руке хвост форели. -- Я это вино только диоскурийцам продаю. Своих я им не
поил...
-- Так начинается порча, -- сказал Джамхух. -- Там, где один по ночам
приторговывает рабами, другой по ночам начинает подливать воду в вино.
-- А ты докажи, что я продавал рабов! -- вдруг раздался голос молодого
князя. Оказывается, он незаметно подошел к ним, пока Опивало добирался до
дна кувшина.
-- Вроде рыба запела, -- сказал Опивало, озираясь. Он сначала
вопросительно посмотрел на Объедалу, съевшего форель, а потом на князя.
Опивало был явно под хмельком.
Джамхух тоже оглянулся и увидел князя. Он сразу определил, что лицо
князя отмечено печатью молодости, печатью красоты, однако не отмечено
печатью мудрости.
Через много лет время стерло с его лица печать молодости и печать
красоты, но снабдить его отсутствующей печатью мудрости времени не удалось.
-- Кажется, я не называл имени того, кто торгует рабами, -- сказал
Джамхух, оглядывая собравшихся, -- или я назвал имя того, кто торгует
рабами?
-- Нет, не называл, -- ответили старцы, взглянув сначала на Джамхуха, а
потом на князя.
-- Ясно, что ты намекал на меня, -- сказал князь и добавил: -- Всем
известно, что ты выучил абхазский язык за пять дней, а не за два, как ты
утверждаешь. Какой же ты праведник после этого и какое ты имеешь право нас
учить?
-- Лучше бы избавил нас от эндурцев, -- взбодрился виноторговец и
наконец отшвырнул хвост форели, -- чем заглядывать в чужие кувшины и
приводить сюда каких-то чудищ-выпивох.
-- Словоблуды, -- сказал Джамхух. -- Ты их обвиняешь в одном, а они
оправдываются в другом. Продающий раба -- сам раб власти! Продающий нечистое
вино -- сам раб нечистоты! Запомните, что рабство уже тем плохо, что создает
у труса, связанного цепью, чувство равенства с героем, связанным цепью. И не
только чувство равенства! Чувство превосходства! Когда и трус и герой
одинаково беспомощны, трус приписывает себе все, что мог бы сделать герой на
свободе. Потому что оба беспомощны, а герой молчит. Герой в цепях всегда
молчит, трус в цепях всегда говорит. Когда ему еще поговорить о своих
геройствах, как не в цепях! Но лев, сидящий в клетке, -- это все-таки лев, а
не шакал!
С этими словами Джамхух -- Сын Оленя вместе со своими друзьями покинул
село, не отведав хлеба-соли и оставив старейшин в печальном недоумении.
Сын Оленя был так разгневан, что долго не мог прийти в себя и не
разговаривал с друзьями.
-- Лев, сидящий в клетке, -- это не то, что шакал, сидящий в клетке, --
шепотом сказал Опивало Объедале. -- А ты что думаешь, землеед?
-- Отстань, -- отмахнулся Объедало, -- я тоже так думал.
-- Знаю, знаю, что ты думал, -- не отставал от него Опивало. -- Ты
думал, раз уже в клетке, все равно, что шакал, что лев, что лиса.
-- Уж не опьянел ли ты? -- спросил Объедало.
-- Да, -- признался Опивало, -- малость захмелел. Оказывается, когда
пьешь вниз головой, быстро хмелеешь. Хмель сразу же стекает в голову.
-- Ах, вот оно что, -- сказал Объедало и успокоился.
-- То-то и оно, -- кивнул Опивало и добавил: -- Только не имей привычки
выхватывать из рук чужую рыбу.
-- Я думал, ты сырую не будешь есть, -- примирительно сказал Объедало,
-- а у меня желудок привычный.
-- Уж как-нибудь сами разберемся, -- ответил Опивало, -- как нам быть с
рыбой, пойманной на дне кувшина.
На этом они окончательно примирились. Тут тропа, по которой шли друзья,
привела их под сень грецкого ореха, где сидели несколько человек и
закусывали, привязав лошадей к веткам самшитника, растущего рядом. По
обличью это были городские люди. Подошедшие поздоровались с сидящими на
бурках. Те, встав со своих мест, пригласили их разделить с ними трапезу.
