пытался поймать его Тендел.
-- Хотел послушать, кто какие глупости будет говорить, -- отвечал
Хабуг.
-- Проверим следы, -- пригрозил Тендел.
-- Проверяйте, -- отвечал Хабуг.
Он настолько был уверен, что лиса попала под разъяренное копыто мула,
что и спускаться не стал к тому месту, где была убита лиса, чтобы найти след
от копыт своего мула. Спустились другие люди и в самом деле подтвердили, что
возле камня есть следы мула. Тут чегемцы настолько разочаровались в Тенделе,
что не только перестали верить в причмокивающую под коровьим выменем лису,
не только в медведя, водившего его за нос, в это они и раньше не слишком
верили, а перестали верить даже в то, что он однажды ушел в лес с целым
носом, а возвратился со сломанным.
-- Сдается мне, что он всегда был кривоносым, -- первым отрекся от него
Сико, как один из пожилых людей, который мог помнить лучше других о юности
Тендела.
Тут сам Тендел и весь охотничий клан почувствовали как бы генетическую
обиду за эту унизительную версию и потребовали от Сико пользоваться впредь
более приличными формулировками.
-- Обижаются?! -- воскликнул Сико, услышав об этом. -- Пусть посмотрят
на свои носы!
Дело в том, что Сико, как очевидец истории с лисой и один из первых ее
рассказчиков, сам попал впросак после того, как победила более
правдоподобная версия смерти лисы под копытом мула. Этого он охотнику не мог
простить, тем более что род Тендела и в самом деле отличался носатостью.
На эту его дерзкую выходку родственники охотника утверждали, что можно
оказаться кривоносым и не будучи носатым от природы, что они в самое
ближайшее время и постараются доказать.
На эту угрозу Сико после суточного раздумья отвечал, что, судя по
стрельбе лучшего охотника их клана, пули их имеют свойство влетать в рот и
вылетать из задницы, так что он уже договорился с Кунтой: тот будет ходить
за ним с мотыгой и откапывать их из земли.
Тут родственники Тендела замолкли, и это было настолько плохим
признаком, что в дело вмешался сам Хабуг. Он во всеуслышанье заявил, как
один из самых старших жителей села, что прекрасно помнит Тендела еще в те
времена, когда тот имел вполне приличный (для своего рода), ничем не
поврежденный нос. Что же насчет лисы, добавил он, то и лису, если как
следует вытянуть, можно прострелить хоть в том направлении, хоть в обратном,
особенно если она лежит на склоне, а перед этим убита копытом какого-нибудь
ревнивого мула.
Вмешательство Хабуга как будто несколько смягчило родственников
охотника, хотя они были не вполне довольны некоторыми его определениями.
Пока чегемцы думали и гадали, что бы значили чудеса в дупле молельного
дерева и чем окончится спор Сико с охотничьим кланом, из села Анхара, где
жил Колчерукий, стали доходить слухи о таинственном исчезновении колхозного
бухгалтера.
Оказывается, этот бухгалтер ехал с колхозными деньгами из райцентра к
себе в село, но до села не доехал, а в райцентр не вернулся. Впрочем, в
райцентр ему и незачем было возвращаться.
Может, председатель и не догадался бы сопоставить некоторые странные
факты, если бы секретарь сельсовета не шепнул ему кое-что. А шепнул он ему,
что за день до сожжения молельного дерева люди видели, как Сандро у себя в
шалаше принимал какого-то странного человека. Людям этот человек показался
странным, потому что сам он был лысым, а лошадь его, привязанная у коновязи,
наоборот, была чересчур гриваста, прямо, лев какой-то.
-- Никому ни слова, -- оживился председатель и послал его в село Анхара
уточнить внешность лошади и самого бухгалтера, а заодно узнать, не брал ли
он с собой из дому медный котел.
-- И лошадь была гривастая, и сам он был лыс, как ладонь, -- рассказал
секретарь, вернувшись, -- а насчет котла ничего не знают, потому что все
котлы и чугунки на месте.
-- Сандро нарочно подбросил этот котел, чтобы нас запутать, -- сказал
председатель и тут же послал его в Кенгурск за милицией.
