результаты сказались. Полина росла здоровым, жизнерадостным и
сообразительным ребенком. Никогда не плакала. У нас из-за нее не было [412]
ни одной бессонной ночи. Наши родственники сначала возмущались тем, как мы
обращались с дочерью (например, она у нас часами спала на балконе, когда
мороз был даже ниже 15 градусов). Но, увидев результаты, стали ставить наше
воспитание в пример прочим.
Хотя наша квартирка была маленькая (всего одна комната 19 кв. м.), мы
были счастливы. Ольга оказалась прекрасной и гостеприимной хозяйкой. У нас в
доме всегда были люди. Я получал сравнительно много денег, но мы их
проживали, как говорится, "от получки до получки". Мы помогали нашим
родственникам и много тратили на гостей.
В 1972 году умер отец Ольги. Ее мать осталась одна в маленькой квартире
(31 кв. м.), которую отец Ольги получил лишь в возрасте шестидесяти трех
лет, причем на семью в пять человек. Мы решили съехаться, т. е. обменять
нашу квартирку и квартирку матери Ольги на одну и жить вместе.
Мы выменяли хорошую по московским условиям квартиру. В новой квартире у
меня впервые появился свой кабинет. Хотя и маленький (всего 8 кв. м.), но
мне этого было более чем достаточно. Наша квартира стала местом постоянных
встреч моих многочисленных учеников и наших еще более многочисленных
знакомых. Улучшение жилищных условий вообще сыграло огромную роль в
нарастании оппозиционных и бунтарских настроений в стране. За людьми стало
труднее следить. В отдельных квартирах стало легче собираться большими
группами. Телефон и хороший транспорт улучшили возможности коммуникации и
распространения информации. Если прогресс в этом отношении будет
продолжаться, условия контроля власти за населением будут все более
усложняться.
Эти годы были чрезвычайно напряженными, продуктивными и трудными. Ольга
поступила на вечернее отделение философского факультета университета.
Одновременно она работала в Институте философии. О том, как я был занят, я
уже говорил. Должен признать, что семейная жизнь не ослабила, а, наоборот,
укрепила мое государство. Ольга приняла мою концепцию жизни, никогда не
осуждала меня за то, что я постоянно упускал возможности служебной карьеры и
повышения материального благополучия. Уже тогда стали ощущаться мои [413]
расхождения с моим социальным и профессиональным окружением, и Ольга всегда
разделяла мою принципиальную позицию, которая стала причинять мне ущерб.
ИНОСТРАНЦЫ В НАШЕМ ДОМЕ
В брежневские годы колоссально расширились связи советских людей с людьми
из стран советского блока и стран Запада. У нас в доме стали постоянно
бывать люди из стран советского блока, особенно из Польши и ГДР, где у меня
было много учеников и друзей, где регулярно печатались мои книги. Часто
посещали нас и западные люди, знавшие меня по моим работам. Через соучеников
Ольги по факультету мы познакомились с молодыми французами, работавшими или
учившимися в Советском Союзе. После этого нас стали регулярно навещать
многочисленные туристы из Франции. Эти связи потом сыграли важную роль в
пересылке моих литературных сочинений на Запад. Не случайно потому именно
Франция стала моей литературной родиной. Через других наших знакомых
(особенно через Э. Неизвестного, с которым я дружил и в мастерской которого
встречался с десятками иностранцев) к нам в дом попадали и люди из других
стран - из Италии, США, Англии. Еще до моего открытого бунта я познакомился
с рядом западных журналистов, в частности с Р. Эвансом из агентства Рейтер
(Англия), а также со шведскими и финскими журналистами. Они точно так же
бывали у нас дома.
Наши отношения с иностранцами не были секретом для наших сослуживцев.
Меня не раз вызывали в партийное бюро института и в КГБ по этому поводу. Но
я игнорировал все предупреждения на этот счет. И это вносило свою долю в
процесс моего отторжения от советского общества.
