очень интересно здесь выступил...
Младой удав попытался оправдаться, говоря, что его кролики в отличие от
тех периферийных не занимались любовью, а, наоборот, думали вместе, что
далеко не одно и то же.
-- Одно и то же, -- шипели возмущенные удавы. Он сделал еще одну
последнюю попытку оправдаться, ссылаясь на то, что, лишив кроликов самого
мудрого кролика, обезглавил их и в то же время приобрел для удавов его
мудрость.
-- Сколько можно учить таких дураков, как ты, -- отвечал царь, --
всякая мудрость имеет внутривидовой смысл. Поэтому мудрость кролика для нас
не мудрость, а глупость... Скажи спасибо периферийному удаву, он улучшил нам
настроение своим рассказом... Мы решили тебя не лишать жизни, но изгнать в
пустыню. Будешь глотать саксаулы, если ты такой вегетарианец, и пусть
Коротышке это послужит уроком...
По знаку Великого Питона удавы стали расползаться. Младой удав под
конвоем двух стражников был выволочен в сторону пустыни.
-- "...Удавами должен править удав", -- услышал он за собой бормотание
царя, -- а я, по-твоему, кусок вонючего... бревна, что ли?
Прошло с тех пор несколько месяцев, а то и год. Точно никто не знает.
Проклиная свою судьбу, особенно Глашатая, удав, изгнанный из своего племени,
ползал в раскаленных песках в поисках пищи.
Глядя на его дряблое, сморщенное тело, трудно было сказать, что еще
какой-то год тому назад это был полный сил, юный, подающий надежды удав.
Нет, сейчас про него можно было сказать, что это немолодой, много и плохо
живший змей.
На самом деле нравственные терзания, вызванные хроническим недоеданием,
сделали свое дело.
От саксаулов в первые же дни пришлось отказаться ввиду настойчивых
требовании желудком более высокоорганизованной материи.
Несколько раз ему удалось способом Косого приманить орлов, паривших над
пустыней. Но способ этот в условиях пустыни оказался чересчур дорогим.
Долгое время лежать на песке под палящим солнцем, да еще не двигаться, было
ужасной мукой.
Однажды, получив солнечный удар, он едва пришел в себя и уполз в тень
саксаула. Он решил больше не притворяться мертвым. Вообще, он здесь в
пустыне заметил, что притворяться мертвым как-то неприятно. Притворяться
мертвым интересно, когда ты здоров и полон сил, а когда ты больной,
заброшенный в пустыню удав, притворяться мертвым противно, потому что
слишком похоже на правду.
В конце концов он приспособился ловить мышей и ящериц у маленького
оазиса. Зарывшись в песок, он поджидал, когда мыши или ящерицы захотят
напиться. И тут удав, если они близко от него проходили, высунув голову из
песка, заставлял их цепенеть от ужаса и глотал.
Если они слишком долго не являлись на водопой, он стряхивал с себя
песок, напивался воды и, охладив в ней свою раскаленную шкуру, снова
зарывался в ненавистный песок.
Однажды на этот водопой прискакал Находчивый. С тех далеких времен он
тоже страшно изменился. Шерсть на нем свалялась, правое ухо он разрезал о
кактус, и оно у него раздвоилось, как ласточкин хвост. Тело его так опало,
что можно было пересчитывать каждое ребрышко, что, кстати говоря, удав
машинально и сделал.
-- Привет предателю, -- сказал он, выпрастывая голову из песка и
отряхивая ее. -- Не думал, что на этом свете встречусь с тобой.
Находчивый перестал лакать воду и обернулся.
-- Что это еще за Удав-Пустынник? -- спросил кролик, без всякой боязни
глядя на удава. К сожалению, смелость слишком часто бывает следствием
чувства обесцененности жизни, тогда как трусость всегда следствие ложного
преувеличения ее ценности.
Кстати, Находчивый, изгнанный из джунглей раньше младого удава, ничего
не знал о его судьбе, а в лицо его вообще никогда не видел.
-- Не узнаешь? -- уныло спросил Удав-Пустынник, понимая, что он должен
был сильно измениться за это время и отнюдь не в лучшую сторону.
