не бывает.
- Вот это и есть самое неприятное - уступать, - глубоко вздохнул
Костенька, а уходя, сделал дядюшке рукой, тоже вроде бы козырнул: - В
субботу - буду! В первой половине дня. Поправляйся, дорогой, к суббо-
те. Окончательно!
Такой был у Костеньки порядок: он действительно навещал дядюшку в
субботу, в первой половине дня, но не указывал, какая это будет суббо-
та - ближайшая, через одну, через две недели.
Итак, племянник ушел до неизвестной субботы, старшина милиции тоже
ушел почавкивая, а дядюшка стал думать о знаке "ь": в фамилии Бахметь-
ев он есть, он в ней живет и действует, а в фамилии Бахметев его нет,
и уже нет фамильного родства, разве только случайное знакомство.
А тогда единственно, что можно было себе позволить, - последовать
за Бахметевым П. А. в Океанию. Пока еще жизнешка в тебе кое-как ютит-
ся. А можно было и отложить путешествие, поскольку в данный момент "ь"
как таковой сильно занимал Бахметьева К. Н., навевая воспоминания
детства. Знак этот произвел на мальчика особое впечатление, после того
как ему объяснили: ни мягкого, ни твердого - нет ни в одном другом
языке, кроме русского, и русский язык без них стал бы не совсем русс-
ким. Вот какое значение у малютки этого, у знака "ь"! (значением знака
"ъ" Бахметьев К. Н. с самого начала пренебрегал).
Ни одного слова, имени ни одного с "ь" не начинается, начинаться не
может, "ь" - это не звук, только знак, и не более того, им заканчива-
ется множество звучных слов; он, мягкий, целое племя повелительного
наклонения глаголов произвел. То ли присутствуя, то ли отсутствуя, он
слова до неузнаваемости меняет: "дал" и "даль", "кон" и "конь", "быт"
и "быть", "мол" и "моль", "цел" и "цель" - что общего по смыслу между
этими словами? Ничего, всякую общность смысла между ними "ь" исключа-
ет. Если же "ь" свил себе гнездышко в середине слова ("родительница")
- так это навсегда, это птичка не перелетная. А с каким задором "ь"
участвует в немыслимых играх русского языка, то появляясь в словах, а
то в них же исчезая? В слове "конь" он есть, а в слове "конный" его
уже нет, в "Илье" - есть, в "Илюше" - нет; в слове "день" - есть и в
слове "деньской" - тоже есть, а почему есть - неизвестно. В слове
"смерть" - есть, в слове "смертный" - исчез. Тоже в словах "жизнь" и
"жизненный".
Игры с "ь" Бахметьеву еще в детстве нравились, особенно на уроках
арифметики, когда надо было складывать и вычитать, множить и делить, а
он вместо того угадывал, почему "пять", "шесть", "семь", "восемь" пи-
шутся с мягким знаком, а "один", "два", "три", "четыре" - без мягкого?
Почему, кстати, "три" - оно везде, и в "тринадцати", и в цифре "трис-
та", а вот "четыре" есть в "четырнадцати", в "сорока" от "четырех" нет
ничего, а в "четырехстах" четыре явилось снова? Бахметьев и умножал, и
делил неплохо, учитель его хвалил, потому что не знал: арифметику-то
ученик решил, но вопросы со знаком "ь" так и остались для него нере-
шенными.
Еще представлялось в детстве Бахметьеву, будто "ь" дружит со стран-
ными близнецами, с буквами "и" и "й", и вот втроем они забираются в
избушку на курьих ножках и там смеются, а "ъ" к ним стучится: "Пустите
меня к себе!" - "Иди, иди отсюда, - отвечают ему из той избушки, - те-
бя почти везде отменили, а там, где ты остался, ты соседние буквы пор-
тишь!" - "Вас-то я, честное слово, не испорчу!" - плачется "ъ". "Все
равно уходи, нам без тебя веселее!" Доведись нынче Бахметьеву К. Н.,
взрослому, на закате дней - он, пожалуй, впустил бы "ъ" в избушку на
курьих ножках, это было ему приятно сознавать - пустил бы! Зачем зря
кого-то обижать? Хотя бы и "ъ"?
