метрах в ста от крепости. Один из родственников, джигитуя, крича и стреляя в
воздух, берегом промчится мимо крепости, а залегшие невдалеке родственники
будут стрелять по крепостной стене, чтобы охранники почувствовали близость
пуль. По соображениям чегемцев, охранники, увидев такую массированную атаку,
разбегутся, потому что, как выяснилось, они по национальности русские, а у
русских не может быть слишком большого интереса рисковать жизнью, охраняя
абхазских мертвецов.
Как решили, так и сделали. Но когда один из родственников Щащико,
гикая, стреляя в воздух и разбрызгивая приморскую гальку, промчался мимо
крепости, а залегшие в кустах остальные участники вылазки осыпали древнюю
стену градом пуль, русские охранники вместо того, чтобы разбежаться,
выскочили из палаток и, присоединясь к бдящему часовому, заняли круговую
оборону возле Великой стены.
Охрана стойко защищала вверенные ей трупы. Произошла перестрелка,
которая, к счастью, окончилась без кровопролития.
Часть родственников растерялась, почувствовав упорство охраны, а двое,
наиболее пылкие, предложили идти на открытый штурм крепостной стены. Дяде
Сандро это очень не понравилось. Он вспомнил, что, в сущности, Щащико ему
даже не двоюродный брат, а гораздо более далекий родственник. Раньше, когда
Щащико гремел по всей Абхазии как великий абрек, он свыкся с мыслью, что
Щащико его двоюродный брат. И хотя он продолжал уважать память великого
абрека, он теперь с необыкновенной ясностью вспомнил, что, в сущности,
родство с Щащико у него очень далекое и очень относительное. И ему пришел в
голову совсем другой план. Он подумал, что раз в этой стране все можно
сделать за взятку, почему бы не выкупить трупы братьев?
На следующий день дядя Сандро отыскал нужного человека и через него
быстро нашел общий язык с начальником охраны. Тела Щащико и его брата
обошлись в пятьсот рублей денег и два хороших бурдюка вина. Договорились в
следующую ночь явиться с ясаком прямо к стене, при этом было оговорено со
всей строгостью, чтобы подходящие к стене заранее сдали оружие тому
человеку, который останется при лошадях.
В тот же день один из родственников поскакал в Чегем за данью, и на
следующую ночь дядя Сандро вместе с близкими Щащико подъехали к обломку
Великой Абхазской стены. Они спешились, сдали оружие одному из парней,
оставшемуся с лошадьми, и во главе с дядей Сандро, державшим в каждой руке
по бурдюку с вином, подошли к крепости.
При свете электрического фонарика, которым светил ему один из
охранников, начальник пересчитал деньги и положил их в карман. После этого
он стал открывать бурдюки с вином, и дядя Сандро вдруг заметил, что и сам он
напоминает огромный бурдюк!
-- Ежели с нами по-человечески, -- сказал начальник, приподняв один
бурдюк и смачно приникнув к отверстию, сделал долгий отхлеб, проверяя
качество вина, оторвался, шевеля губами и прислушиваясь к действию
живительной влаги на свой рот и глотку, шумно выдохнул воздух и, поставив
бурдюк на землю, добавил, приподымая второй, -- то и мы по-человечески... --
Снова приникнул к отверстию бурдюка и снова сделал хороший отхлеб, шумно
выдохнул и, поставив бурдюк на землю, закончил свою трехступенчатую,
прослоенную винными паузами мысль; -- А стрельбой нас не возьмешь, мы к
стрельбе привыкши...
Разговорившись с начальником охраны, дядя Сандро узнал, что уже семь
трупов абреков выкуплены родственниками. Начальник охраны, поняв, что дядя
Сандро свойский человек, просил передать родственникам остающихся трупов,
если он с ними встретится, что они могут вот так, по-мирному, выкупить своих
мертвецов. Дядя Сандро обещал.