-- Не имел чести быть знакомым, -- равнодушно отвечал Находчивый и уже
собирался было ускакать, но остановился, заинтересованный словами
Удава-Пустынника.
-- Я из-за тебя потерял родину, то есть место, где я имел прекрасную
пищу, -- прошипел удав, -- из-за твоей подлой песни я вышел на отглот
Задумавшегося и кончил изгнанием в пустыню.
-- Ах, это ты, рохля, -- сказал Находчивый презрительно, -- так тебе и
надо.
-- Больше всех на свете я ненавижу тебя, предатель проклятый, --
процедил Удав-Пустынник, с горькой ненавистью глядя на Находчивого.
-- А я, представь, тебя, -- ответил Находчивый. -- Да, я сделал грех,
предав своего же брата-кролика. Но ты, болван, не смог как следует
воспользоваться моим предательством и тем самым как бы лишил его смысла. Что
может быть унизительнее для предавшего, чем сознание того, что его
предательством не смогли как следует воспользоваться?
-- Ненавижу, -- повторил Удав-Пустынник. -- Ты, ты натолкнул меня на
этот несчастный соблазн...
-- Мне наплевать на твою ненависть, -- сказал Находчивый. -- Здесь, в
пустыне, негде пастись и поневоле остается много времени на раздумья...
-- И до чего же ты, подлец, додумался? -- спросил удав, слегка
придвигаясь к нему.
-- До многого, -- отвечал Находчивый, не обращая внимания на движение
удава. -- Я понял тайну предательства. Ведь недаром меня считали Находчивым.
Сначала я думал, что все дело в том несчастном капустном листике, который я
обещал Королеве засушить на память, а потом не удержался и по дороге съел
его наполовину. Позже я понял, что очень уж мне не хотелось покидать
королевский стол. А затем уже я додумался до самого главного. Ловушка
всякого предательства, когда оно задумано, но еще не совершено, -- в
двойственности твоего положения.
-- Что это еще за двойственность? -- спросил удав и поближе придвинулся
к Находчивому, мысленно сладко прогибая мышцами живота его слабые ребрышки.
-- А вот в чем двойственность, -- продолжал Находчивый, даже как бы
вдохновляясь. -- Решив предать, ты мысленно уже владеешь всеми теми
богатствами, которые тебе дает предательство. Я чувствовал себя владельцем
самой свежей капусты, самой зеленой фасоли, самого сладкого гороха, не
говоря о таких пустяках, как морковь. И все это -- еще не совершив
предательства, заметь, вот же в чем подлый обман! В мечтах я как бы
перебежал линию предательства, украл все эти блага у судьбы и, не совершив
самого предательства, возвратился в положение честного кролика. И пока я не
совершил самого предательства, радость по поводу того, что я обманул судьбу,
то есть мысленно украл все блага предательства, ничего за это не заплатив,
так велика, что она перехлестывает представление о будущем раскаянии. Вот же
как мы устроены! Мы можем радоваться радостям, которые нам предстоит
испытать, но мы не можем убиваться угрызениями совести по поводу задуманного
предательства. Если и можем, то в тысячу раз слабей. Это точно. Как все это
получается? Кажется, вот ведь я мысленно совершил предательство, а ничего,
жить можно. Стало быть, и в самом предательстве ничего особенного нет. И это
ощущение, что в предательстве ничего особенного нет, я никак не связываю с
тем, что оно результат того, что само предательство еще не совершилось! Ты
понимаешь, какое коварство судьбы! Дьявол для того, чтобы нас подтолкнуть ко
злу, облегчает ужас перед ним возможностью не совершать зло, возможностью
поиграть с ним. Да я тебя и не заставлю совершать зло, говорит дьявол, я
просто думаю, что ты о нем неправильного мнения. Это не зло, говорит он, это
трезвый расчет, это возможность отбросить глупые предрассудки. Во всяком
случае, познакомьтесь, поговорите, прорепетируйте ваши будущие отношения, и,
если тебе все это не понравится, ты можешь потом не делать. Тут мы все и
ловимся. Пока мы играем со злом, это еще не совершенное зло, подсказывает
нам наше глупое сознание, но на самом деле это уже совершенное зло, потому
что, играя со злом, мы потеряли святую брезгливость, которой одарила нас
природа. Вот почему предателям всегда платят вперед и всегда платят так
позорно мало! Но ведь можно было бы платить еще меньше! Ведь как мало ни
плати, а предающий до совершения предательства воспринимает эту плату как
чистый выигрыш: предательства еще нет, а плата уже есть, и радость тоже. И
опять же, раз есть радость, значит, и в самом будущем предательстве ничего
особенного нет, иначе бы откуда взяться радости...