ПОПЫТКА ПРИОБЩЕНИЯ К МАРКСИЗМУ
В моей научной и педагогической деятельности я вел себя так, как будто
никакого марксизма-ленинизма вообще не существует. Это соответствовало моей
установ[414] ке игнорировать советскую официальную идеологию. Отношение к
такой позиции со стороны руководства и философской среды было
противоречивым. С одной стороны, они были довольны тем, что я устранился от
марксизма и не лез туда со своим новаторством, предоставив им эту сферу в
безраздельное владение. Их устраивало то, что я возился со своими
"крючками", "значками" и "закорючками", считая это занятие крайне
второстепенным сравнительно с их "большими" проблемами. А с другой стороны,
моя позиция вызывала у них беспокойство. У меня нашлась масса последователей
по стране. Я своим примером показал, что даже в идеологическом центре можно
заниматься творческой работой, игнорируя марксизм. Это стало превращаться в
моду. Возникла довольно сильная тенденция обходиться без ссылок на классиков
марксизма даже в философских работах, затрагивавших проблемы, считавшиеся
вотчиной марксизма. Стали учащаться ссылки на мои сочинения. Я приобретал
неофициальную популярность среди молодежи в философских и околофилософских
кругах. Естественно, возникло желание лишить меня такой
"экстерриториальности" и приобщить к марксизму. Выражалось это в том, что
меня обязывали делать ссылки на классиков марксизма, угрожая в противном
случае не пустить мои работы в печать. Я делал вид, что соглашался с
требованиями, но всяческими способами ухитрялся избегать этого. Иногда я
вычеркивал эти ссылки уже в корректуре.
Кульминационным пунктом усилий приобщить меня к марксизму была такая
история. В связи с резко возросшим общим интересом и уважением к логике
вице-президент АН СССР П.Н. Федосеев предложил выступить мне с докладом в
президиуме Академии наук. На докладе присутствовали видные специалисты в
области математической логики, в том числе академик П.С. Новиков, выдающийся
математик, лауреат Ленинской премии. Мой доклад был одобрен. Казалось,
передо мною открывалась прекрасная перспектива. Через некоторое время меня
вызвали к Федосееву. Он высоко оценил мою деятельность. Сказал, что меня
собираются избирать в члены-корреспонденты академии, что для меня надо
создать особый отдел логики или особую лабораторию. Пообещал устроить мои
жилищные дела, до[415] биться получения для меня отдельной квартиры сверх
норм академии. Но я должен публично обозначить мою "партийную
принадлежность", т. е. заявить четко и определенно в печати, что я являюсь
марксистом-ленинцем, что я провожу мои исследования не с позиций логического
позитивизма, а с позиций марксизма. Федосеев предложил мне написать на эту
тему статью для "Вопросов философии", а еще лучше - для "Коммуниста", обещая
содействие в печатании. Опубликоваться в "Коммунисте" было не так-то просто
без протекции. Сам факт такой публикации означал, что автор статьи имеет
поддержку в высших партийных органах. Это являлось важнейшим шагом в
карьере. Федосеев был уверен в том, что я ухвачусь за такое лестное и
перспективное предложение. В его практике еще не было случая, чтобы кто-то
от этого отказался.
ПОСЛЕДСТВИЯ
Я оказался в затруднительном положении. Отказываясь от предложения
Федосеева, я, естественно, лишался тех благ, какие мог иметь в случае их
принятия. Но меня эти блага не соблазняли. Я не мог принять это предложение,
так как это противоречило моим принципам и испортило бы мою репутацию,
которой я дорожил. А мой отказ ухудшил бы мои перспективы. Я решил
уклониться от предложения, постепенно "замотав" его. Я рассчитывал на то,
что Федосеев "остынет" в отношении своих намерений "поднять" меня. И просто
позабудет о такой мелочи. Но я ошибся. Сотрудник "Коммуниста", работавший в
отделе, где предполагалась публикация моей статьи, несколько раз спрашивал
меня, когда я принесу статью. Я откладывал. Наконец он сам предложил
написать за меня статью. От меня требовалось лишь поставить мою подпись. На
сей раз я категорически отказался.
Последствия моего отказа я чувствовал во все последующие годы. Меня
несколько раз выдвигали в члены-корреспонденты Академии наук и каждый раз
мою кандидатуру отклоняли в ЦК.
Меня выдвигали на Государственную премию. Результат был тот же. Попытки
приобщения меня к марксиз[416] му после этого не прекратились. Их
предпринимал и бывший сталинист Ф.В. Константинов, ставший директором нашего
института, и либерал П.В. Копнин, сменивший его на посту директора. Забавно,
что один из самых отпетых бывших сталинистов М.Б. Митин, опубликовавший мою
первую статью в "Вопросах философии", категорически предостерегал меня от
"флирта с марксизмом" (это его слова). Однажды мне позвонили из редакции
газеты "Известия" и сообщили, что моя статья принята к публикации. Никаких
статей в эту газету я не посылал. Кто-то сочинил эту гнусную марксистскую
статью от моего имени. Я предполагаю, что это сделал мой бывший друг Эвальд
Ильенков. Он мог это сделать в порядке хохмы, которыми мы регулярно
обменивались. Но эта хохма выходила за рамки шуток. Мое предположение
основывается на том, что его открытые письма в президиум АН СССР и в ЦК
насчет моего "логического позитивизма" по стилю были похожи на "мою" статью
в "Известиях". Я потребовал произвести расследование по поводу подлога. Но
по указанию Федосеева дело замяли.
Мой отказ заявить о себе как о марксисте помешал мне сделать карьеру, к
которой я и сам не стремился, но мое уже достигнутое положение не затронул
существенным образом сразу же. Очевидно, он сработал позднее как дополнение
к другим причинам моего "падения". Во всяком случае, меня после этого
все-таки назначили заведовать кафедрой логики, членом редколлегии журнала
"Вопросы философии" и членом экспертной комиссии при Министерстве высшего
образования. Когда меня утверждали на заведование кафедрой, произошел
комичный случай. Меня спросили, верно ли это, будто я недооцениваю
марксистскую диалектическую логику. Я сказал, что это неверно. Мои
собеседники, довольные, заулыбались. "Если человек недооценивает что-то, -
закончил я свою мысль, - то он это все-таки как-то ценит. А я так называемую
марксистскую диалектическую логику просто презираю как шарлатанство". Мои
собеседники попросили меня не высказывать это мое мнение публично. В
должности заведующего кафедрой меня все-таки утвердили. Но мою реплику
припомнили мне, когда освобождали от этой должности.
[417]
КОНФЛИКТ С "ЛИБЕРАЛАМИ"
Характерным примером моих взаимоотношений с "либералами" было зачисление
меня в члены редакционной коллегии журнала "Вопросы философии", второго
(после журнала "Коммунист") по значению идеологического журнала в Советском
Союзе. Зачислили меня по настоянию И.Т. Фролова, который впоследствии стал
членом ЦК КПСС, академиком и высшим начальником над философией. Тогда он был
в середине своей успешной карьеры. Перед этим он был помощником П. Демичева,
кандидата в члены Политбюро. Работал в журнале "Проблемы мира и социализма"
(в Праге). Ко мне он тогда относился с большим почтением. У нас даже было
нечто вроде дружеских отношений. Он был назначен редактором журнала.
Заместителем его был назначен мой близкий друг М. Мамардашвили, когда-то
считавшийся моим учеником и последователем. Потом наши пути разошлись. Он
работал вместе с Фроловым в журнале "Проблемы мира и социализма". В
редколлегию вошли также "либералы" В. Афанасьев, нынешний редактор "Правды",
