лондонской истории и кое-что добавить нового. Парень просто с трудом
усидел на месте. Я по-хорошему позавидовал ему: раскопать такой материал!
- Я быстро отстучу это в Лондон, чтоб успеть в вечерний выпуск - и
сразу сюда. Впрочем, - озабоченно спохватился он, - позвоню с автомата,
черт его знает, не подслушают ли здесь. Мне конкуренты ни к чему!
На вечерние финалы народ валил валом. Пратер и без того в выходные
дни, да еще весной, гудит, как растревоженный улей, а нынче мы с Саней с
трудом протолкались к пресс-центровскому входу, преодолев цепь зевак,
взявших в кольцо турникет. Можно подумать, что отсюда появится сам Джон
Бенсон или Карл Льюис, чтоб раздавать автографы!
Нет, есть что-то особое в таких состязаниях, собирающих лучших из
лучших - будь то футболистов или хоккеистов, пловцов или баскетболистов,
теннисистов, гандболистов или велосипедистов, - притягивающее,
заставляющее человека молодеть, если он переступил порог юности, и ощущать
подъем душевных и физических сил, если ты молод, и жизнь у тебя впереди. В
душе у нас живет до последнего дыхания вечная мечта о силе и мужестве, о
всеобщем братстве, и мечта эта тем сильнее, чем меньше тебе удалось
приблизиться к ней. И тогда сбывшаяся мечта других, обретшая свои реальные
черты на твоих глазах, заставляет человека забывать, что он - лишь
свидетель. Здесь нет чужих праздников - здесь все твое!
Я с грустью подумал, что Серж уже не увидит этого праздника, не
вдохнет воздух победы - пусть чужой, пусть невероятно далекой для тебя, но
он так сладок, так легкокрыл, этот дух, что и твое сердце отзывается на
него бешеными ударами, разгоняющими застоявшуюся, ленивую кровь. Я не
осуждал Сержа, у каждого есть свой предел, и плохо, если ты не уловишь,
когда пересечешь невидимую черту. Казанкини понял, что дальше ему по этой
дороге не идти и лучше честно сойти, чем подвести ожидания тех, кто верит
тебе и надеется на тебя.
И хотя в том автомобиле место с водителем должен был занять "мистер
Олег Романько", Серж не выдержал. Ну, да бог с ним...
В пресс-центре мы задерживаться не стали. Лишь взяли стартовые
протоколы, даже в бар не заглянули - так не терпелось побыстрее окунуться
в атмосферу предстартовой лихорадки, охватывающей не одних участников, но
и тех, кто наблюдает со стороны, с трибун.
Мы успели занять места в третьем ряду пресс-ложи, дававшие
возможность видеть участников финала от старта до финиша. Неподалеку от
нас, правее, следовательно, ближе к финишу, сидел Крюков. Он помахал мне
рукой, силясь улыбнуться, но улыбки не получилось - напряжение свело мышцы
его лица в какую-то гримасу, точно Крюков передразнивал кого-то. Легко
догадаться, что переживает тренер, когда на старт выходит ученик, которому
ты много раз рассказывал, что и как нужно делать, заставлял его вновь и
вновь преодолевать себя, выдавливая по капле неуверенность, страх,
безволие, накачивая мышцы ног и сердца. И вот он остался один на один с
теми, чью волю, мышцы, надежду нужно одолеть, победить. И никто не в силах
помочь, подсказать, как это сделать именно теперь, здесь, на Пратере. А
если... если не удастся, если коса найдет на камень? Такие мысли нужно от
себя гнать, иначе сиди дома у телевизора и сопереживай...
Не знал я тогда, что иные мысли не давали покоя Вадиму Крюкову,
мучили почти физически, до сердечной боли и тошноты: для него этот финал,
как последний экзамен, после которого ты - или триумфатор, или жалкий
фигляр, чья физиономия будет вызывать в лучшем случае сочувствие и
жалость. Он поставил на карту больше, чем мог, чем имел право, но Крюков
давно переступил черту, за которой уже не было предела...
Участники выстраивались на старте, подгоняли колодки, входили в роль.
Успокаивались судьи, утихали трибуны, приостановились выступления в других
секторах. Все ждали финала стометровки.