Друзья присели.
-- Путники, куда путь держите? -- спросил Джамхух.
-- Мы из города Питиунта, -- ответили путники, -- отцы города послали
нас искать Джамхуха -- Сына Оленя. У нас очень важное дело.
-- Считайте, что вы его нашли, -- сказал Джамхух, улыбнувшись путникам.
-- И не ошибетесь, -- добавил Объедало, двумя пальцами подымая жареную
курицу и со сдержанной деликатностью отправляя ее в рот.
Путники из Питиунта посмотрели на Объедалу, удивляясь такому сочетанию
мощи аппетита и сдержанной деликатности.
-- Если перед нами Джамхух -- Сын Оленя, -- сказал старший из путников,
-- то мы сразу же выложим нашу просьбу, а заодно наши запасы еды и питья,
которые мы взяли на неделю, чтобы искать тебя.
-- И не ошибетесь, выкладывая, -- согласился Опивало, когда рядом с ним
поставили бурдюк с вином.
-- Вот что, Сын Оленя, -- сказал один из путников, -- наш город
издревле прославлен своими базарами, банями, портом, крепостью, храмом
Великому Весовщику и многими другими радующими глаза делами рук
человеческих. Здесь всегда жили абхазы, убыхи, гениохи, картвелы, мингрелы,
греки и люди многих других племен. Ну, и эндурцы, само собой. Они торговали
с Византией, с Римом, со скифами и хазарами. Они ловили рыбу, рубили самшит,
выращивали фрукты, выделывали кожу, чеканили и занимались всяческими другими
ремеслами. Если им иногда и доводилось ссориться, то ссорились ненадолго. И
мы не знаем теперь, что с нами со всеми случилось. Каждое племя тянет в свою
сторону, а раньше только эндурцы этим занимались. И человек одного племени
теперь смотрит подозрительно на человека другого племени, хвалит все свое и
чернит все чужое. И жить с каждым днем становится все скучней и опасней.
Отцы города встревожены. Объясни ты нам, ради Великого Весовщика, что же
случилось со всеми нами и как помочь людям нашего города снова обрести мир и
доброжелательность между племенами.
-- Порча пришла к вам, -- сказал Джамхух, -- а может быть, и не только
к вам. Люди потеряли главную цель человека -- быть угодным нашему богу,
Великому Весовщику Нашей Совести. Его весам часто нечего взвешивать, и он
грустит на небесах. Народ не может жить без святынь, -- рассуждал Джамхух,
-- вера в главную святыню порождает множество малых святынь, необходимых для
повседневной жизни: святыню материнства, святыню уважения к старшим, святыню
верности в дружбе, святыню верности данному слову и тому подобное. И когда
теряется главная святыня, постепенно утрачиваются и все остальные и на людей
нисходит порча. Люди начинают ненавидеть друг друга и угождать только себе
или тем, кто сильнее их, чтобы еще лучше угождать самим себе. Когда корабль
в море дает течь, -- продолжал Джамхух, -- люди, находящиеся на корабле,
ведут себя по-разному. Всех их можно разделить на три части по тому, как они
себя ведут на корабле...
-- Джамхух, -- вдруг спросил Объедало, -- отчего у тебя все на три
части делится?..
-- Не перебивай, -- ответил Джамхух, -- потом я тебе все объясню. Так
вот, всех, кто находится на корабле, можно разделить на три части по тому,
как они себя ведут, когда корабль дал течь. Слепые духом на оба глаза думают
только о том, как себя спасти, не ведая, что без спасения корабля невозможно
себя спасти вдали от берега. Это самые худшие. Если они окажутся сильнее
всех остальных, корабль потонет и никто не спасется. Другие, слепые духом на
один глаз, думают только о том, как спасти себя и свою семью. И эти плохи
потому, что, если они окажутся сильнее всех, корабль все равно потонет. И
только зрячие духом на оба глаза думают, как спасти всех. Это настоящие
люди, любимцы Великого Весовщика. Если они окажутся сильнее всех, корабль
будет спасен. И вы передайте отцам города, чтобы они приблизили к себе этих
и взывали к совести остальных.
