жейной фирмы.
- Мне надо попробовать! - обратился я к барону. - Ни разу не стрелял
из такого оружия.
- Пробуйте! - сказал барон, поправив свое пенсне. При этом обнаружи-
лось, что у него очень тонкий голос.
Я выбрал цель - небольшой, почти круглый камень на краю площадки ша-
гах в двадцати от себя. "Нельзя долго целиться, - вспомнил я наставле-
ния, которые давал мне когда-то в тире мой учитель - молоденький лейте-
нантик, - рука должна быть прямая, но не напрягайте ее. Спокойненько по-
дымайте пистолет, ловите мушку и плавно нажимайте на спуск".
Я выстрелил. От камня веером полетели осколки. Клюгенау перезарядил
мой пистолет.
- Бросаем жребий, господа! - объявил барон.
- Решка! - нервно кашлянув, поспешно сказал Одинцов.
Я промолчал.
- Почему вы молчите? - спросил барон.
- Подполковник опередил меня, - ответил я, натянуто улыбнувшись. -
Выбор уже состоялся. Если ему решка, то мне, естественно, остается
только орел. Надеюсь, что он не ошибся.
Серебряный рубль, сверкнув, взлетел вверх и упал к ногам Одинцова.
Выпала решка.
В писклявом, детском голоске барона появилась торжественность.
- Итак, господа, первый выстрел делает подполковник Одинцов! Прошу
участников поединка занять свои позиции!
"Занять свои позиции..." - отдалось в ближайших скалах. "Свои пози-
ции..." - отозвалось чуть подальше. "Иции... ицииии... иции..." - рассы-
палось по отдаленным горным склонам.
"Все как у Лермонтова!" - подумал я и взглянул на солнце. Оно было
уже не багровым, а оранжевым. И море уже отделилось от неба, которое за-
метно посветлело.
- Начинаем! - пискнул барон и махнул платком.
Одинцов, державший пистолет вертикально, стал медленно опускать
ствол.
- Подождите! - остановил его Клюгенау. - Еще есть время закончить
по-хорошему, без пролития крови. Быть может, подполковник, вы удовлетво-
ритесь извинениями своего противника?
- Какие там к черту извинения! - процедил Одинцов сквозь зубы. - Про-
должаем! - Он снова стал опускать ствол своего пистолета. Рот его был
плотно сжат. Рука его не дрожала. Я зажмурился.
Хлопнул выстрел. Что-то шаркнуло у меня над ухом. Запахло паленым. Я
открыл глаза. Все было как прежде. Оранжевое солнце по-прежнему висело
над морем.
"Вроде бы жив! - подумал я и потрогал висок. На моей ладони остался
клок волос. - Прямо в лоб метил! - догадался я. - Прямехонько в лоб,
скотина! Сантиметра бы три правее!.."
Меня вдруг охватила злоба. "Ах ты сукин сын! Ах ты!.."
Одинцов бросил пистолет на землю. Одинцов был бледен, как его китель,
как парное молоко, как морская пена, как первый осенний снег. Одинцов
был страшно бледен.
"Ах ты мерзавец!"
Я поднял свой пистолет и, почти не целясь, выстрелил в ноги подпол-
ковнику Гвардии Его Императорского Величества Аркадию Георгиевичу Один-
цову.
Он вскрикнул, согнулся пополам, схватился обеими руками за колено и
грузно сел на землю. Клюгенау и Евграф Петрович бросились к нему.
- Берите полотенце! Затягивайте потуже! Потуже! - суетился мой отваж-
ный секундант. ("Вот и полотенце пригодилось!" - подумал я.)
- Не учите меня, милсдарь! - сердито попискивал барон. - Я военный
медик и отлично знаю, что следует делать в подобных случаях!
Сняв перчатки, он засучил рукава и склонился над моим поверженным
врагом.
В половине седьмого мы уже были у ворот Ксюшиной дачи. Одинцова вта-
щили в гостиную и уложили на диван. Он непрерывно стонал.
- Рана неопасная, но болезненная, - сказал Клюгенау, - задет нерв.
Заживать будет долго.
Прибежала растрепанная, заспанная Ксения.
- Что вы натворили! - закричала она. - Какой ужас!
Через несколько дней Ксюша отправилась на гастроли. Я уговаривал ее
нанять автомобиль, чтобы поскорее добраться до Симферополя. Но напрасно.
Она упорно отказывалась пользоваться услугами техники.