Быстротечен бег, каких-то десять секунд. Но сколько в нем: красота и
совершенство - неуклюжесть и корявость, сила и воля - слабость и
раздавленность, вся жизнь в этих десяти секундах.
Слабо хлопнул выстрел, спортсмены дружно рванулись вперед, еще
равные, еще верящие в победу, еще вкладывающие в каждый шаг максимум
энергии. Но вот вперед рванулся Джон Бенсон и стал удаляться от остальных.
За ним неотступно летел только Карл Льюис. Федор был пятым - он, я видел,
засиделся на старте. Крюков вскочил на ноги под стартовый выстрел и что-то
орал, но его голос тонул в слившемся воедино реве трибун.
И тут произошло то, о чем еще долго толковали на страницах газет и с
экранов телевизоров специалисты, а журналисты использовали всю гамму
восхищения, когда писали о финишном рывке Федора Нестеренко. Неудержим был
Джон, как привязанный несся в полушаге сзади Карл, и вдруг они словно
остановились, а Федор стал на глазах настигать их. Мне показалось, что он
первым рванулся на финишную ленточку, и я кинулся к Сане на шею и стучал
по его мощной спине, как по барабану, и тоже орал не своим голосом: "Вот
это Федя! Вот это да! Ты видел?!"
Электронное табло, однако, расставило действующие лица по своим
местам. Джон, не дотянув до мирового рекорда несколько сотых секунды,
финишировал первым, Карл уступил ему две сотые, а Федор Нестеренко отстал
от Льюиса тоже на сотую секунды и оказался третьим.
Я спустился вниз к Крюкову.
- Поздравляю тебя, Вадим, это блеск! Какой-то малости не хватило...
- Спасибо! - Он был возбужден, румянец во всю щеку. - Нет, я боялся,
что Федя победит, он мог это сделать, но это не нужно сейчас!
- Как это не нужно? Ты его настраивал на проигрыш?
- Нет, ты меня неправильно понял, - взял себя в руки и спокойно,
пожалуй, даже подчеркнуто холодно сказал Крюков. Он знал: победителей не
судят, а он сегодня, чтоб там не говорили, победитель, и говорить о нем
станут, как о фаворите, потому что Федор Нестеренко был сегодня фаворит, и
многие увидели в нем реального претендента на сеульское золото.
Я это понял отчетливо и не стал лезть в бутылку, хотя в ушах, как
колокольный звон, гремели слова Крюкова: "Я боялся, что Федя победит..."
Потом была многолюдная и шумная пресс-конференция, где Федор
Нестеренко и Крюков купались в лучах славы. Джон Бенсон держался королем,
Карл выглядел растерянно-отрешенным, точно никак не мог понять, что же ему
помешало вырвать эту микрочастичку жизни, чтобы сейчас выслушивать не
плохо прикрытые соболезнования, а принимать восторженные поздравления.
Тут мое внимание переключилось на другой объект, и он уже больше не
выходил из моего поля зрения. Это была Кэт, она снова появилась в компании
телевизионщиков.
10
Она была чертовски хороша в нежно-голубых джинсах, в распахнутой едва
ли не до пупа красной рубашке с погончиками.
Трудно сказать, что вдруг заставило меня подняться с места и
проталкиваться вниз, туда, где верховодила Кэт, и перед ней расстилались
все - и Бенсон, и сразу оживший Карл, и Крюков, прикипевший плотоядным,
жгучим взором к ее груди.
Я выждал, когда пресс-конференция пошла на убыль, встал у Кэт за
спиной, отрезая ей путь к единственному в этом зале выходу.
Она повернулась и отшатнулась от меня, как от привидения.
- Хелло, Кэт! - как старую подругу, весело приветствовал я девицу
(краем глаза успел уловить, как отвисла от удивления челюсть у Крюкова).
- Это вы, мистер Романько... - не произнесла, а простонала Кэт.
- Собственной персоной. Не выпить ли нам, как старым, добрым друзьям,
по чашечке кофе, а? Как в добрые времена? - Что-то накатило на меня, и я
из кожи лез, ощущая прилив бешеной энергии и энтузиазма. Кэт стала
послушна, как котенок. Многое я бы дал, чтоб прочесть то, что сейчас
толклось в ее милой головке. Впрочем, я не думал оставить ее мысли в покое
- она нужна была мне, Кэт, чтоб я смог что-то понять в той запутанной до
тупика со смертью Майкла Дивера игре, участником которой невольно все еще
оставался и я.
