знал, он проговаривал с совершенно неизбывным южным акцентом. Все-таки в
этой жизни он был южанином и с этим фактом Лагхе предстояло яростно
сражаться. Впрочем, ближайшие семь дней позволили Лагхе преодолеть и эту
трудность.
А после того как три языка Круга Земель вошли в плоть и кровь
Властвующего и Покоряющегося, господин Ибалар увлек Лагху в иные сферы, к
иным материям.
x 8 x
В то утро Лагха проснулся в гробу.
В гробу оринского образца. Известно, что оринцы хоронят своих
покойников довольно необычным образом. Они не кладут их на спину или на
живот, как то водится у других просвещенных народов, а усаживают в узкие
высокие бочки, наподобие тех, которые стоят в дешевых публичных банях. А
затем намертво забивают бочку крышкой. И свежая могила у оринцев выглядит не
так, как на Юге. Она больше похожа на дыру в земле, оставленную маленьким
шардевкатраном. Или на гигантскую кротовину. Туда, в эту дыру, опускают
бочку с покойником. Да так, чтобы он оказывался вниз головой, причем глазами
на восток. Покойник должен располагаться в гробу в той же позе, в которой
младенец ожидает своего появления на свет в утробе матери. Это совершенно
обязательно -- считают оринцы.
Поэтому ничего удивительного нет в том, что в то утро Лагха проснулся в
позе младенца в деревянной бочке. Притом вниз головой.
Бочка не лежала и не стояла. Она качалась на воде, утопая в ней почти
полностью. Она была прочной и двойной (Лагха видел эту бочку у черного входа
дома на сваях, но не обращал на нее внимания. Теперь ему было совершенно
очевидно, что она предназначалась именно для него.) И все равно воду бочка
пропускала. Он попробовал ее на вкус -- она была гнилой и несоленой. Сбылось
еще одно предположение -- его бросили в смрадное болотное озерцо в
нескольких лигах от их обиталища.
"Чем я провинился перед учителем?" -- такой была первая мысль.
"Я ни в чем не провинился перед учителем", -- такой была вторая мысль.
"Я провинился перед учителем в чем-то, о чем не имею никакого понятия",
-- такой была третья мысль. Но Лагха догадывался, что истина находится
где-то между этими тремя догадками. Так оно и было.
x 9 x
На глупую шутку это было непохоже. Воды становилось все больше. Она
сочилась беспрестанно, хотя и маленькими порциями. Все платье Лагхи было
влажным и воняло тиной. Было трудно дышать.
"Быть может, это испытание на физическую силу?" -- подумалось Лагхе. Он
напряг свои мышцы и попробовал разорвать обручи бочки. Нет, это было
совершенно бесполезно. Гроб был сработан на совесть в расчете на весьма
норовистого и дюжего покойника. "Может, это испытание на твердость духа?" --
подумал Лагха и дал себе зарок, что не позовет на помощь и не попросит
пощады. Чего бы это ему не стоило.
Кровь, прилившая к голове, стучала в висках пожарным колоколом. Сидеть
было очень неудобно -- колени упирались в уши, болел хребет, бочка
беспрестанно поворачивалась вокруг своей оси с каждым движением Лагхи. Самым
разумным было не шевелиться, но это-то как раз было самым трудным. К
счастью, Лагхе удалось раскачать бочку и она опрокинулась набок.
Чтобы как-то развлечься, Лагха стал вспоминать разные исторические
анекдоты, но все они отчего-то казались ему пресными и ослоумными. Мысль о
том, что его гроб неуклонно погружается, наполняясь болотной тиной, делала
плоским даже самый смешной анекдот. Тогда Лагха стал размышлять о том, каким
образом господин Ибалар исхитрился засадить его в бочку, заколотить ее,
отвезти к озеру и бросить в воду. Причем проделать все это так, что Лагха
даже ничего не заметил и не почувствовал. Но от этих пустопорожних
размышлений легче не стало.
"Когда я утону, болото выплюнет меня так же, как оно выплюнуло скелеты
моих предшественников. Только гроб уже не понадобится", -- заключил Лагха и
снова закрыл глаза. Смотреть было, прямо скажем, не на что.
x 10 x
То был день когда Лагха второй раз в жизни всерьез задумался о смерти.
