становятся значимыми лишь во время кризисов, причем таких, которые не имеют
аналогов. То есть, строго говоря, в моменты, когда в стабильном обществе
возникают переходные процессы, или по крайней мере, так кажется.
В отличие от Запада в России сейчас _переходное общество_. Мы живем в период
перехода от одной социально-экономической системы к другой, от одного типа
государства к другому. Поэтому из наличной практики нельзя выбрать те нормы
или модели, про которые ясно, что они могут быть зафиксированы как всеобщие.
Более того, ясно, что подавляющая часть ныне действующих норм и моделей в
будущую жизнь не войдет. Это касается почти всех сфер общественной,
экономической и политической жизни.
Законы, которые сейчас принимаются, являются средствами(мостками, перилами),
обеспечивающими _переходный процесс_ и за дающими нормы жизни в _новой
системе_. Они носят предписывающий характер, ориентированы в основном на
будущее, часто на субъектов, которые лишь будут формироваться в соответствии с
данным законом. (Эта ориентация особенно хорошо видна в Постановлениях о
введении законов в действие, которые очень часто позволяют уже существующим
субъектам жить по-старому или определяют для них достаточно длительные сроки
подготовки к новой жизни.)
Законодательный процесс в переходном обществе - это не "выслушивание"
настоящего, а творение будущего. И основной режим, в котором создаются законы
- _не рефлексия, а проектирование_. Существующая ситуация ("как оно у нас
происходит") является для закона лишь одним из источников материала. Как
максимум рядоположенным с двумя другими - мировым опытом ("как у них") и
представлениями проектировщиков об идеале ("как надо бы").
Итак, законы, которые сейчас принимаются - это проекты; _они задают нормы
поведения, которых до сих пор не было_ (или ко торые не признавались за нормы
большинством). Иначе говоря, мнение проектировщика о том, как нам надо жить.
Проектировщик этот - Верховный Совет или Госдума - легитимен, уважаем,
специально для этого и был избран. Но это вовсе не означает, что большинство
из тех, кого касается любой конкретный закон, должно быть с ним согласно. В
этом принципиальное отличие нашей ситуации от ситуации стабильного общества.
А если кто-то не согласен с законом (или еще хуже: кто-то от его принятия
что-то конкретное теряет), то что может заставить его этот закон выполнять?
Соответствие закона обыденным правилам поведения? Не может быть обыденных
правил, если не является обыденным предмет. Традиция? Но отцы-деды об этом и
слыхом не слыхивали. Авторитет законодательного органа? Но при самом высоком
уважении к нему, каждый в своей конкретной области считает себя большим
профессионалом, чем депутаты (особенно если является заинтересованной
стороной).
И общественное мнение тоже не придет на помощь законодателю в его конфликте с
ослушником. Столкнувшись с неизвестной и непонятной ему ситуацией, имея перед
собой конкретного обиженного и не имея конкретного защищаемого, общественное
мнение отнесется к закону совершенно однозначно - "чудят там наверху". И в
соответствии со старыми российскими традициями ослушник будет либо лихим
молодцом, либо невинным страдальцем.
Таким образом, единственным защитником закона-проекта являются другие ветви
власти. Но суд, выступая на защиту новации, сразу выпадает из пространства
"правды", "совести", "справедливости" и, следовательно, теряет значительную
часть своего авторитета. Он так же "чудит", как и законодательная власть.
Остается исполнительная власть. Но если она не тоталитарна, то ей для защиты
закона тоже нужна общественная санкция, которую взять неоткуда или почти
неоткуда. А если она тоталитарна, то ей не нужен ни сам закон, ни
законодательный орган. (А если еще вдобавок речь идет о законах, задающих
рамки и ограничения как раз для деятельности самой исполнительной власти, для
ее взаимодействия с другими субъектами права? Рамки, иногда выступающие как
подпорки, а иногда как наручники?)
Означает ли вышесказанное, что законодательная деятельность в нынешней России
бессмыслена и существует лишь для удовольствия законодателей или чтобы
продемонстрировать Западу, что "у нас все, как у людей"? Конечно, не означает.
Из того, что законы не будут выполняться (или будут, но не так), вовсе не
следует, что их не нужно писать.
Но нужно обязательно и всерьез учитывать различие между законом-фиксацией и
законом-проектом. Надо согласиться с тем, что в посткоммунистической России
большинство законов еще некоторое время будет восприниматься лишь как _мнение
законодательной власти_. Это мнение воздействует на реальную ситуацию. Но не
как задание правил игры, а как ход в игре. Ход сильного игрока, но игрока, а
не арбитра. И для обычного права, и для общественного мнения, и для
исполнительной власти и законодатель, и нарушитель закона очень часто
равноценны.
Для законодательной практики сказанное, в частности, означает, что необходимо:
+ в самом законе фиксировать гарантии его выполнения. Если таких гарантий
нет, то закон лучше не принимать;
+ тщательно отслеживать, какие коллизии могут возникнуть, если будут
выполняться одни статьи закона и не выполняться другие. Если эти коллизии
опасны, закон лучше не принимать;
+ не принимать законы, в которых ограничиваются, по сравнению с
существующим, реальные возможности всех заинтересованных сторон (кто-то должен
обязательно выиграть от его принятия, еще лучше, чтобы выигравших было больше,
чем проигравших);
+ не принимать законы, создающие большие сложности для исполнительной власти
при их исполнении;
+ отдавать предпочтение заявительному порядку любых действий перед
разрешительным, даже если существует опасность расширительных трактовок;
+ не пытаться в законах, регулирующих конкретные сферы деятельности,
гарантировать им полного счастья, даже если они того заслуживают (например,
предписать в законе о культуре такой объем государственной поддержки, какой
она требует - это лучший способ добиться того, чтобы об этом законе немедленно
забыли);
+ уделять постановлениям о вступлении законов в силу не меньшее внимание,
чем самим законам. Стремиться минимизировать в этих постановлениях неудобства
для исполнительной власти (имеется прецедент: Правительство, ссылаясь на
Конституцию и закрепленный в ней принцип разделения властей, уже однажды
отказалось выполнять постановление Думы, содержащее предписания министерствам
и ведомствам, и Дума с этим согласилась).