Версия у него была такая: Сандро убил бухгалтера с целью грабежа,
подвесил труп изнутри дупла, чтобы, выбрав удобный момент, вывезти его в лес
и закопать. Но тут неожиданно для него на следующий день нагрянули
комсомольцы и сожгли труп вместе с деревом.
В ту же ночь он приказал сторожу сельмага притаиться в зарослях ежевики
возле дома Сандро и следить за тем, чтобы из дома ничего не вынесли Он
решил, что Сандро, убив бухгалтера, увел лошадь куда-то в лес и держит ее
там, а седло, скорее всего, припрятал дома. А теперь, когда пошли слухи об
исчезнувшем бухгалтере, он, боясь обыска, вынесет седло из дому и перепрячет
его в другом месте. Рано утром, вспугнутый выстрелом Хабуга, сторож сельмага
вернулся в правление колхоза. Оказывается, старик, громко крича, что
проклятые зайцы ему всю фасоль потравили, дал из своего дробовика два
выстрела с балкона. Видно, сторожа почуяли собаки.
-- Выносили что-нибудь ночью? -- спросил председатель.
-- Нет, -- ответил сторож и соврал, потому что жена Хабуга ночью
принесла ему кусок курицы и чурек. Она умоляла его сидеть в своей засаде как
можно тише, а то, не дай бог, если ее старик узнает, что за его домом
следят, всех переколошматит.
-- Можно, я усну? -- спросил сторож.
-- Лучшего не придумаешь, -- ответила она, и сторож тут же уснул,
подчиняясь многолетней привычке спать в самых неприхотливых условиях.
В этот день почти одновременно с двух разных сторон к правлению колхоза
подъехал кенгурийский милиционер и двое родственников бухгалтера во главе к
Колчеруким. Один из родственников, пожилой крестьянин, был в бурке и в
башлыке. Другой, что говорится, в расцвете сил, а одежда его намекала на
принадлежность к партийной администрации, хотя он к ней никакого отношения
не имел. Одет он был в чесучовый китель и в широкие галифе с сапогами. Так
что, если судить по одежде, можно было сказать, что, начиная от головы и до
пояса, он как бы представлял законодательную власть, а от пояса до сапог --
исполнительную.
Председатель колхоза и председатель сельсовета, увидев гостей, вышли из
правления и после некоторых колебаний, разделившись, подошли к прибывшим.
Первый подошел к милиционеру, а второй -- к родственникам бухгалтера.
-- Бухгалтера спалили, так хоть бы лошадь назад отослали! -- крикнул
Колчерукий вместо приветствия и, быстро спешившись, привязал свою лошадь у
коновязи.
-- Подожди, Колчерукий, -- заметил старший родственник, отдавая поводья
председателю сельсовета.
-- Не в лошади дело, -- важно сказал председатель, подходя к ним и
пожимая всем руки. Он это сказал скорбным голосом и при этом покачал головой
с политическим намеком. Милиционер тоже качнул головой, как бы поддерживая
знакомую правильность направления мыслей.
-- Как это не в лошади! -- удивился Колчерукий. -- Что ж он ее, спалил
вместе с нашим бухгалтером?
-- Да нет! -- поморщился Тимур оттого, что Колчерукий путал высокое с
низким. -- Орех сожгли наши комсомольцы по решению актива...
Тут он изложил версию преступления Сандро так, как сам ее представлял
себе или хотел представить другим. Он сказал, что Сандро, по-видимому, убил
бухгалтера и спрятал в дупле, чтобы потом, выбрав удобное время, закопать
его где-нибудь подальше, где деревенские собаки и окрестные шакалы не могли
бы его откопать. А тут на следующий день комсомольцы предали огню молельный
орех, и преступление обнаружилось.
-- А где лошадь? -- перебил его Колчерукий.
-- Лошадь, я думаю, он держит где-нибудь в лесу, -- сказал
председатель.
-- Мы так думаем, -- поправил его Махты. Ему уже приходилось
напоминать, что он тоже власть, но в Чегеме, как и по всей стране, это
забывалось.
-- Надо допросить Сандро и осмотреть место, где найдены кости
бухгалтера, -- подытожил милиционер.