-- Спасибо, Джамхух, -- сказали люди из Питиунта, -- мы передадим отцам
города твои слова. Над твоими словами, как над всякими мудрыми словами, надо
думать и думать.
-- Пусть думают, -- согласился Сын Оленя, -- это еще никому не
повредило.
На этом они расстались.
Путники сели на своих лошадей и направились в Питиунт, а Джамхух с
друзьями пошел своим путем. Вдалеке перед их глазами вставала стена голубого
моря, растворяющегося на горизонте в голубизне неба. Оно тогда называлось не
Черным морем, как сейчас, а Гостеприимным морем, или, как говорили греки,
Понтом Эвксинским.
-- В людях, -- сказал Джамхух, кивнув на море, -- много дикарского. Не
удивлюсь, если они в один прекрасный день переименуют Гостеприимное море и
назовут его как-нибудь иначе. Людям кажется, что, если они переименуют
древние названия гор, рек, морей, они будут могучими, как боги! Жалкие
себялюбцы! Народ должен чувствовать, что его страна не вчера началась и не
завтра кончится. Так ему уютнее жить в вечности и легче защищать свою землю.
-- Джамхух, -- напомнил Объедало, -- ты обещал объяснить, почему ты все
делишь на три части.
-- Да, -- сказал Джамхух, -- сейчас я вам все объясню. Три -- это
священное число, и не я его придумал. Вспомните народные сказки, где всегда
три дороги, три брата и многое другое. Три -- священное число и намекает нам
на то, что у человека три жизни. Начальная жизнь -- это жизнь до рождения.
Серединная жизнь -- это наша жизнь, в которой мы живем в этом мире. И
последняя жизнь -- это жизнь, в которой мы будем жить после смерти. О
начальной жизни мы знаем только то, что одни люди приходят в мир со
склонностью к добру. Другие люди приходят в мир со склонностью к злу. И
третьи люди -- видишь, опять три -- приходят в этот мир, немного склонные к
добру, а немного склонные ко злу. Кто как жил в первой жизни, таким и
приходит в этот мир. Наша земная жизнь -- серединная, и она самая важная для
человека. Тот, кто жил добром в первой жизни, должен постараться в этой
жизни сохранить свою доброту. Тот, кто жил в первой жизни во зле, имеет
возможность исправиться, и тогда ему простятся грехи первой жизни. А те, кто
колебался в первой жизни от добра ко злу, имеют возможность окончательно
определиться в добре. Вот почему наша серединная жизнь самая главная для
человека. Больше в вечности никогда не будет возможности что-либо исправить.
Строг Великий Весовщик, но и милость его огромна! Шутка ли, целая жизнь дана
нам для собственного испытания, и даже если мы ее плохо начали, есть время
все исправить! Теперь вам ясно, почему число три священно и почему в народе
так часто говорят о трех дорогах, трех братьях, трех судьбах и тому
подобное? Это намек Великого Весовщика.
-- Да, -- сказал Объедало, -- теперь нам все ясно. Но отчего это,
Джамхух, когда ты говоришь о чем-нибудь непонятном, оно сразу делается
простым и понятным? И тогда становится непонятно, почему ясное теперь раньше
было непонятно.
-- Это оттого, -- отвечал Джамхух, -- что я думать научился раньше, чем
говорить человеческим языком. И с тех пор у меня привычка мысли облекать в
слова, а не из слов лепить подобие мысли. Да, я поздно научился говорить и
потому говорю яснее многих. Так кошка рождается слепой, чтобы потом видеть в
темноте.
-- О, воронки моих ушей! -- воскликнул Слухач. -- Подставляйте себя
всегда под сладостную струю речей Сына Оленя. И да не слетятся мухи
пустословия на мед его мудрости!
И, словно торопясь опередить этих прожорливых мух, он быстро вынул из
кармана глушилки и плотно ввернул их в свои уши.
Так они шли по дороге и вдруг на опушке леса увидели вот что. На ветке
дикой хурмы, прячась за ее ствол, стоял человек и тянулся рукой к трем
голубям, сидевшим на соседней ветке.
Один голубь был сизым, другой голубь был черным, а третий белым.
Человек этот выдергивал перо из оперенья одного голубя и тут же вживлял его