Охранник, что стоял рядом с ними, приподнял бурдюки и бережно перенес
их к палаткам, где другой охранник прямо на берегу расстилал брезент. Первый
охранник, оставив оба бурдюка на брезенте, вернулся. Второй охранник
притащил из палатки стаканы и расставил их на этой солдатской скатерти. В
лунном свете стаканы сверкали с тусклой аппетитностью. Потом он разложил на
брезенте ломти холодного мяса, хачапури, зелень -- остатки предыдущего ясака
-- подумал дядя Сандро.
И вдруг дядя Сандро почувствовал, что не прочь у этой зловещей стены на
берегу вздыхающего прохладой волн моря провести поминальный ужин с этими
добрыми мошенниками, столь храбро защищавшими свой странный потусторонний
доход.
Но он тут же устыдился этого кощунственного желания, смиренно погасил
его (впрочем, оно еще некоторое время продолжало предательски дотлевать) и,
наконец, успокоил себя мыслью о том, что он только подумал, а это в счет не
идет.
Начальник охраны самолично подвел дядю Сандро и остальных родственников
к подножию стены и, показав место, где надо рыть, вручил дяде Сандро свой
электрический фонарик. Дядя Сандро попытался отказаться, кивнув на ясную
луну, но тот сунул ему фонарик.
-- Пригодится, -- сказал он, и дядя Сандро догадался, что трупы,
по-видимому, уже сильно испорчены временем.
-- Два, -- четко напомнил начальник охраны остающемуся часовому и для
полной убедительности выставил ему два пальца.
-- Ясно, -- ответил часовой, и начальник двинулся в сторону бурдюков с
вином.
Дядя Сандро лишний раз убедился, что здесь установлен строгий контроль
за трупами, и никому не удастся вместе с выкупленными трупами прихватить
невыкупленные. Разумеется, ни дядя Сандро, ни другие родственники Щащико
этого не собирались делать.
Часовой отошел к краю стены, обросшему кустами ежевики, и, нагнувшись,
вытащил из кустов две упрятанные там лопаты. Он принес лопаты и молча бросил
их к ногам пришельцев.
Дядя Сандро поинтересовался, не этими ли лопатами роют яму после
расстрела людей у этой стены.
-- Не, -- сказал часовой, мотая головой, -- они ж сами ликвидуют и сами
закапывают... Мы ж с военного городка, мы ж с ими не связаны...
Дядя Сандро направил свет электрического фонарика на указанное
начальником место, тем самым показывая, что за лопаты должны взяться другие,
и родственники, то и дело меняясь и не переставая удивляться какой-то особой
каменистости, какой-то неприятной чужеродности, нечегемности грунта, его
подозрительной эндуристости, отрыли довольно большую яму.
Обезображенный распадом труп Щащико узнали по кисти руки, лишенной
большого пальца. Трупы братьев, их так и расстреляли привязанными друг к
другу, вытащили из ямы и, перерезав веревки, отъединили друг от друга.
Яму с оставшимися трупами снова завалили землей, и, пока тела братьев,
обернутые в бурки, приторачивали к лошадям, часовой тщательно разровнял
землю, чтобы не оставлять следов, и так же тщательно упрятал лопаты в кусты
ежевики.
Когда родственники Щащико, придерживая пугающихся лошадей, приторочили
завернутые в бурки тела убитых братьев к седлам, дядя Сандро вернул фонарик
часовому и сел на свою лошадь. Часовой быстро направился к палаткам, где его
товарищи уже расселись за поздним ужином.
Придерживая накоротке лошадей с телами убитых (пока они не освоятся со
своей необычной кладью), кавалькада осторожно выбралась на дорогу. В ту же
ночь останки братьев довезли до Кодера, где их тщательно промыли и на
следующий день похоронили на семейном кладбище.
Жена Щащико, узнав, что его схватили, приехала в кенгурийскую тюрьму с
передачей и сыном. Она надеялась на свидание, но свидания не разрешили, хотя
передачу взяли.
В течение многих дней она приходила с сыном к воротам тюрьмы и
терпеливо ждала, надеясь, что Щащико ее заметит из окошка. Некоторые
заключенные перекликались со своими родственниками, вот так, как она,
стоявшими за воротами тюрьмы.