Бахметьев К. Н. еще полежал, еще что-то о чем-то подумал - о про-
шедшей жизни, о предстоящей смерти, и к нему пришел-таки вопрос: что
же это значило, когда в квартиру явился старшина милиции, взял перед
Костенькой под козырек: "По вашему приказанию явился!"? Это при том,
что Костенька признался: он находится под следствием? "Вот наградил
Бог племянничком!"
Затем Бахметьев К. Н. встал, какое-то время, не очень краткое, по-
держался за спинку кровати, потом зашаркал на кухню... На кухонном
столе не было ничего, ни крошки - старшина милиции все подмел, но в
холодильнике было: сыр импортный, два вида, колбасы, импортные же,
трех сортов, кусочек рыбы семги граммов, наверное, на двести, а также
и творожок, бутылка пива, маленькая бутылочка коньяка пять звездочек
(армянский) и, наконец, совсем уж маленький шкалик водки. Булки, хлеб,
чай, сахар - это как бы уже и не в счет, а само собой.
Взглянув на содержание холодильника, Бахметьев К. Н. громко захлоп-
нул дверцу. "Вот это - жизнь! - испугался он. - Не жизнь, а что-то не-
возможное. И даже - невероятное!" Еще посидел около, погладил прохлад-
ную поверхность ладонью, подумал: "А впрочем, когда это жизнь у меня
была возможной? И - вероятной? Никогда не была!" И он снова распахнул
холодильник. Шкалик с водкой его особенно растрогал: давно уже лике-
ро-водочная промышленность подобного разлива не производит, народ пе-
решагнул через этакие емкости, но вот нате вам - шкалик в натуре! До
чего трогательная посудинка! Ну прямо-таки детсадовский разлив! Слезу
вышибает!
Что же со всем с этим делать-то? Неужели все съесть? Все выпить?
Что о Костеньке думать? Неужели - ничего? Бахметьев К. Н. именно так и
решил в этот момент: ни-че-го! Вернулся, посидел на кровати, посидев,
лег и уснул. Бахметьев К. Н. спал теперь без разбора, ночь ли, день ли
- ему все равно. Время идет к своему концу, и ладно. Стосерийный фильм
и тот кончается, а Бахметьев К. Н. чувствовал: он со своей жизнью в
десять серий уложится запросто.
Память не хранила все то, что было с ним когда-то, но сознание - не
так, оно прорабатывало разные продолжения бывшего, продолжения, кото-
рые, слава Богу, так и не состоялись.
Когда бы они состоялись в действительности, это было бы хуже всего
плохого, с ним когда-то случившегося.
Так вот, нынче видел он сон: развалины без конца, без края - город
разрушен огромный, при такой огромности бывшего города обязательно
должна быть какая-нибудь река, и ее берега должны быть гранитными, ка-
кое-нибудь озеро или море должны быть? Но ничего, никакой воды здесь
почему-то не было. Кирпич, бетон, песок, железо, неопределенный строй-
материал, а в недрах развалин, в каждой груде, - камеры и даже бараки.
В бараках заключенные, само собою, голодные, но послушные необыкновен-
но, - входит начальник, а они уже стоят в шеренгу и по ранжиру: с пра-
вого фланга метра по три росту, с левого - вовсе лилипутики. Стоят не-
подвижно, и никто не чешется. Будто вшей на них ни одной. Начальник
волосатый, зубы наружу, на кого пальцем укажет - тот в тот же миг из
строя исчезает. Так же мгновенно, как умеет это Костенька. Но все это
не самое удивительное, но вот при начальнике писарь, карандаш на вере-
вочке через шею, он что-то быстро-быстро записывает не на бумагу, а на
ржавую железку, и кажется Бахметьеву К. Н. - знакомая ему фигура. Кто
такой? Не может быть, но все равно так и есть: писарь этот он - Бах-
метьев К. Н.
Еще не проснувшись, Бахметьев К. Н. плюется: тьфу! - а проснувшись,
не понимает: что за сон? откуда и как явился? Он лежит неподвижно, ше-
велением легко спугнуть догадку, и вот в чем, оказывается, дело: дело
в том, что и в немецких лагерях, и в подземной Воркуте появлялась бы у
него возможность прилепиться к начальству, чуть-чуть, а понравиться
ему. Он крепкий был парень, выносливый, быстрый, толковый, хоть плен-
ный, хоть заключенный, а все равно начальники его примечали, бросали
на него свой взгляд. Однако он встречал этот взгляд без дружелюбия и
готовности. После даже и ругал себя последними словами - надо было ка-
кую-никакую, а сделать улыбку, а тогда вблизи начальства какая-никакая
корочка обязательно перепала бы.
