деревья, мотыжил кукурузу, щепил в
лесу дрань, перекрывал ветхую крышу отцовского дома, и все говорил, если
приходилось к слову, что истинное счастье -- это жить у себя дома, работать
у себя в поле и спать в своей постели.
Однажды он пошел в село, где жила его бедная жена, с тем чтобы просить
за все прощения и вернуть ее вместе с сыном домой. Но братья ее наотрез
отказались иметь с ним дело, а сына тайно увезли в другое село, боясь, что
отец попытается его выкрасть. Они знали, что он очень тоскует по сыну.
Щащико настоял на том, чтобы самому встретиться с женой, но, когда
вошел во двор ее родительского дома, где она жила, на него напустили собак,
и он ушел, молча вытерпев это унижение.
Кто знает, что чувствовала жена его, когда он вошел во двор и на него
напустили собак, и он, страшно побледнев от оскорбления, пятясь отходил к
воротам?
Ведь следила она за ним откуда-то, может быть, из-за оконной занавески,
ведь не может быть, чтоб не следила?
Кто знает, что она чувствовала? Утоленье местью за оскорбленную любовь?
Или желание броситься вслед своему все-таки, несмотря ни на что, любимому
мужу и всепрощающей лаской оживить его одичавшее волчье сердце!
Но не суждено было Щащико мирно жить и умереть в своем доме. Через
полгода после его возвращения домой был убит начальник кенгурийской милиции.
Его убил один из абреков, все еще прятавшийся в лесу.
По поводу этого убийства многие бывшие абреки получили повестку явиться
в кенгурийскую милицию. Щащико тоже получил такую повестку. Он сказал дома,
что в милицию не явится, потому что, чует его сердце, живым оттуда не
выйдет.
Целых два дня брат его уговаривал прийти в милицию и тем самым
показать, что ему нечего бояться, что он никакого участия в этом убийстве не
принимал. Брат его уверял, что власти этим призывом явиться в кенгурийскую
милицию хотят установить, кто, испугавшись, не явился и, значит, каким-то
образом все еще связан с несдавшимися абреками.
Наконец Щащико неохотно согласился, когда брат его обещал поехать
вместе с ним в милицию, откуда их обоих больше не выпустили.
На этот раз власти решили круто расправиться с наиболее знаменитыми
абреками, чтобы запугать остальных. Из кенгурийской милиции, всего их было
человек пятнадцать, их перевели в тюрьму, а из тюрьмы перевезли в Мухус, где
их, видимо, судили очень скорым и закрытым судом и ночью, связав попарно,
привезли к морю и расстреляли у обломка Великой Абхазской стены.
Интересно, что во все времена и во всех странах, где расстреливали
приговоренных к смерти, их почему-то всегда старались расстрелять у стены.
Казалось бы, какая разница, где расстрелять человека, не способного к
сопротивлению?
Но видно, есть разница. Видно, расстреливать человека на открытом
пространстве трудней. Открытое пространство связывает приговоренного к
расстрелу с идеен воли и делает убийство человека слишком откровенно
разбойничьим актом.
Но человек, стоящий у стены, как бы заранее приперт к тупику, палач
подготовлен к безвыходности приговоренного. Он только довершает последним
огненным штрихом уже до него разыгранную сцену конца с этой стеной,
воздвигнутой до него и без его ведома, и с этим человеком, стоящим у стены и
как бы добровольно согласившимся играть свою роль в картине конца.
Палачи тоже заботятся о своем душевном удобстве. Раз уж есть стена (в
сущности, она главный виновник, но не мы ее строили), раз уж человек стоит у
стены (не мы его приговаривали), почему бы его не расстрелять, ведь все
равно ему некуда деться -- стена, тупик, конец...
Человек стоит у стены, и палач подымает винтовку почти автоматически,
он подготовил себя так подымать винтовку. Но притупив для себя гнев вины за
нажатый курок, он для своей души ничего не изменил, он просто растянул
убийство во времени, начав его с того мгновенья, когда стал искать
оправдывающие обстоятельства.
А что стена для того, кого расстреливают? Не стоит рассуждать по этому
поводу...