Причем, в отличие от первого, задумался не в абстрактном метафизическом
ключе. А во вполне приземленном.
"Если я умру, никто не расстроится, даже господин Ибалар", -- это
казалось Лагхе совершенно очевидным. Оставалась, впрочем, непонятой одна
вещь -- зачем нужно было покупать его, учить языкам и тащить сюда. Уморить
его даже таким экзотическим способом можно было еще в Багряном Порту. И еще
одно -- неужели он, обыкновенное та-лан отражение, найдет себе смерть столь
необычную и вместе с тем совершенно бесславную?
Не понимая зачем, Лагха ощупал потайной карман с семью золотыми аврами
старой чеканки, любовно перенесенными из старых штанов в новые. Деньги были
по-прежнему при нем. Только что за них купишь в гнилой утробе заболоченного
озерца?
Дышать было совершенно нечем. Лагха в десятый раз попробовал высадить
крышку головой и дно ногами и в десятый раз потерпел неудачу. Липкий страх
сковал его волю, мышцы и притупил чувства. Бочка тонула теперь гораздо
быстрее, чем раньше. Словно парусник, разорванный надвое "молнией Аюта".
"Будь что будет", -- прошептал Лагха, вновь опуская безвольную щеку на
мокрые доски бочонка. "Сейчас было бы в самый раз закричать какую-нибудь
гадость или потерять сознание". Но ни первого, ни второго не случилось.
Потому что Лагха услышал, как о доски стукнул багор и заерзал по
обручам со знакомым металлическим скрежетом. Потом еще раз. И еще. Бочка
прянула вверх и, рассекая болотную тину, поплыла к берегу, влекомая сильной
рукой господина Ибалара.
x 11 x
-- Ты хотел меня убить?
-- Нет. Я хотел, чтобы ты почувствовал, что мне очень легко подарить
тебе медленную и мучительную смерть.
-- Я все время это чувствую.
-- Нет, ты не чувствуешь. С одной стороны, ты относишься ко мне слишком
хорошо. Я бы даже сказал, нежно. Как к няньке или как к папеньке. Ты должен
раз и навсегда понять, что ничего хорошего моя персона в себе не заключает.
А с другой стороны, ты все еще не чувствуешь, что такое покоряться. Впрочем,
что такое властвовать тоже.
Лагха молчал. С его волос капала вода. Его глаза светились безумным
блеском, а зубы выбивали дробь. Он чуть не утонул, в конце концов. Лагха
поежился и обнял плечи ладонями. Ему было очень зябко и неуютно.
-- Я стараюсь научиться, Ибалар.
-- А я стараюсь научить тебя этому. Ради твоей же пользы.
"Ради моей же пользы", -- эхом повторил Лагха, разглядывая своего
учителя. В руках Ибалара был багор, он залихватски упер ногу в бочку и
самозабвенно вещал. С довольным и в то же время суровым выражением лица.
Слишком уж он похож на рыбу. Или на жабу. Он что, и вправду эверонот? Может
и эверонот, только одержимый.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АРРУМ *
ГЛАВА 8. ВАЯ
МЕДОВЫЙ БЕРЕГ, 63 ГОД ЭРЫ ДВУХ КАЛЕНДАРЕЙ
Третий день месяца Алидам
x 1 x
Одним словом, Кух пристал к Эгину крепче банного листа.
Весь неближний путь до Ваи они проделали вместе. Проделали, не
оглядываясь. "Гиазира не боится?" -- не то вопросительно, не то
утвердительно повторял Кух, вообще-то болтливостью не отличавшийся. Под
"гиазирой" он разумел, конечно, не себя, а Эгина, и сам трясся словно
осиновый лист.
Кух был единственным горцем, проживавшим на территории уезда Медовый
Берег вне земель своих сородичей. Чтобы не идти в тягостном молчании, Эгин
выспрашивал у Куха подробности его биографии и составлял разрозненные факты,
изложенные на отвратительном варанском, в некое подобие стройной картины.
Выходило так, что, совершив некое тяжелое преступление (о котором он ни
за что не хотел распространяться), Кух был поставлен советом своего племени
перед непростой дилеммой. Либо он становится изгоем и отправляется жить в
оплот мерзости Ваю, либо его связанным оставляют в горах и он превращается в
сытный обед для семейства горных росомах или в легкий завтрак для одного
желтого медведя.