Ехали целый день. Ехали в довольно удобной, легкой, одноконной коляс-
ке, похожей на собственную Ксюшину, которая осталась в Петербурге. Еха-
ли, спрятавшись от солнца в тени поднятого верха. У наших ног были расс-
тавлены и разложены чемоданы и шляпные коробки. Коляску трясло и качало.
Было душно и пыльно. Разомлевшая от жары Ксюша то и дело задремывала,
положив голову мне на плечо. "Что ни говори, а техника все-таки благо",
- думал я, вспоминая современные виды дорожного транспорта.
Время от времени останавливались, выходили размяться, подкреплялись
бутербродами и ехали дальше по казавшемуся бесконечным, извилистому, уз-
кому, белому от пыли Симферопольскому шоссе. На окраине тихой, малолюд-
ной Алушты наскоро пообедали в придорожном трактире. Дорога круто повер-
нула на север и стала забираться все выше и выше. В отдалении возвыша-
лась величественная и мрачная гора Обвальная. Из нее торчали причудливые
скалы.
Солнце клонилось к закату. Въехали в лес. Тени от деревьев ложились
на дорогу. Жара стала спадать. Остановились у источника - из отверстия в
каменной стенке тоненькой струйкой сочилась чистая холодная вода. Ксения
подставила ладони под струю и плеснула воду себе на лицо.
- Что может быть приятнее холодной воды! - сказала она, вытираясь
платком.
Я продолжил:
- Для утомленной долгой доругой путницы в полуденном краю и притом в
середине лета.
Уселись на траву, наблюдая, как возница поил лошадь и осматривал ко-
леса нашей повозки.
- Мне не хочется ехать дальше, я ужасно устала. - жалобным голосом
произнесла Ксюша. - Давай заночуем здесь. Разожжем костер и будем спать
под звездами.
- А поезд? - отозвался я. - Он уйдет, и тебе придется ждать его завт-
ра целый день. К тому же наши съестные припасы кончаются, и к утру мы
здорово проголодаемся.
- Да, к несчастью, ты прав! - простонала Ксюша и легла на спину, гры-
зя травинку. Волосы ее разлохматились, платье было помято. У нее был ка-
кой-то домашний, очень милый вид. Широко раскрытые глаза ее были устав-
лены в небо. Я нагнулся и стал внимательно разглядывать светло-серую с
желтоватыми крапинками радужную оболочку.
- Ты меня изучаешь, как будто я какая-то диковина, - усмехнулась Ксю-
ша, вытащив изо рта травинку.
- Ты и есть диковина, - ответил я, - некое удивительное существо, об-
ладающее сверхъестественной способностью воздействия на все живое и до-
селе не встречавшееся на нашей планете.
Ксюша крепко обняла меня за шею.
- Попался, который кусался!
- Попался, - послушно согласился я. - Давно уж попался. Можешь делать
со мною все, что взбредет тебе в голову.
- Пока еще ничего не взбрело. Но скоро, натурально, взбредет. Бере-
гись!
- Заранее трепещу.
- Вот, вот, трепещи!
Снова уселись в экипаж. Снова двинулись. Отдохнувшая лошадь бежала
быстро. К тому же мы миновали перевал и катили под гору. Стало темнеть.
Свернувшись калачиком, Ксюша крепко спала, положив голову мне на колени.
Я сидел не шевелясь, боясь ее побеспокоить. Я сидел и блаженствовал,
наслаждаясь близостью ее горячего тела и нежными детскими звуками, кото-
рые она время от времени издавала во сне. Я сидел и благоговел, и уми-
лялся, и недоумевал: на моих коленях лежала женщина, которую обожала вся
Россия, о которой мечтали генералы и владельцы золотых приисков, которой
бредили гимназисты старших классов и студенты университетов, на моих ко-
ленях, трогательно оттопырив пухлую нижнюю губку, спала обладательница
редкостного таланта и неслыханного женского обаяния - за что судьба наг-
радила меня этим сокровищем?
К симферопольскому вокзалу приехали около десяти. Коляску окружили
носильщики и мигом расхватали все вещи. Ксюша проснулась, села, сладко
зевнула и стала приводить в порядок свою прическу.
- Доехали, слава тебе господи! Кажется, я отлежала тебе колени?
Минут двадцать я просидел с нею в купе первого класса. На столике в
стеклянной вазе стоял букет красных роз, который я успел приобрести на
вокзале.
- Мне грустно с тобой расставаться! - говорила Ксения, поглаживая мою
руку. - Ты слышишь? Мне очень, очень грустно с тобой расставаться, ми-
лый! Мне невыносимо грустно с тобой разлучаться!
Я сидел как в воду опущенный.
- Первое письмо ты получишь из Астрахани, продолжала Ксения. - Боже,
как я смогу петь в такую жару! Единственное утешение - астраханские ар-
бузы. Наверное, они уже поспели. Хочешь, милый, я пришлю тебе целую под-
воду астраханских арбузов, таких больших, круглых и полосатых? Нет, под-
воды будет мало. Я пришлю тебе целый вагон арбузов! Будешь кормить ими
своих писателей.
- Спасибо, моя радость. Незачем баловать писателей. К тому же от ар-
бузов у них пропадет творческая активность. Спасибо.
Ударил вокзальный колокол. В купе заглянул проводник и сказал, что
господ провожающих просят покинуть вагон. Мы поцеловались в последний
раз. У Ксюши были мокрые глаза. У меня, кажется, тоже.
- Требования прежние, - прошептала моя возлюбленная. - На красивых
женщин не глядеть и писать обо мне стихи. Кстати, пора бы уж и впрямь
подарить какие-нибудь опусы. Давно жду.
- При первой же встрече в Питере, - пробормотал я, еще раз коснувшись
губами ее губ, и покинул купе.
Выйдя из вагона, я подошел к открытому окну, около которого уже стоя-
ла улыбающаяся, заплаканная Ксюша. Я взял ее руки и стал торопливо цело-
вать их. Поезд тронулся. Я шел рядом с окном и все целовал, целовал, це-
ловал Ксюшины пальцы. Поезд набирал скорость. Я побежал вслед за ваго-
ном. Высунувшись из окна, Ксюша махала мне рукой.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Две недели я томлюсь в Крыму без Ксении. С тоской гляжу на море, на
горы, на пинии и кипарисы. С грустью взираю на красоты Гурзуфа и Алупки.
Печально брожу по аллеям Ботанического сада. Мрачно пью массандровский
портвейн в винных погребках Ялты. Встречаясь со мною в столовой и в пи-
сательском парке, Евграф Петрович заботливо справляется о здоровье Один-
цова.
- Выздоравливает, - отвечаю я немногословно. - Скоро ему разрешат хо-
дить с костылем.
Приходит письмо из Астрахани.
"Ты меня погубил, мой милый!
Целыми днями только о тебе и думаю. Даже на концертах тебя не забы-
ваю. О коварный обольститель!
Астрахань страшно пыльная и провинциальная. Гостиница отвратительная.
В антракте умываюсь холодной водой, потом сажусь в кресло, и меня долго
обмахивают полотенцами. Представляешь, каково мне на концертах?
Но успех чудовищный. На сцене с трудом вылезаю из цветов. В номере от
цветов не повернуться - задыхаюсь от их аромата.
Целую тебя, миленький мой. Следующее письмо жди из Царицына. Я напишу
его на твой петербургский адрес, потому что к тому времени ты уже будешь
дома. Не теряю надежды, что моя любезная публика выпустит меня из Астра-
хани живой.
Еще раз целую, и довольно крепко. Не вздумай мне изменять. Я беспо-
щадна.
Твоя К."
Евграф Петрович провожает меня до троллейбусной станции. У нас еще
есть в запасе пятнадцать минут. Садимся на скамейку. Я ставлю рядышком
свой чемодан. Молчим. Я жду. Сейчас он спросит меня. И Евграф Петрович
спрашивает.
- И все же я так и не понял: с кем вы стрелялись, и почему все выгля-
дело так театрально? Сначала мне казалось, что это розыгрыш, веселое и
невинное озорство. После, когда я увидел этих офицеров в белом, я решил,
что вы затащили меня на киносъемку. Однако, как ни странно, юпитеров не
было и кинокамеры тоже. И я недоумевал. Когда же я увидел настоящую
кровь, я совершенно растерялся. А потом - эта богатая дача и эта краси-
вая женщина, которая так испугалась... Из-за нее вы и стрелялись?
- Из-за нее.
- Вас вызвал на дуэль ее муж?
- Да, ее муж.
- И у него были для этого основания?
- Были. Некоторые.
- Но к чему весь этот маскарад? Откуда взяли костюмы и лошадей? Дабы
их раздобыть, вам пришлось, наверное, попыхтеть. А пистолеты? Ведь это