Но Щащико не мог ни окликнуть, ни увидеть ее, потому что еще до ее
приезда всех абреков переправили в Мухус.
Позже, узнав, что Щащико расстрелян, она не выдержала и повесилась.
Сына ее взял на воспитание один из ее братьев, как раз тот, что непреклоннее
всех отвергал попытки Щащико примириться с семьей. Но можно ли и его
осуждать, оскорбленного за честь любимой сестры?
Да смягчит господь наши души, да увлажнит сухие, вечно жаждущие
возмездия глаза!
--------
Глава 7. История молельного дерева
В начале тридцатых годов волна коллективизации дохлестнула до горного
села Чегем, дохлестнула, смывая амбары и загоны и швыряя в общий котел все,
что подворачивалось на пути, -- буйвол, так буйвола, свинья, так свинью,
овца, так овцу: хватай за курдюк и швыряй туда же -- в большом хозяйстве все
пригодится!
Отец дяди Сандро, старый Хабуг, считался одним из самых зажиточных
людей села. У него было около тысячи коз, десяток коров, несколько буйволиц,
несколько верховых лошадей, четыре осла и пять мулов.
Четверо сыновей, не считая дядю Сандро, и сам старик держали в руках и
вели это хлопотное и нелегко собранное хозяйство.
Как это бывает в горах во время грозы; кругом ливень, а тут, на
взгорье, почему-то не задетом грозой, нет-нет да и выглянет солнце, -- так и
многие чегемцы надеялись, что и колхозное поветрие, дурь грамотеев в
чесучовых кителях, авось как-нибудь пронесет.
Ведь пронесло коммунию, остались только воспоминания об общих обедах,
похожих на ежедневные пиршества, да большие черные следы от костров во дворе
сельсовета, где готовили еду, да всякие шутки по поводу этого короткого, но
веселого времени. Вот и ждали чегемцы, гадали, переминались.
Но по всему было видно, что власти на этот раз шутить не собирались.
Сначала в колхоз вошли самые бедные, потом стали откалываться и крепкие
самостоятельные хозяйства.
Хабугу тоже предлагали, да он все отшучивался, отговаривался, делал
вид, что у него на этот счет какие-то особые сведения, свои вести, свой
хабар, который вот-вот подтвердится, и тогда все пойдет по-другому. Но хабар
никак не подтверждался, и в конце концов председатель пригрозил, что лишит
его права голоса.
-- Ты бы лучше лишил голоса моего осла, а то он у меня слишком
голосистый, -- ответил ему Хабуг, не очень понимая, что означает это право
голоса. Он решил, что председатель ему не даст говорить на сходках, да ведь
на сходках каждый может говорить, лишь бы тебя крестьяне слушать хотели.
Всякие уполномоченные, которые приезжали из города и по давней традиции
останавливались у него в доме, это-то и придавало ему смелости, тоже
советовали входить в колхоз, потому что податься, говорили они, все равно
будет некуда.
Председатель колхоза особенно нажимал на Хабуга, потому что он
пользовался у чегемцев тем ненавязанным и потому устойчивым авторитетом,
которым пользуются во всех областях жизни знатоки дела.
Тем более в таком открытом деле, как ведение хозяйства, где каждый
кукурузный початок быть похожим на своего хозяина и каждый бараний курдюк
шлепает по заднице барана с той силой тяжести, которую придает ему владелец
барана.
И он, председатель, знал, что многие колеблющиеся перейдут на сторону
колхоза, если Хабуг вступит в него.
Слухи о том, что некоторых богатых крестьян высылают в Сибирь, уже
дошли до Чегема. Таких было в Абхазии очень мало, но все-таки были, и сам
Хабуг об этом знал. Знал и раздумывал, потому что многое было непонятно
старику.
Так, было непонятно, где будет колхоз держать скотину, если ее соберут
со всего села? Почему не строят заранее больших коровников и крытых загонов
для овец и коз? Какая сила заставит крестьян хорошо работать на общем поле,
когда иной и на своей усадьбе работает кое-как?
А главное, чего не выразить словом и чего никогда не поймут эти
