обвязанного веревками, возможно, это был тот же самый рабочий, но теперь он
присобачивал крест к вершине купола. Но даже и ребенку было видно, насколько
этот крест не соответствует архитектуре здания. Старый крест был массивный,
толстый, блестящий, а этот, по сравнению с ним, был как хилый росточек того
мощного дерева. Нет, не на той земле он вырос! Я даже думаю, что этот крест
раздобыли на Михайловском кладбище, сняли с какой-нибудь зажиточной
дореволюционной могилы.
Так или иначе, церковь снова заработала, и дворик ее снова превратился
в биржу нищих, и снова длинноволосые попы деловитой походкой входили в
церковный двор, отстраняясь от богомолок, как чиновник райсовета, проходящий
в свой кабинет, от хватающих его на ходу посетителей, и было одно непонятно,
где их все это время держали и как они ухитрялись маскировать свои длинные
волосы.
А церковь по-прежнему называли греческой и продолжали называть даже
после того, как в 1949 году всех греков, вместе со стариками и детьми,
партийцами и беспартийными, сгребли в одну кучу и переселили в Казахстан. А
потом, после Двадцатого съезда, когда им разрешили вернуться, вместе с чудом
уцелевшими стариками и повзрослевшими детьми, вместе с бывшими партийцами,
ставшими беспартийными, те, что вернулись, а вернулось ничтожное
меньшинство, так вот, те, что вернулись, могли убедиться, что в нашем городе
церковь по-прежнему называют греческой, если к этому времени они не потеряли
интерес к церкви, как и ко всему на свете, что, надо полагать, тоже вполне
вероятно.
___
Но вернемся к чегемцам. По принятому у нас обычаю всякую кампанию
принято поддерживать и развивать на местах. Разумеется, для антирелигиозной
кампании не могло быть никакого исключения. На этот раз трудность состояла в
том, что абхазцы -- и те, что причисляют себя к христианам, и те, что
считают себя мусульманами -- не посещают ни церквей, ни мечетей по причине
почти полного отсутствия их в абхазских деревнях. В кенгурийском районе
никогда не было ни одной мечети и ни одной церкви. Но так как кампанию надо
было проводить, каждый делал, что мог.
Председатель чегемского колхоза, посоветовавшись со своим активом,
решил сжечь молельный орех как религиозный предрассудок. Комсомольцы села с
радостью исполнили это решение. В тот же день в дупло наложили сухостоя и
подожгли.
И все-таки могучее дерево уцелело, хотя из его обломанной вершины
несколько дней продолжал идти дым, как из жерла вулкана. Часть ствола со
стороны дупла почернела и обуглилась на несколько метров вверх, но другая
сторона ствола почти не обгорела, пламя так и не смогло обхватить ее и
задушить.
Видно, главным для чегемских комсомольцев было символическое предание
огню молельного дерева, а не полное его уничтожение. Так или иначе, дерево
уцелело, даже виноградная лоза оказалась нетронутой.
-- Кого не убил небесный огонь, того земным не возьмешь, -- изрек на
следующий день один из чегемцев по имени Сико. Он стоял у подножия
молельного дерева и оглядывал его вместе с собравшимися земляками. Они
пришли сюда с ближайшего поля, где мотыжили кукурузу.
Кунта, выгребая мотыгой золу из дупла, обнаружил в ней осколки
чугунного котла, в котором пастухи варили мясо. Видно, котел не выдержал
огня и лопнул.
Через некоторое время, к великому удивлению собравшихся, тот, что
орудовал мотыгой, выгреб из дупла еще один котел совершенно непонятного
происхождения. Этого котла никто здесь никогда не видел. Котел был покрыт
толстым слоем копоти, слегка помят, но совершенно цел. Было непонятно,
во-первых, как он здесь очутился, а во-вторых, как он уцелел, будучи медным,
тогда как чугунный не выдержал и лопнул.
Только успели найти более или менее толковое объяснение этому чуду --
было решено, что божество четвероногих подбросило этот котел, чтобы
крестьяне не расстраивались и продолжали верить в защиту молельного ореха от
всякой напасти. Вот оно и подбросило котел, хотя и не новый, но вполне
пригодный для варки мяса.