А еще было так: в лагерь военнопленных приезжает кухня с похлебкой
и с кашей - дают желающим, но сперва запишись в армию генерала Власо-
ва, чтобы воевать с Советами.
Кто записывался, тех уводили из лагерей прямиком к Власову.
Новоявленные вояки того и ждали: в первом же бою перебежать к сво-
им. А что было в действительности? Перебежчиков свои тут же расстрели-
вали, до одного.
А Бахметьев? Вес 29,5 килограмма - но он на похлебку не покусился,
на перебежку к своим не понадеялся. Своих-то он знал, он сам был свой.
Бахметьев К. Н. просыпался, делал освободительный вдох-выдох на ма-
нер физкультурного вдоха-выдоха и снова засыпал, уже в успокоенном от-
ношении к самому себе. Ко всей окружающей действительности прошлой и
настоящей он в своем сне тоже относился благосклоннее.
Особенно не любил Бахметьев К. Н. сны политические, но они все рав-
но случались: такая она привязчивая к человеку - политика. И видит он
парламент не парламент, митинг не митинг, заседание фракции или шабаш
какой-то, но людей порядочно, и все доказывают и убеждают друг друга в
чем-то, чего они сами толком не знают. Все они тут вдвое толще и в
полтора раза ниже, чем люди натуральные, все такие же, как в его собс-
твенном телевизоре, который время от времени начинает показывать не на
весь экран, а только на узкой полоске, так что часы и те видятся не
круглыми, но в виде эллипса.
Теперь догадайся, чем они, какой проблемой заняты, эллиптические
фигуры, - мужики в плечах - во! - бабы в задницах и вовсе невообрази-
мые? Оказывается, это коммунисты изо всех сил рвутся обратно к власти,
потому что без власти не могут, они без нее никто. Вот она, товарищ
Кротких, с красным флагом-полотнищем от края до края всего события, и
еще одна по телевизору знакомая женщина, та неизменно в первом ряду,
будь это первый ряд президиума, митинга или демонстрации.
А с кем же на пару коммунисты бушуют в борьбе за власть? А это для
них не так важно. К тому же в борьбе за власть пара всегда найдется -
только кликни.
Опять же во сне: большой зал, большой президиум, большой и лысый
председатель собрания ставит вопросы на голосование: кто "за"? кто
"против"? кто воздержался? "Принято единогласно! Переходим к следующе-
му вопросу!"
Бахметьев К. Н. неизменно "за" и удивляется: почему все-то голосуют
точно как он? Или он самый умный? Не может быть! Впрочем, это же сон!
Впрочем, и во сне, и наяву к демократам он опять же относился кри-
тически: им положено быть самыми умными и умелыми, а на самом деле они
только и умеют, что за умников, за умельцев себя выдавать.
Опять Бахметьев К. Н. просыпается, не верующий ни во власть, ни во
что на свете, осеняет себя крестным знамением, начинает сон обдумы-
вать. Вывод: вовремя он помирает, когда не надо разбираться, кто там
прав, кто не прав, - все равно правых не найдешь.
А вот когда увлекался чтением, возникло подозрение: не завидуют ли
ему классики? Поди-кась хочется пережить столько же, сколько пережил
Бахметьев К. Н., но жизнь поскупилась, выдала им судьбу полегче, и те-
перь, когда Бахметьев К. Н. их читает, они ему завидуют: подумать,
сколько этот человек пережил?!
"Мое бы знатье, - соображает Бахметьев К. Н. (во сне или наяву,
значения не имеет), - мое бы знатье плюс умение какого-нибудь Толстого
либо около того - вот получился бы результат! В поэзии, пожалуй, и
нет, с поэзией ему не состыковаться, но что касается прозы..."
С первого же взгляда он понял: человек его мечты, его знаменитый
однофамилец, был этот биолог и физик Бахметьев Порфирий Иванович.
- Здравствуйте, здравствуйте, батенька! - бархатистым и тихим голо-
сом заговорил однофамилец, но и вытянув руки далеко вперед целоваться
не полез.
Бахметьев К. Н. тоже не полез, он представился:
- Бахметьев Константин Николаевич. Улица имени композитора Гудкова,
одиннадцать, квартира двести одиннадцать. Год рождения - тысяча де-
вятьсот тринадцатый.
