время потолковать (знал, как они, покинувшие родину, тянутся к нам, их все
интересует, любая мелочь доводит до слез, - таким нельзя отказывать в
разговоре, как голодному - в куске хлеба...).
- Так тебе эта сплетня про западного немца не нужна? - спросил Серж
после приличного глотка "Баллантайна". - Запущу ее на Франс Пресс, может,
кто купит...
- Слишком много чести для обыкновенного задиры, - сказал я, а сам
подумал, что завтра буду с Крэнстоном, мы вдоволь наговоримся о плавании,
у меня соберется великолепный материал, и я выдам его в тот день, когда
Джон Крэнстон потрясет мир. Похлопав Казанкини по плечу, многозначительно
пообещал: - Придет время, расскажу тебе кое-что поинтересней, чем эта
история с незадачливым репортером. Франс Пресс будет в восторге, Серж!
- Я вечно теряюсь: шутишь ты или говоришь всерьез. - Заблестевшими от
выпитого глазами он уставился на меня.
- Всерьез. И ты эту новость узнаешь раньше других. Ведь мы же с тобой
не конкуренты! - закончил я привычной фразой, которая была у нас с Сержем
в ходу.
- С меня виски! - обрадовался Казанкини.
- Все, Серж, финиш.
3
Корпуса Монреальского университета взгромоздились на самый верх
Холма. Сейчас они были пусты, лишь в трех разновысоких - от трех до
тринадцати этажей - серых бетонных коробках жили гости олимпиады. Из окна,
выходившего прямо туда, где останавливался олимпийский транспорт - ярко
раскрашенные автобусы, - я увидел парашютиста в черном, лихо сдвинутом
набекрень берете, поигрывавшего автоматической винтовкой. Улица словно
вымерла - разве что изредка простучат женские каблучки. Бесцветное солнце
поднималось где-то за островом Нотр-Дам, прикрывавшим порт. Вопреки
обещаниям организаторов олимпиады, погода в Монреале, что ни день, ломала
прогнозы: когда должен был хлестать дождь, светило жаркое солнце и мы
изнывали от липкой жары; дождь же начинался в самое неподходящее время.
Вчера, выйдя из Центра де Жарден, я за те короткие минуты, пока искал
такси, успел вымокнуть до нитки...
В студенческой комнатке, заменявшей гостиничный номер, не
развернуться: с трудом сделал зарядку, потом побрился и, накинув халат,
отправился принимать душ.
Когда вернулся, то услышал нетерпеливые гудки и поспешил к окну,
помахал Крзнстону рукой. Быстро оделся, подхватил сложенный еще с вечера
"адидас" и, не дожидаясь лифта, сбежал с пятого этажа.
- Хелло, Олег! - Джон был в белых джинсах и белом тонком шерстяном
свитере, красиво оттенявшем его смуглое лицо. - Можно в путь?
Я кивнул.
Машина, как застоявшаяся борзая, рванулась вперед, и пружины
заскрипели под тяжестью наших тел.
Крэнстон включил приемник, симфоджаз убаюкивал.
Я подумал, что, где бы человек ни был, он всегда вспоминает дом. Мне
привиделась Конча-Заспа, где среди вековых сосен есть упругая лужайка и
тихая, сонная вода, в которую глядятся старые ветлы...
- Вчера звонила мать, - прервал молчание Джон. - Смешные они, матери,
не правда ли? Сыну уже четверть века стукнуло, а она - нет, ты только
представь! - беспокоится: не забываю ли я вытирать голову насухо, когда
выхожу из бассейна. Я в детстве легко простужался, наверное, сказалось то,
что родился на севере, в Дарвине, а в пятьдесят седьмом родители переехали
в Мельбурн - на юг. А в Мельбурне, известное депо, погода пять раз на день
меняется, особенно когда из Антарктиды подует... Мать что-то беспокоит.
Словно предчувствует... - Он резко, на полуслове, умолк.
- Что предчувствует? - не удержался я.
- Нет, нет, это я так, - поспешил Крэнстон.
Наконец машина выкатила из леса к озеру, уходящему вдаль, -
противоположный берег терялся в дымке.
- Приехали! - сказал Крэнстон.