Только успели подивиться этому достаточно пристойному чуду, как
произошло нечто и вовсе не объяснимое. Неутомимый выгребальщик выгреб из
дупла какие-то слегка обгорелые кости непонятного происхождения, после чего
выкатил явно человеческий череп, хотя и объяснявший происхождение костей, но
не объяснявший собственного происхождения.
-- Откуда этот бедняга взялся? -- только и повторяли чегемцы, передавая
из рук в руки череп, кроме своих естественных отверстий имевший еще
дополнительную дырку в самой черепной коробке. Одни из них старались
проглянуть через эту дырку в глазницу, другие, наоборот, проглядывали через
глазницу в эту дырку, но ни те, ни другие никак не могли объяснить
происхождение этого черепа и костей.
Наконец кто-то догадался стукнуть по стволу топором, и, к еще большему
недоумению собравшихся, дерево не только не ответило: "Кумхоззз!" -- а
издало какой-то нехороший, утробный звук. И сколько его ни били, никакого
звона не получалось, а получался этот неприятный и даже как бы угрожающий
звук.
-- За что? -- приуныли чегемцы.
-- Как за что? -- отвечал самый старший из них по имени Сико. -- Вы его
палить, а оно вам плясать?!
-- Так то ж не мы!
-- Надо было не пускать их сюда, -- отвечал Сико, оглядывая кости и
огромное выжженное дупло.
-- Тогда почему оно подбросило котел? -- недоумевали чегемцы На этот
вопрос даже Сико ничего им не мог ответить.
-- Осторожно вложи все обратно, -- кивнул он на череп и кости, --
прикрой как следует золой, чтобы зверье не растащило..
Только Кунта закопал в золу таинственные останки, как из глубины
котловины Сабида раздался выстрел. Всем стало не по себе.
-- Неужто абреки пошаливают? -- сказал кто-то.
-- Я же сказал, что это просто так не кончится, -- напомнил Сико, хотя
он этого не говорил, а только подумал.
-- Ша! Кажется, кто-то кричит, -- сказал Кунта, и все прислушались. В
самом деле, из глубины котловины Сабида раздавался почти беспрерывный
человеческий крик. Звук как будто приближался. Наконец из зарослей появилась
фигура человека.
Беспрерывно крича "Чудо! Чудо! Светопреставление!" -- человек
поднимался вверх к молельному ореху. Это был знаменитый охотник Тендел.
Продолжая кричать, он быстро поднимался по зеленому косогору. В руке у него
телепался легкий пламень лисьей тушки.
-- Да что же случилось? -- спросили у него, когда он подошел к дереву.
-- Чудо! -- выдохнул он и, бросив к подножию ореха лисью тушку,
рассказал, что случилось.
Оказывается, он увидел ее на лесной лужайке. Вытянувшись во всю длину,
она лежала под камнем и следила за пасущимися поблизости лошадьми. Тенделу
показалось странным, что лиса так внимательно следит за лошадьми. Тут он
обратил внимание, что среди лошадей была кобылица с жеребенком. Странная
догадка мелькнула в его голове Он подумал, что это та самая лиса-дьяволица,
которая когда-то сосала вымя коровы. И вот теперь она подбирается к
кобылице.
Тщательно прицелившись, он выстрелил. Лиса, как лежала неподвижно, так
и осталась лежать. Наповал, подумал он и подошел к добыче. Приподняв тушку,
он удивился, что на ней не оказалось следов крови. А потом еще более
удивился, не найдя на ее теле ни входного, ни выходного отверстия пули. Тут
он окончательно убедился, что это та самая дьяволица, которая когда-то на
его глазах сосала коровье вымя, нагло причмокивая и нетерпеливо дергая за
сосцы.
Услышав такое, собравшиеся, в свою очередь, рассказали ему о том, что
нашли в молельном дереве, одновременно щупая и осматривая лисью тушку с
целью найти в ней входное или выходное отверстие пули.
-- А может, она мертвая была? -- сказал кто-то.
-- Как бы не так, -- отвечал Тендел, -- она и сейчас еще теплая.