За что поплатился брат Щащико, остается неизвестным, хотя вполне
возможно, что Щащико в какие-то дела его вовлекал. Точно так же не
исключено, что власти решили избавиться и от второго брата, чтобы некому
было мстить за Щащико. Если бы в доме оставался еще один брат, то тогда
этого брата скорее всего отпустили бы, потому что убийство двух братьев
слишком сильно увеличивало бы шансы на то, что третий брат возьмется за
оружие.
Правосознание карающих от имени закона и мстящих по велению обычаев
кровной мести мало чем отличалось друг от друга... в те времена, добавим мы,
чтобы не было кривотолков.
Когда из Кенгурска в Мухус в "воронке" везли арестованных абреков, моя
мама на фаэтоне ехала из Мухуса в Анастасовку, чтобы оттуда подняться в
Чегем. На приморском шоссе два этих экипажа встретились.
Щащико, видимо всосавшийся глазами в какую-то щелочку, открывавшую ему
кусочек воли, увидел маму и был страшно обрадован. Мама состояла с Щащико
примерно в таком же родстве, что и дядя Сандро. Потом через каких-то людей,
сидевших в тюрьме вместе с ним, дошло до мамы, что он ее видел уезжающей в
Чегем. Можно представить, как его тоскующее сердце потянулось вслед за этим
фаэтоном.
Судьбе было угодно, чтобы тень Щащико еще раз соприкоснулась с нашей
семьей уже через отца.
Рядом с нашим домом жил чекист, который каждое утро, когда отец уходил
из дому, стоял на крыльце и чистил сапоги. Через день после того, как
привезли абреков, он остановил отца и, разогнувшись, сказал:
-- У тебя из кенгурийских родственников никто не сидит?
-- Вроде бы нет, -- сказал отец.
-- Привезли вчера дюжину абреков, -- продолжал добродушный чекист, --
похоже -- пустят в расход... Так что, если кто из близких среди них --
действуй, пока не поздно...
-- Вроде бы нет, -- повторил отец, мысленно перебирая родственников,
которые могли бы очутиться в этой компании. По его словам, он вспомнил о
Щащико, и даже в первую очередь, но он был уверен, что если бы тому грозило
что-нибудь подобное, его обязательно известили бы... Ведь просили помощи и
по гораздо более пустяковым делам. Но тут так получилось. Из кенгурийской
тюрьмы их вывезли под большим секретом и никто не знал, что арестованные уже
в Мухусе.
-- Ну нет, так тем лучше, -- сказал чекист и снова взялся за сапоги, а
отец пошел своей дорогой, которая обычно приводила его в кофейню.
Через два месяца после расстрела абреков, когда родственники Щащико
точно узнали, что братья расстреляны, и узнали, что расстреляны они у
обломков Великой Абхазской стены и там же закопаны, они с дядей Сандро
верхом поехали в Мухус, прихватив пару лишних лошадей, чтобы перевезти домой
трупы.
По абхазским обычаям мертвый должен быть предан земле на семейном
кладбище. И если он убит или умер очень далеко от дома, его надо во что бы
то ни стало перевезти домой. И если он убит властями и тело его охраняется
ими, надо выкрасть или вырвать силой родной труп, даже рискуя жизнью. Таков
закон гор, закон чести абхазца.
И сколько бы лет ни прошло с тех пор, как погиб или умер близкий
человек, абхазец, узнав место его захоронения, даже если оно за тысячу
километров, даже если ему для этого придется продать все свое имущество,
должен перевезти останки своего родственника, ибо по абхазским понятиям
кости абхазца в чужой земле ждут, их надо предать родной земле, только в ней
они успокоятся и отпустят душу близких.
Обломок Великой Абхазской стены был расположен в нескольких километрах
от города на берегу моря в тогда еще глухом, пустынном месте.
Днем они узнали, что место захоронения абреков охраняется четырьмя
бойцами, к которым приставлен начальник. Все они живут в двух палатках тут
же возле крепостной стены и попеременно охраняют место захоронения от
родственников, пытающихся овладеть преступными трупами своих абреков.
План овладения трупами был такой. Ночью кавалькада родственников
подъедет к окрестностям крепости, спешится, привяжет лошадей и заляжет