Легкий деревянный домик с одной стеной сплошь из стекла был приподнят
на сваях достаточно высоко, чтобы под ним свободно поместилась белая, с
голубой стрелой по борту и смешной мордашкой медвежонка-гризли на носу
нестандартная яхта. К даче вела тропинка, посыпанная желтым песком. Озеро
поблескивало в ослепительных лучах июльского солнца мириадами крошечных
зеркал; лес был негуст, и солнце свободно бродило по опушкам, усеянным
мелкими луговыми цветами. Круто срезанная крыша домика опускалась с другой
стороны до самой земли, создавая таким образом возможность разместить две
крошечные комнатушки на втором этаже.
Ни одна живая душа не приветствовала наше появление.
- Олег, помоги-ка. - Джонни ткнул мне в руки картонный ящик, сверху
положил другой - поменьше, а увенчал эту пирамиду моим собственным
"адидасом" - сумку пришлось придерживать подбородком, чтобы не свалилась.
- Ты бы еще сам наверх взгромоздился, - ругнулся я. - Куда топать?
- Иди за мной! - Крэнстон, неся по сумке в каждой руке, показывал
дорогу. Поднявшись на пять ступенек, он остановился у двери. Щелкнул
замок, и мы вошли в залитую солнцем просторную гостиную, занимавшую весь
первый этаж.
- Клади на пол, - разрешил Крэнстон.
- Сними хотя бы сумку, иначе я разобью фотоаппарат.
- Сейчас помогу, - пообещал Крэнстон, но почему-то не спешил.
- Джонни, это тебе дорого обойдется! - вскричал я нетерпеливо.
- Сейчас, сейчас, - повторил он. Я повернулся к нему и увидел, что
Крэнстон, притихший, какой-то потерянный, замер посреди комнаты с листком
бумаги в руках, губы его беззвучно шевелились.
- Ты что, получил "черную метку"? - попробовал я пошутить, но слова
повисли в воздухе.
Я опустился на корточки, поставил ящики на пол и с трудом вытащил
пальцы из-под груза.
Молчание затягивалось, но я понял, что Крэнстона трогать нельзя: судя
по всему, известие поразило его.
- От Джейн, - сказал наконец он. - Ее не будет. Ни сегодня, ни
завтра...
- Твоя девушка?
- Невеста. После Игр я собираюсь жениться.
- С ней что-то стряслось?
- Пустяки. - Джон старался улыбнуться, но губы его только жалко
искривились. - О'кей, Олег, что ни делается, говорят, - к лучшему. Хвала
Джейн и за то, что она предоставила папашину дачу в наше распоряжение.
Чтоб не возвращаться к этой теме, скажу: мы любим друг друга, это
серьезно, но отец Джейн против. Решительно против нашего брака.
- Плевать! Не хочет и не надо, жить-то вам, - легкомысленно
попробовал я успокоить Джона Крэнстона.
- У нас все много сложнее, Олег. Джейн - единственная дочь мистера
Префонтейна. Он полагает, что я не гожусь на роль распорядителя его
долларами, а они - рано ли, поздно ли, но по наследству перейдут к
Джейн... - Говоря это, Крэнстон быстро и ловко сновал по комнате,
расставлял и рассовывал привезенное; туго набил холодильник банками с
пивом, кока-колой, пакетами с провизией. Несомненно, Джону здесь был
знаком каждый закоулок до мелочей.
- Конец, - сказал Джон, захлопывая холодильник. Он собрал картонные
ящики и сунул их в черную пасть камина. - Сейчас одиннадцать с небольшим.
До двух можем выкупаться и приготовить яхту. В два - обедаем, еще два часа
- на сон, а после походим под парусами. Тебя устраивает такой распорядок?
- Я - твой гость.
- Ты не просто гость, Олег. Я бесконечно рад, что ты приехал. Мне
просто необходимо выговориться. Поэтому, если у тебя есть другие
предложения, я готов сделать так, как ты захочешь.
- Я в твоем распоряжении.
- Спасибо, дружище. Большего я не мог и желать. Тогда за дело.
Комнаты наверху, занимай любую. Переодевайся и - на воздух.
Лето и тишина царили вокруг. Здешняя природа напоминала мне нашу,
киевскую. Сосны, желтые брызги лютиков в изумрудной густой траве и
жизнерадостные кулички на песчаной отмели, глубоко вдавшейся в озеро.