-- Это уж слишком как-то мудрено, -- перебил его Удав-Пустынник. -- Я,
например, проглотил самого мудрого кролика и то не совсем тебя понимаю...
-- Но слушай дальше, -- продолжал Находчивый. -- Тут-то ты и понимаешь,
что перебежать назад невозможно. Душа испоганена, и при этом оказывается --
недоплатили. Ты чувствуешь страшную несправедливость по отношению к себе.
Да, именно к себе, а не к преданному! К нему ты испытываешь ненависть.
Позволив тебе предать себя, он сам тебя этим предал, он как бы сделался
соучастником обмана. Ведь что получается, Пустынник?! Ведь ты до самого
конца надеялся, что как-нибудь обойдется там, как-нибудь перебежишь назад. В
крайнем случае вырежешь, отдашь предательству кусочек испоганенной души, а
остальное оставишь себе. Ведь ты не договаривался всю душу отдавать
предательству, да ты и не пошел бы на такой договор! Удаву это трудно
понять, но мы, кролики, от природы теплокровны и чистоплотны. Я бы сравнил
душу с чистой белой скатертью. Именно на этой чистой белой скатерти я мечтал
в будущем есть чистую королевскую капусту, фасоль и горох. А что же
предательство? Да, я знал, что оно не украсит моей белоснежной скатерти, но
я думал: что ж, оторву кусок, испоганенный предательством, а остальное
расстелю, чтобы насладиться благами жизни. А тут что же получается? Хап! И
вся скатерть в дерьме!
Это как же понимать? А на чем, отвечайте мне, есть заработанную
капусту, горошек, фасоль?! Я-то как мечтал? Буду есть с чистой скатерти и
бедным кроликам от моего стола буду кое-что подбрасывать, ворча на
бездельников. О, какое это счастье -- ворчать на бездельников и чистоплюев и
подбрасывать им со своего щедрого стола! А теперь что получается? Самому
есть с дерьмовой скатерти? Оказывается, предательство измазывает своим
дерьмом всю скатерть, а не часть се, как я думал. Так ведь я ж этого не
знал! Выходит, мне ничего не заплатили, выходит, мне ничего не остается,
кроме этой дерьмовой скатерти, с которой я должен есть одерьмевшие от нее
продукты? Кто поймет сиротство кролика с испоганенной душой? Ведь мы,
кролики, все-таки существа теплокровные и потому чистоплотные. О, там, в
джунглях, я это почувствовал почти сразу, хотя и не так ясно, как теперь.
Даже эти вонючие мартышки стали меня презирать. Злоба -- вот что тогда
осталось во мне. И самая злобная злоба на чистеньких! Что ж вы меня не
остановили, если вы такие хорошие, а?!
-- Ну, это уж ты завираешься, -- перебил его Удав-Пустынник, -- даже до
того, как я проглотил самого мудрого кролика, я мог понять, что ты сказал
глупость. Кто же тебя мог остановить, когда ты никому не говорил о своем
предательстве? Какой же ты все-таки подлец! Напетлял тут всяких словес,
чтобы скрыть суть. А суть -- вот она: ты, теплокровный кролик, -- предал
брата, значит, пролил кровь такого же теплокровного кролика. Нет, я
чувствую, что я тебя должен проглотить. Пусть уже и силы не те и жара мешает
гипнозу, но ненависть, я чувствую, мне поможет...
-- Не очень-то пугай, -- отвечал Находчивый, -- все-таки, по-моему,