-- Поедем к ореху, а там и до Сандро рукой подать, -- сказал Махты.
Председатель попрощался со всеми и ушел в правление.
Махты оседлал свою лошадь, которая паслась во дворе сельсовета, и все
пятеро выехали в сторону молельного ореха.
-- Об одном прошу, -- сказал старший родственник, подъезжая поближе к
милиционеру, -- не оскверните кости нашего родственника -- не надо их щупать
там, мерить, лапать...
Тут милиционер опешил и остановил лошадь.
-- Но я собираюсь, -- сказал он, -- забрать кости вместе с Сандро...
-- Ты из России приехал или из Кенгурска? -- спросил старший
родственник и тоже остановил лошадь. К нему подъехал младший родственник и
остановился рядом. Теперь все остановили лошадей.
-- Из Кенгурска, -- сказал милиционер, краем глаза послеживая за правой
рукой младшего родственника. Тот перебросил поводья в левую руку.
-- И ты не знаешь, что абхазец не разбрасывается костями родственника!
-- Знаю, но закон требует кости, чтоб установить труп.
-- Значит, хотите дважды нас опозорить? -- спросил старший родственник.
-- Трижды! -- поправил его младший. -- Убили -- раз. Сожгли -- два.
Кости увозите -- три.
-- Да, трижды, -- согласился старший родственник, выслушав младшего и
посмотрев на милиционера.
-- Не считая лошади, -- добавил Колчерукий, оглянувшись. Он был
впереди.
-- Не считая, -- терпеливо согласился старший.
-- Суд, -- сказал милиционер и развел руками.
-- Да, -- как бы сочувствуя родственникам, добавил Махты, -- у них
такой обычай, кости адвокатам показывать.
Он тронул лошадь и все поехали.
-- Неужели вы думаете, -- после глубокого раздумья сказал старший
родственник, -- что мы допустим это?
-- Что это? -- спросил милиционер.
-- Что ты, гремя костями нашего родственника, поедешь в район?
-- Если туго завязать... -- начал было милиционер.
-- Ни слова! -- перебил его младший родственник, слегка наезжая на него
лошадью.
-- И неужели вы думаете, мы допустим, -- продолжал старший, -- чтобы
его государство судило, а не мы?
-- А почему? -- миролюбиво отозвался Махты. -- Сейчас государство
хорошо судит.
-- Не спорю, -- согласился старший родственник, -- государство судит
неплохо. Но он у нас убил родственника, а не у государства.
Они выехали из буковой рощи, и, когда тропа пошла по косогору, далеко
внизу открылось рыжее кукурузное поле. Отсюда, с тропы, были видны фигурки
крестьян, ломающих кукурузу.
-- Э-гей, гей, Кун-таа! -- крикнул Махты, остановив лошадь и страшно
раздув шею.
Было видно, как запаздывает звук: люди на кукурузном поле замерли уже
после того, как Махты докричал.
-- Эге-гей, чего тебе! -- наконец отозвался один из них.
Махты снова напружинился и, раздувая шею, закричал:
-- Приходи к Большому ореху! Большому! Боль-шо-муу!
-- Зачем он нам? -- спросил милиционер.
-- Он разгребал дупло, -- пояснил Махты. Они стояли на тропе и
смотрели, как далеко внизу фигурки остановились, видно о чгм-то
переговаривались. Потом разом все стали подниматься к тропе. Те, что
работали, скинув рубахи, на ходу одевались и затягивали пояса.
-- Тьфу ты! -- сплюнул Махты. -- Так и знал, что все попрут.
Он прочистил глотку и снова стал кричать, чтобы подымался только Кунта.
Остальные после некоторого раздумья неохотно повернули обратно.
-- Тронули, сам придет, -- сказал Махты, и они поехали дальше.
Через час пятеро всадников подъехали к молельному ореху. Они спешились
у коновязи, а Колчерукий, взяв свою лошадь под уздцы, спустился к роднику.
-- Моя лошадь пить хочет, -- пояснил он с нескрываемым эгоцентризмом
старого лошадника.
-- Вот здесь лежат его кости, -- протянул Махты руку с камчой, указывая