В самом деле, тушка была еще совсем свежая.
-- Куда же делась пуля? -- недоумевали чегемцы.
-- Вошла в рот и вышла из задницы! -- уверял Тендел. -- Другого пути у
нее не было.
-- А может, внутри осталась? -- спрашивали крестьяне, приподымая тушку
и встряхивая ее вниз головой в надежде, что пуля выкатится.
-- В том-то и дело, что не осталась! -- кричал взволнованный Тендел --
Я же нашел место, где она вошла в землю. Кунта, бери мотыгу, сейчас откопаем
ее.
Почему-то всем казалось естественным, что черновую работу, необходимую
даже для показа чуда, должен выполнять именно Кунта. Кунта перекинул мотыгу
через плечо, и все спустились вниз. Через час они возвратились с откопанной
пулей Тендела.
Удивление и даже отчасти ужас охватили вернувшихся, когда они
обнаружили, что тушка лисы, оставленная у подножия молельного дерева,
куда-то исчезла. Тендел так и застыл со своей откопанной пулей в руке. Тут
кто-то заметил, что котел, стоявший в дупле в нормальном положении, оказался
перевернутым вверх дном.
-- Клянусь божеством четвероногих, -- воскликнул Тендел, -- она его
опрокинула на себя!
Он велел Кунте осторожно приподнять котел, а сам стал на изготовку,
чтобы стрелять, как только она выскочит из-под котла. Но стрелять не
пришлось, потому что под котлом ничего не оказалось. Тогда снова разгребли
золу, чтобы посмотреть, на месте ли останки неизвестного. Нет, они оказались
на месте, а тушка исчезла. Теперь все окончательно уверились, что это была
та самая дьяволица, которая сосала у коровы молоко, причмокивая и дергая за
сосцы, как телок.
-- Дураки мы, дураки! -- сказал Сико и ударил себя по голове в знак
допущенной глупости. -- Видно, пулю нельзя было откапывать. Она-то ее и
прижимала к земле, делала мертвой.
Тут всем стало совершенно ясно, что пулю никак нельзя было откапывать,
и все, в том числе и Тендел, с укором посмотрели на Кунту, который орудовал
своей мотыгой.
Кунта смутился и предложил всем вернуться на кукурузник и домотыжить
тот участок, на котором они работали с утра.
-- Ты что, совсем спятил! -- воскликнул Сико. -- Тихонько, по одному
расходитесь по домам!
Перекинув мотыги через плечо, чегемцы поднялись в деревню и с
выражением оскорбленности потусторонними силами (не дают спокойно работать)
разбрелись по домам.
Весть о случившемся мгновенно облетела Чегем, а через день и окрестные
села. Больше всего чегемцев потрясло, что дерево перестало говорить
"Кум-хоз!", и история с лисой. Появление неизвестного котла и человеческого
скелета тоже поразило чегемцев, но не так сильно.
Правда, на следующий день к вечеру выяснилось, что тушку забрал Хабуг,
как раз в это время проходивший мимо молельного ореха. Он возвращался из
лесу, где проверял свои капканы. Может, окажись что-нибудь в его капканах,
говорили чегемцы миролюбиво, он бы не взял эту лису, а так не удержался и
прихватил.
Тендел прибежал к нему за своей лисой, но Хабуг ему не отдал ее,
утверждая, что лису убил не Тендел, а его, Хабуга, мул. Он даже показал на
не замеченную никем трещинку на черепе лисы. Тендел с ним спорил, что, имея
в руках мертвую лису, Хабуг мог и вовсе расплющить ей голову.
Хабуг основывал свои доказательства на том, что мулы, как животные, не
способные к воспроизводству потомства, питают самую нежную привязанность к
жеребятам. Если появляется где-то поблизости жеребенок, то мул старается ни
на минуту от него не отходить и с неслыханным бешенством защищает его от
мнимой или настоящей опасности.
-- В прошлом году двух зайцев уложил, -- говорил Хабуг про своего мула,
-- в этом году лису.
-- Тогда почему ты сразу не сказал, что это твой мул убил лису? --