*Замечание *.. То, что было сказано о характере законов госу дарства в
переходный период и о взаимоотношении между ветвями государственной власти,
имеет в современной России аналогию и в пространстве бизнеса - во
взаимоотношениях внутри крупных акционерных компаний. В них тоже есть
"законодательная власть" (собрание акционеров, Совет директоров). И она
принимает решения ("законы"), которые по логике рыночных отношений должны
безусловно исполняться, поскольку они есть воля собственника. На деле же эти
решения воспринимаются и менеджментом ("исполнительная власть"), и акционерами
("граждане") компании всего лишь как мнение группы лиц. Как правило, лиц
достаточно влиятельных, так что с их решением нельзя просто не считаться. Но
можно и должно по возможности не выполнять, если оно противоречит собственным
интересам. И такое поведение не преступно, а вполне соответствует нынешней
деловой этике ("обычному праву").
-------------------------------------------------------------------------------
-------------------------------------------------------------------------------
С.Кордонский
ИТОГИ РЕФОРМ: ВЗГЛЯД СОЦИОЛОГА
-------------------------------------------------------------------------------
*Данная статья впервые была опубликована в составе сборника материалов
Института коммерческой инженерии "Как это делается: финансовые, социальные и
информационные технологии", выпуск 3, апрель 1994 года. *
-------------------------------------------------------------------------------
К ЧЕМУ МЫ ПРИШЛИ
Реальные экономические и социальные изменения в России за последние два с
половиной года не были прямым результатом деятельности ни "правительства
реформ" Гайдара, ни сменившего его "правительства практиков" Черномырдина. Это
косвенный результат очередной неудачной попытки заставить страну жить по
теоретической схеме. Реформаторы-идеалисты, движимые сугубо марксистской идеей
доминирования экономических законов над социально-политической и
административной реальностями, создали условия для того, чтобы освободить
социальные группы, сформированные реальным социализмом, от пут каких-либо
законов. Теперь в борьбе отраслевых и региональных групп с федеральной властью
и между собой возникают новые правила, которые лет через десять, наверное,
новое поколение университетских экономистов будет изучать, называя российскими
модификациями общеэкономических законов.
Российское государство с 1991 года внешне изменилось до неузнаваемости и в то
же время осталось родным: халявно-нахрапистым.
В реформаторской деятельности правительства Гайдара, с моей точки зрения,
воплотились высшие достижения воровской логики этого государства. Члены
"команды" пришли к власти с заимствованными на "Западе" идеями, намереваясь с
помощью западных же кредитов направить энергию распада социалистического
государства в русло формирования отечественного рынка. У них мало что
получилось, не на тех напали, что называется.
Идеология умеренного экономического либерализма в применении к России
оказалась неадекватной прежде всего потому, что новых экономических агентов не
устраивала ее умеренность, а последователей социализма - ее радикальность.
Установленные реформаторами границы государственного регулирования экономики
оттолкнули от правительства людей, занятых личной приватизацией
государственного имущества (бывшие госчиновники, ставшие банкирами и
заводчиками, немедленно нашли способы практически полной элиминации
государства из той, в основном заграничной, экономической ниши, которую заняли
- отсюда неконтролируемый экспорт капиталов и сырья) и спровоцировали
ненависть госбюджетников всех видов, лишив их уверенности в завтрашнем дне и
гарантированного государством потребительского статуса.
Устрашение потенциальных кредиторов последствиями неконтролируемого распада
остатков СССР также мало что дало. Кредиторы может быть что-нибудь и дали бы
существенное, но людям, контролирующим не только экономическую модернизацию,
но и военно-политическую структуру. Правительство Гайдара никак не
удовлетворяло этим требованиям и потому необходимых объемов кредитов не
получило.
Тем не менее, позитивное значение года пребывания экономистов у власти очень
велико. Однако это совсем не те достижения, о которых говорят Гайдар и его
сторонники.
Позитивные итоги года "радикальной экономической реформы" - это, на мой
взгляд, как раз то, что ставится ему в вину социалистическими и
фундаменталистскими оппонентами. Они заключаются в усилении социального
расслоения, в коммерциализации власти (т.е. в увеличении коррупции), в
обретении социальной структурой динамики за счет того, что все большая часть
населения вынуждена "крутиться", но не потому, что у них такие ценности, а
просто для выживания, а также деструкция административно-территориальной
структуры России.
Насилие, совершенное интеллектуалами-экономистами над социальной структурой (а
не над экономикой, как считают они сами) привело к началу конвертации
государственных статусов, к практически легальному определению того, что стоит
тот или иной государственный пост или необходимое экономическое и политическое
решение. Повальная коррупция и взяточничество, разрушающее многоуровневую
структуру имперского управления, с моей точки зрения, гораздо меньшее зло,
нежели очередная революция (то есть насильственное изменение социальной
структуры и отношений собственности), в результате которой к власти пришли бы