Кух выбрал изгнание. Но удивило Эгина не это. А то, что, по уверениям
Куха, буквально все преступники, которых ставили перед таким выбором до
него, выбирали второе. То есть смерть.
Это было по крайней мере два года назад и за эти два года Кух успел
овладеть чуждой горцам варанской речью, завести себе жену из числа вдовушек
в деревне Круста Гутулана, а также похоронить ее, так и не дождавшись детей.
Круст Гутулан был неплохим хозяином, но, судя по всему, большим авторитетом
для Куха не являлся и плакать о его безвременной гибели Кух был явно не
намерен. Вот тут-то и начиналось самое забавное. Эгин произвел на Куха,
исстрадавшегося за "настоящей службой" (по его собственному уверению),
неизгладимое впечатление. И Кух, сраженный наповал героизмом и достоинствами
Эгина, части которых он был свидетелем, когда тот спасался из гибнущей
Кедровой Усадьбы, мгновенно заболел идеей стать Эгину тенью.
-- Я, гиазира, твой буду раб, -- уверял Эгина Кух. -- И теперь я есть
тебе служить. Что хотишь, то делаешь. Хотишь -- мне голову отрезать. Хотишь
-- меч жаловать. А я тебе все. Кух теперь раб гиазиры, -- произнеся эту
тираду, Кух просиял.
В иное время и в ином месте Эгин подумал бы, что его собеседник
мертвецки пьян, но только мастерски это скрывает. Слыханное ли дело --
самого себя добровольно отдавать в рабство к человеку, которого видишь
первый раз в жизни? Причем не за провинность и не за благое дело. А просто
так -- чтобы хлебнуть "настоящей службы". А будучи в плохом настроении, он
скорее всего накостылял бы по шее этому смуглокожему низкорослому человечку
с простодушным взглядом и детскими мыслями. Чтобы знал, зачем таким дуракам,
как он, дается здоровое тело и голова. Уж точно не за тем, чтобы отдавать и
то, и другое в пользование кому-то.
Но сейчас настроение Эгина не было плохим. Оно было отвратительным. И
аррум лишь пожал плечами. Сил на то, чтобы вправлять кому-нибудь мозги, у
него не оставалось.
Все тело гудело, в голове свистел дурной ветер, перед глазами то и дело
проплывали зеленые и красные огни, ухо было надорвано стрелой, несколько
шишек на затылке и на темени чесались и болели одновременно. Ноги, на долю
которых сегодня выпало тяжелое испытание, были целы, но сплошь покрыты
ссадинами, царапинами, синяками. Правое бедро сочилось свежей кровью при
каждом шаге.
-- Что за бред ты несешь, а, Кух? Какой раб? Мне не нужен никакой раб!
-- устало отмахнулся Эгин, вдыхая полной грудью ночной воздух.
О Шилол! Кажется, одно ребро сломано. Или треснуло.
x 2 x
Но Кух не сдавался. Он был столь же напорист, сколь и наивен, а потому
продолжал гнуть свое.
-- Я делать еда. Я плести шапка. Зверя убивать, -- продолжал он.
-- Да мне не нужен раб, я же тебе сказал. Еда у меня есть, шапка --
тоже, а охотой я не интересуюсь. Значит, ты мне не нужен. Наслаждайся
свободой!
-- Те еще не знаешь, нужен или не нужен, -- парировал Кух. -- Вот
посмотришь, я буду хороший, а ты будешь со мной делиться своей большой сила.
-- Большой силой? -- переспросил Эгин.
-- Ну, у тебя столько много силы! Тебе не жалко будет со мной
поделиться. Куда ты пойдешь, туда и я. Твоя слава это будет немножко моя
слава. Это будет хорошо, -- мечтательно сказал горец.
Эгин шел молча. Из "Земель и народов" их беседа потихоньку превращалась
в столичный фарс. Продажная девица уговаривает смазливого матроса взять ее
даром, а тот не соглашается. Утомительно, хотя местами все-таки смешно.
-- Кух полезный. Он знает где живет мое племя. Про мед знает. Про