- Сначала выкатим яхту, о'кей? - нетерпеливо предложил Крэнстон.
Это была пятиметровая килевая яхта типа "М", давно уже лишенная
спортивного "гражданства". Она покоилась на тележке с автомобильными
шинами. Мы впряглись с Крэнстоном, тележка неожиданно легко подалась и
покатилась с едва заметного откоса. Мы зашли в озеро почти по пояс,
прохладная вода бросила в дрожь, и мы в один голос воскликнули:
- Холодище!
Оттого, что вырвалось это у нас одновременно, и что холод не сковал,
а только родил желание двигаться, работать, что жарко светило солнце над
головой, и тишина вливала в сердца умиротворяющий покой, и еще от тысячи
причин, до которых вовек не доискаться, нам стало до невозможности хорошо,
и, поняв это, мы дружно улыбнулись.
- А хороша жизнь, Олег! - воскликнул Джон.
- Прекрасна! - подтвердил я.
Яхта закачалась на волнах, мы откатили на берег тележку, Джон сходил
за мачтой. Пока я устанавливал легкое золотистое тиковое дерево в паз и
натягивал растяжки, Джон принес белое парусиновое полотнище. Яхта была в
приличном состоянии. Она выглядела живым существом, и я словно уловил
биение ее нетерпеливого сердца (впрочем, это, по-видимому, тихо стучала
волна о борт).
- Эх, сейчас бы ветерок! - размечтался я.
- Не дрейфь! - обнадежил Крэнстон. - На Лунном озере ветер начинается
ровно в шесть, едва солнце опустится за гору.
- Рыба здесь водится?
- Сколько душе угодно! Кстати, спиннинги - в широком выборе у тебя в
комнате, - предупреждая мой вопрос, сказал Джон. - Я не любитель этого
дела, признаю лишь подводную охоту. У себя дома, в Австралии, это для меня
- первое развлечение.
- И на акул охотился?
- На акул - нет. Акул у нас расстреливают из автоматов сверху, с
лодок и катеров. На барракуд - да. Это - достойный соперник.
- Ладно, так уж и быть, поспиннингую один. Теперь можно позагорать...
Мы блаженствовали на раскаленном песке. Приятная истома овладела
нами, лень было даже разговаривать. Я вспомнил, как мы познакомились.
Это произошло в Мехико-сити, в шестьдесят восьмом, на последней моей
олимпиаде.
Да, это была моя третья олимпиада - после Рима и Токио, - и я
подумывал о золотой медали. Тренировался без отпуска и выходных. Ольга
Федоровна, тренер, как-то сказала, не то осуждая, не то жалея: "Ты сам
себе хозяин, Олег. Знаю, что ты сделаешь по-своему, даже если я откажусь в
знак протеста тренировать тебя. Но попомни мое слово: ты делаешь
непоправимую ошибку - такой нагрузки не выдержал бы даже Геракл".
Что мне до Геракла, если я весь, как бутылка шампанского газами, был
полон честолюбивым желанием добиться успеха, чего бы это мне ни стоило.
Пусть тогда мало кто верил в меня - достаточно того, что я верил в
собственные силы.
Меня попросили из сборной еще в январе, после того, как я не поехал в
Цахкадзор на лыжный сбор. Хотя, честно говоря, никаких претензий у меня не
было: если человек не понимает, что его век в спорте кончился, кто-то
должен открыть ему на это глаза. Другой вопрос, что можно это было сделать
мягче. Со мной же поступили круто, уповая, видать, на мой спортивный
характер и волю. В один прекрасный день я получил письмо из федерации:
"Уважаемый Олег Иванович! Плавательная общественность ценит Ваш вклад в
дело развития отечественного плавания... Ваши заслуги... рекорды и
победы... Вашу эстафету подхватила талантливая молодежь... мы всегда рады
будем Вас видеть почетным гостем...".
"Почетный гость"... Эти слова разозлили меня, и уже в апреле в
соревнованиях на приз "Комсомольской правды" я выиграл весь вольный стиль
да еще с двумя рекордами Европы. Не стоило тогда давать волю чувствам, это
я уяснил позже, в Мехико, когда меня, как ни просился, как ни
отговаривался, что не потяну эстафету, что должен плыть только двести
