твоей жизни! Поразительно!
- Да, спорт! Спорт, который превратил меня в амфибию, живущую ради
того, чтобы плавать, плавать и плавать! Ненавижу! - вырвалось у Джона.
- Какого же черта ты пришел в спорт? - Я готов был накинуться на
Джона, он наплевал мне в душу, затоптал самое сокровенное.
- Ты лучше скажи мне: кому нужны эти рекорды, если мы черпаем силы на
них из своего будущего, сжигаем безоглядно запасы энергии, отпущенные нам
природой на целую жизнь? Все брошено на то, чтобы я сегодня выжал из себя
лишнюю секунду и побил тебя, который не может этого сделать. Все -
миллиграммы пчелиной пыльцы, ценящейся дороже золота, и ничего не стоящая
моя собственная кровь, высосанная из жил, законсервированная и влитая мне
же перед стартом, я уже не говорю об анаболиках, стероидах и прочих
последних "достижениях" - все создано, чтобы помочь мне... убивать самого
себя!
Я не узнавал Крэнстона. Глаза его горели, красные блики от огня в
камине превратили его лицо в зловещую маску.
- Джонни, - попытался я успокоить его. Джонни, ты утрируешь. Ведь это
зависит от человека - к допингам прибегают лишь слабые личности. Тренеров
же, идущих на преступление, - иначе это не назовешь, - я бы предавал
всенародному остракизму, ибо они паразитируют на извечном стремлении
человека к совершенству.
- Олег, скоро я тебе кое-что расскажу, - пообещал Крэнстон. - Тебе
одному. Ты сможешь потрясти мир сенсацией. Но это будет только тогда,
когда я выйду из игры... Любопытно будет взглянуть на физиономию Маккинли.
Жаль, но я буду уже далеко от него...
- Из какой еще игры? - не понял я.
- Чепуха, - вдруг резко меняя тон, сказал Крэнстон. - Не обращай
внимания. Иногда сболтнешь сгоряча, а потом самому стыдно становится...
К себе, на Холм, я ехать не захотел, мы подкатили прямо к бассейну и,
выходя из машины, нос к носу столкнулись с Доном Маккинли. На нем как
влитой сидел новенький, с иголочки, светло-серый костюм. Я не видел его
глаз - они были надежно скрыты за дымчатыми стеклами очков, - но готов был
биться об заклад, что Маккинли пристально изучает меня, словно хочет
заглянуть в самую душу. Но вот он приветливо осклабился, протянул руку (на
пальцах вспыхнули два золотых перстня) и сказал мягко, шутливо:
- Так вот с кем пропадал Джонни! А я, грешным делом, подумал, что
соблазнила его какая-нибудь местная фемина с бюстом пятого размера. Вы
ведь, насколько я помню, тоже плавали? Значит, спорт был с вами все эти
дни. Я рад!
Мне вспомнился наш последний разговор с Крэнстоном, и я подумал: знал
бы ты, что говорилось о спорте... Но сказал совсем другое:
- Я думаю, что вам, Дон, крепко повезло с Джонни. Такие пловцы
рождаются раз в пятьдесят лет!
- Знаю, - сказал Маккинли. - Джон, - обратился он к Крэнстону, -
доктор Салливэн ждет тебя три дня. Ты мог бы по крайней мере ему сообщить
о своем отъезде. Простите, - Маккинли повернулся ко мне - сама вежливость
и предупредительность, - но у нас через тридцать минут тренировка.
- Всего хорошего, мистер Маккинли. Удачи!
Мы дружески обнялись с Крэнстоном, я поблагодарил Джона за прогулку к
озеру.
Уговорились встретиться в бассейне, после заплыва.
- Ну, Олег, - шепнул мне Джонни. - Я чувствую - смогу, все смогу!
4
Телефонный звонок разбудил среди ночи.
Еще не поднимая трубку, я привычно взглянул на светящийся циферблат -
два часа сорок семь минут. Решив, что меня вызывает Киев, удивился, ибо,
когда я закончил диктовать свой первый репортаж, Лидия Дмитриевна, наша
лучшая редакционная стенографистка, принимавшая мой материал на дому из-за
позднего времени, сказала, что у нее вопросов нет.
Телефон продолжал трещать.
Я поднял трубку.
- Мистер Олех Романько? - поинтересовался скрипучий незнакомый голос
на противоположном конце.
- Он самый, - не очень вежливо ответил я.
- Здесь комиссар полиции Дюк, из 18 района.
- Здравствуйте, господин Дюк. Чем обязан столь позднему звонку? -
стараясь не выдать тревоги, поинтересовался я.
- Буду вам признателен, мистер Олех Романько, если вы никуда не
выйдете из вашего номера в ближайшие полчаса. - Голос комиссара резал
слух, и мне стоило большого труда сдержаться, чтоб не крикнуть в трубку:
да смочите вы горло наконец!
Но я смиренно произнес:
- Куда это я глядя на ночь пойду?
- Прошу вас, мистер Олех Романько, прибыть с моим сотрудником в
полицейский комиссариат!
В трубке раздались короткие гудки, усилившие мою тревогу. Мало
приятного вообще, когда за рубежом ты попадаешь на глаза полицейскому и он
начинает задавать тебе дурацкие вопросы, вроде того, почему ты перешел
перекресток на красный свет, а ты начинаешь ему втолковывать, что улица до
следующего угла была пуста, как биллиардное сукно после сыгранной партии,
он гнет свое, ты - тоже свое... Здесь же и подавно ухо нужно держать
востро.
За границей всякое бывает. И, что любопытно, липнут и нам часто те, с
кем в иной ситуации не пожелал бы и словом обмолвиться. В этом-то и
состоит главное, потому что к американцам и англичанам, немцам и "прочим
шведам" они не лезут - те для них свои: их интересуем мы, новые люди в
этом старом мире. Не терпится им испытать нас, заглянуть внутрь - нет ли
там где червоточинки...
Да, звонок из полицейского комиссариатаза тридевять земель от родных
краев к числу приятных не отнесешь. Все это крутилось в голове, пока я
одевался и искал среди тысяч вариантов единственно верный.
Я решительно набрал номер телефона своего приятеля. Трубку долго не
поднимали, и я подумал, что Дима засиделся в пресс-баре, когда недовольный
голос прошипел:
- Ну, какого дьявола!
- Дим, это я, Олег! Мне нужна твоя помощь.
- Может, завтра, а?
- Нет, немедленно. Одевайся и поднимись ко мне. Я не могу выйти из
комнаты.
- Что, кто-то запер тебя в номере?
- Нет, дверь открыта. Я жду полицию и хочу, чтобы ты был рядом. -
Дима как сквозь землю провалился. - Ты слышишь? - переспросил я.
- Конечно, слышу. Бегу.
Они появились почти одновременно - Дмитрий Коваль, спортивный
журналист из Кишинева, и высокий, худой и неожиданно улыбчивый молодой
человек из полиции. Его старые синие джинсы и потертый кожаный пиджак
сбили меня с толку, я принял его за дежурного студента (ведь мы жили в
студенческом общежитии Монреальского университета) и открыл было рот,
чтобы спросить, чего это он бодрствует в такую глухую ночь, но парень в
джинсах опередил меня.
- Сержант Лавуазье, - представился он и сразу поинтересовался: - Кто
будет из вас господин Олех Романько?
- Я.
- Машина ждет, сэр. Вот зонтик. - Сержант протянул мне зачехленный
короткий зонтик. У сержанта был кулак боксера-профессионала. Он мне -
вопреки представлению о зарубежных блюстителях порядка - понравился не
только открытым лицом и искренней улыбкой, но еще чем-то, что передается
сразу без лишних слов. Такие не подводят.
- Со мной поедет товарищ, журналист. Так будет лучше...
- А, понимаю, - сказал сержант и улыбнулся. - Я, правда, не получил
на этот счет никаких указаний от комиссара, но именно это обстоятельство и
позволяет мне принять самостоятельное решение. О'кей!
Дима только головой крутил - то на меня взглядывал, то на
полицейского.
Внизу у входа мок полицейский "форд" с красной мигалкой на крыше.
Сержант предусмотрительно открыл дверцу.
Комиссар Дюк оказался высоким брюнетом лет сорока пяти. Левую щеку
несколько уродовал розоватый шрам, наверное, мешавший ему по утрам
выбриваться до блеска (о том, что комиссар предпочитает всем электрическим
жужжалкам самую обыкновенную бритву "золлинген", я догадался, едва
взглянул на его тяжелый подбородок, заклеенный в двух местах пластырем).
В комиссариате - продолговатой комнате, перегороженной посередине
дубовой стойкой, - было по-казенному чисто и скучно; панели выложены
плитами под дуб, на стене - герб провинции Квебек, в углу, на столе, за
которым сидел полицейский в форме, мигал разноцветными лампочками пульт и
громоздились телефоны. Две двери указывали, что на этом участок не
кончается.
- Мистер Олех Романько? - посмотрел комиссар Дюк, выходя из-за
дубового барьера.
- Это я.
- Приношу извинения за столь позднее беспокойство. - Комиссар
поздоровался со мной, потом - с Димой, толкнул дверь, и я ступил вслед за
ним в квадратный - четыре на четыре метра - кабинет. Дима двинулся было
вслед, но комиссар сказал: - Извините, вы можете оставаться там.
- Прошу, - сказал Дюк, указывая жестом на мягкое кресло, а сам занял
место за столом. - Я хотел бы взглянуть на ваши документы.
- Но, простите...
- Сейчас я вам все объясню. Минутку терпения.
Комиссар Дюк изучил мое журналистское удостоверение, положил его на
стол, выдвинул правый ящик и протянул мне кусочек белого картона.
- Это ваша визитная карточка? - спросил он.
- Раз там написано мое имя и фамилия, значит, моя, - довольно резко
ответил я.
- Вы не могли бы сказать, кому вы вручили ее?
- Я раздал уже по меньшей мере два десятка визиток за время
пребывания в Монреале, - ответил я, все больше негодуя. Но уже родившееся
в глубине души тревожное предчувствие заставило меня взять из рук Дюка
белый картонный билетик.
В правом уголке его был нацарапал номер моего монреальского телефона.
- Таких визиток могло быть только две. Одну получил корреспондент
Франс Пресс Серж Казанкини, вторую - участник Игр, пловец Джон Крэнстон, -
сказал я.
Комиссар пристально смотрел на меня, он был похож на гончую, учуявшую
след.
- Опишите, пожалуйста, коротко обоих, - попросил он.
- Казанкини - лет пятидесяти, среднего роста, седой бобрик, висячие
усы... - начал я, но комиссар нетерпеливо перебил меня:
- Достаточно. Второго.
- Крэнстон. Двадцать шесть лет. Сто восемьдесят два - рост,
продолговатое красивое лицо, римский нос, бритая голова, черные маленькие
усики...
- Достаточно! Теперь я скажу, зачем пригласил вас сюда. Эта визитная
карточка, - комиссар протянул руку и почти выхватил белый картон, - была
найдена на неизвестном, погибшем в автомобильной катастрофе вчера около
полуночи на шоссе Ла-Фонтен. Судя по вашему описанию, погибший - Джон
Крэнстон.
Если б ударила молния и покачнулось здание полиции, я воспринял бы
это куда спокойнее, чем слова комиссара. У меня перехватило горло и так
сжало сердце, что Дюк поспешил подать стакан воды.
- Сомнений нет. Это - Крэнстон. Мне искренне жаль парня, я читал -
его прочили в чемпионы.
- Как это произошло?
- По-видимому, он превысил скорость и не вписался в поворот. Машина
свалилась в кювет и врезалась в бетонный столб. Мы тщательно исследовали
место происшествия - никаких признаков другого автомобиля, который мог бы
стать причиной катастрофы, не обнаружили... Правда, дождь основательно
прополоскал шоссе.
- Нельзя ли, господин комиссар, побывать на месте?
- Я вижу, в вас проснулся репортер. - Дюк понимающе осклабился. -
Тогда услуга за услугу: я отвезу вас на место происшествия, но прежде - вы
опознаете труп и подпишете протокол.
Я молча кивнул.
Машина с красной мигалкой неслась по пустынным улицам города
навстречу поднимавшемуся из-за острова Нотр-Дам солнцу. А меня, как
видение, преследовало лицо Крэнстона и его открытые глаза, казалось,
ждавшие меня. Он был в тех же белых джинсах, залитых кровью, и в белом -
тоже густо окровавленном - свитере...