- Благодарю вас, мистер Романько. - Кэт была послушна.
- У нас в пресс-центре отличный кофе! - предложил я и, решительно
взяв ее под руку, повел сквозь толпу, и все расступались перед нами,
молча, с плохо скрываемой завистью. Наверное, в иной ситуации этот
королевский проход оставил бы массу впечатлений, а тогда единственным моим
желанием было как можно быстрее вывести ее отсюда и усадить в кресло в
пресс-баре и начать... начать допрос.
Кэт было рыпнулась, пробормотав неуверенно что-то насчет другого
места, чем пресс-бар, но я отрицательно покачал головой.
Мы заняли крайний столик у глухой стены, за своеобразной ширмой из
пластмассовых разноцветных дисков с адидасовскими трилистниками,
свисавшими с потолка на различной высоте. Еще по дороге сюда я успел
шепнуть Сане: "Организуй бутылку вина и кофе", и едва мы опустились в
кресла друг против друга, явился Лапченко и поставил поднос на стол. Как
заправский официант, плеснул вершки мне в бокал, Кэт налил по самую
каемочку.
- Благодарю вас, сэр, а теперь сделайте так, чтобы вас не было видно.
Но недалеко, вы еще можете мне понадобиться, - тихо сказал я Сане.
Лапченко вспыхнул, был он человеком покладистым и добрым, как я уже
говорил, но чувствителен до болезненности к вопросам чести.
- Я тебе потом объясню, - сказал я, расточая улыбки.
Когда Саня удалился, я поднял бокал и сказал невинно:
- За встречу, Кэт!
- Если вы это говорите искренне... - игриво произнесла она, уже
приходя в себя.
"Ах ты, чертова кукла, - подумал я. - Ты еще позволяешь себе подобные
вольности!"
Но вслух сказал почти... искренне:
- А почему бы нам не вспоминать приятное, забыв... э, некоторые
неудобства, испытанные мной в Лондоне? Кстати, как вы выкрутились в той
истории, Питер, наверное, был чудовищно зол на вас? Примите мои извинения!
- Я был галантен, как гость на королевском приеме в Букингемском дворце.
- Вы напрасно тогда убежали - это не была машина Питера... Я так и
просидела до утра со связанными руками, пока появились первые прохожие.
Это было не совсем вежливо с вашей стороны...
Тогда, в Лондоне, обнаружив огни настигавшей нас машины, я поспешно
завернул в первый попавшийся проулок, затормозил и кинулся бежать в
темноту, продирался сквозь какие-то заросли, ожидая выстрела в спину.
Выходит, напрасно царапал физиономию...
- А что мне еще оставалось делать?
- Я боялась, что вы сдадите меня в руки полиции... Но вы не сделали
этого, мистер Романько, и я благодарна вам... иначе, как вы догадываетесь,
у меня могли бы возникнуть серьезные неприятности...
"Извини, подруга, но благодарности я не заслуживаю никак, - подумал я
про себя. - При любых вариантах я не отвел бы тебя в полицию, хотя твое
место там. Просто мне это было совершенно ни к чему..."
- А как сложилась ваша судьба после Лондона?
- Я сказала им, что буду заниматься чем-нибудь попроще...
- И Питер Скарлборо согласился с этим предложением?
- Он только сказал, чтобы я держала язык за зубами. Что я и делаю,
хотя этот подонок Келли умудрился умыкнуть мои денежки... я-то в дом уже
не возвратилась, боялась наткнуться на полицию, потому что не сомневалась,
что вы выдали меня с головой, - выложила Кэт, как на духу.
- Слабак он, этот Келли. Бить человека со связанными руками может
только подонок... Ну, да пусть живет, он свое рано или поздно получит. Что
было дальше, Кэт?
- Я уже сказала, что распрощалась с ними. Тут подвернулось местечко в
рекламном отделе "Био-сити", концерна, производящего витамины. И не жалею:
