билет в театр. Иногда цепочки разветвлялись. Многие из них функциониро-
вали постоянно.
Естественно, это требовало много сил и времени. Если желаемое возни-
кало случайно, в то время когда машина уже была пущена в ход, приятель
делал вид, что не замечает этого. Ему не нужны были неоплаченные удо-
вольствия. Зато, получив то, к чему стремился, он умел выжать из него
максимум удовлетворения.
Как он приносил этот кофе! Как нюхал, заваривал, разливал в маленькие
чашечки! Покупался коньяк, приглашалась новая обладательница сувенира,
зажигались свечи...
На месте пакетика кофе могли быть: вентилятор для автомобиля, баночка
итальянского крема для обуви, полкило воблы, оправа для очков и многое,
многое другое.
Жизнь моего приятеля была заполнена до предела.
Я бродил по Москве, посещал выставки, обедал в чебуречных и покупал
билеты "Спортлото", на которых вычеркивал одни и те же номера - не помню
какие.
Никому не снился.
Через месяц я увидел первый сон. Похоже, он возник естественно, как у
других людей, потому что был обрывочен и невнятен. Но я уже стал подоз-
рителен и мысленно искал источник. Может быть, дочь пробивается ко мне
за сотни километров? Может быть, кто-нибудь еще?
Неужели я кому-нибудь нужен?..
Безделье утомило меня. Я сказал приятелю, что хочу устроиться на ра-
боту. Тоска по простому прошлому внезапно нахлынула на меня; захотелось
регламентированной жизни, ежедневных поездок на работу в переполненных
автобусах, неторопливой работы за чертежной доской от звонка до звонка;
захотелось служебных отношений, собраний, выездов на овощебазу, коллек-
тивных походов и застолий.
- Не вижу проблемы, - сказал приятель. - Я прописываю тебя временно и
устраиваю в свой отдел. За твою голову я спокоен, она всегда была не ху-
же моей. А там посмотрим...
И он обнадеживающе подмигнул мне. По-моему, перед его глазами уже
блеснула ослепительная цепочка связей, приводящая меня к постоянной про-
писке в Москве.
Для начала он пригласил меня в НИИ, чтобы я на месте ознакомился с
характером будущей работы. Я был вручен молоденькому пареньку в синем
халате. Мы пошли к кульману.
Паренек, захлебываясь, рассказал о новом узле, которым занимался от-
дел. Часть этого узла была передо мною на ватмане. Я вглядывался в мел-
кую тщательную штриховку, в разрезы и сечения - и ничего не понимал. Я
старался вникнуть в проблему, но слова паренька толклись где-то рядом с
сознанием, лишь изредка вспыхивая блестками полузабытых словосочетаний:
"гидродинамическая система", "плунжерный насос", "рабочий цикл".
Это было прожито когда-то, а теперь неинтересно. Будто я обманным пу-
тем старался вернуть молодость, оставив при себе приобретенный годами
опыт.
Я вернулся к столу приятеля. Он оторвался от бумаг и посмотрел на ме-
ня.
- Старую собаку не научишь новым фокусам, - сказал я.
- Ну, как знаешь... - развел руками он.
После этого случая приятель стал относиться ко мне несколько снисхо-
дительно. Сам он был человеком энергичным и деловым, а я в его глазах
выглядел вялым неудачником.
Он тоже стал раздражать меня своей вечной гонкой по жизни.
Наконец я ему приснился. Сюжет был дидактический.
Я показал его одиноким стариком с трясущимися руками, перебирающим
огромную коллекцию целлофановых пакетов. Он выдвигал ящики один за дру-
гим, вглядывался в этикетки, близко поднося их к глазам, с хрустом мял
пакетики. С губ капала слюна. Кучки пакетиков уменьшались от ящика к
ящику. Последние ящики были пусты. Он шарил в них слепыми пальцами, нак-
лонялся, разглядывал на ящике номер, так что редкие седые пряди свисали
на слезящиеся красные глазки. В туалете непрерывно шумел испорченный ба-
чок.
Утром он хмуро брился в ванной, разглядывая свое лицо и растягивая
языком щеки.
- Какая-то пакость снилась всю ночь, - сообщил он.
- Одинокая старость? Завершенная коллекция сувениров? - спросил я,
как врач, ставящий диагноз.
- А ты откуда знаешь?
- Видишь ли, это сделал я. Я показал тебе этот сон. Это моя специ-
альность.
- Телепатия, что ли? - ошалело произнес он, прерывая бритье.
- Если угодно...
- Ну ты и скотина! - радостно взревел он. - А я-то думал! Это надо же
- какой мерзавец! Вот чем ты занимаешься!
Он смахнул бритвой последние клочья пены со щек и потащил меня в кух-
ню.
- Рассказывай! - потребовал он.
Он выслушал меня молча. Изредка усмехался. Под конец заметно разнерв-
ничался и закурил. Когда я замолчал, он вскочил на ноги и принялся хо-
дить по маленькой кухне, выдвигая энергичные возражения. Три шага туда,
три шага назад. Он сразу же объединил меня с другими, подобными мне, и
повел с нами яростный спор.
- Вам, конечно, наплевать на мнение технаря. Но вот простой вопрос:
зачем все это? Зачем нам ваши сны, книги, картины, фильмы, если они ме-
шают жить? Сами мучаетесь - так не мучайте других! - выкрикнул он, вне-
запно останавливаясь. - Я честно работаю и зарабатываю свои деньги. Я
полезен обществу, да-да! Как я провожу досуг - это мое личное дело. Я
должен отдыхать, набираться положительных эмоций, чтобы каждый день ра-
ботать. Вкалывать!.. И тут являетесь вы и начинаете пробуждать во мне
совесть. А я, между прочим, ни в чем не виноват!
Мы перешли в его комнату. Там было просторнее.
- Вы присвоили себе право говорить от имени господа Бога. Вы упрекае-
те других в том, что они мало думают о душе. А у нас нет времени! Просто
элементарно нет времени. Нам нужно работать и отдыхать. Вы же маетесь
дурью, но вместо того чтобы честно идти и разгружать вагоны или подме-
тать улицы - на большее вы не способны! - начинаете кричать на всех уг-
лах о падении нравов, бесхозяйственности и вырождении. Вы окружили свою
деятельность таинственной сетью оговорок и недомолвок. То вам не пишет-
ся, то вам не спится! А мы должны каждое утро - заметь, каждое! - идти
на работу, где никто не интересуется, работается ли нам сегодня. Почему?
- Я не хочу вас зачеркивать, но будьте скромнее. Ради Бога, чуть-чуть
скромнее! Не считайте нас чернью. Еще Пушкин!.. "В разврате каменейте
смело, не оживит вас лиры глас!" Ах-ах-ах!.. А сам?.. Ваша тоскующая ли-
ра, ваша так называемая любовь в тысячу раз лживей моего невинного хоб-
би. - Он с грохотом выдернул ящик из своей коллекции и высыпал содержи-
мое на ковер. Пакеты заскользили один по другому, приятно шурша. Он ука-
зал на эту кучу широким жестом и продолжал: - Ни одна из них не чувство-
вала себя оскорбленной или обманутой! Ни одна! Потому что я не обещал
вечную любовь, как это принято у вас, чтобы через две недели разочаро-
ваться и сбежать. Я давал то, что мог, и брал, что давали. Поверь, все
они довольны! Все! - И он пнул ногой шевелящуюся кучу пакетов.
- А ведь вы могли быть действительно полезны. Ну скажи: чего ты до-
бился своим дурацким сном? Испортил мне настроение, только и всего! и
каждый раз, когда кто-нибудь из вашей компании тычет мне в нос смертью,
одиночеством, старостью, болезнями, угрызениями совести, - у меня лишь
портится настроение. Ненадолго, конечно, потому что надо работать! А
старость, смерть и одиночество остаются себе, как были, в целости и сох-
ранности. Тогда зачем этот мазохизм?.. Не лучше ли способствовать нашему
отдыху, развлекать нас, расширять наш кругозор, давать недостающие и
приятные ощущения? Тебе не будет цены! Хочешь жить, как король? С твоим
даром ты можешь устроиться так, что любой мясник тебе позавидует. Любой
официант, любой парикмахер! Я сейчас могу дать тебе телефоны людей, ко-
торых по ночам мучают кошмары. Играй им колыбельные - и ты будешь как
сыр в масле кататься!
- Ты думаешь, что от тебя останется больше, чем это? - Он сгреб паке-
ты с ковра и подбросил их в воздух. Они снова упали. - От тебя и этого
не останется! Так, какой-то мираж, воспоминание, несколько удачных снов.
То ли дождик, то ли снег, то ли было, то ли нет...
А одинок ты будешь в старости не меньше меня. Я хоть почитаю этике-
точки да вспомню каждую, все прелести. Вон их сколько! До смерти хватит,
слышишь?! - крикнул он.
Я был раздавлен и уничтожен.
Приятеля моего нельзя было назвать дураком. В том-то и дело, что сло-
ва его были во многом справедливы. Получалось, что я - со всеми своими
идеями и идеалами, болью и тоской - не нужен людям. Мне еще раз было
предложено "шевелить листики", только другими словами: то есть развле-
кать, смешить, сглаживать углы, вызывать приятные эмоции...
Но как же мне быть? Ведь я только что убедился, что этот путь - по
крайней мере, для меня - ведет в никуда, к потере моей проклятой и нежно
любимой способности сниться.
Я знал, что ничем другим заняться уже не смогу. Я умел только это. Я
листал записные книжки, перебирая имена старых друзей и приятелей, и ду-
мал - кому бы присниться? И как, черт побери?!
Несколько дней я чувствовал жуткое одиночество.
Одиночество - страшная штука.
Всю жизнь мы боремся с ним самыми разными способами, временами Богот-
ворим, считая плодотворным, когда слишком устаем от суеты. Суета, между
прочим, - один из способов борьбы с одиночеством, самый неверный способ.
Лишь потом начинаешь понимать, что одиночество кончается не тогда,
когда ты кому-то нужен, кто-то любит тебя, кому-то не лень вникать в
твою жизнь, а только если ты сам кого-то любишь.
Попробуйте рассказать о себе тысячу раз всем подряд, начиная от жены
и кончая случайным попутчиком в поезде, - и вы поймете, насколько вы
одиноки. Но выслушайте кого-нибудь однажды, выслушайте по-настоящему,
как себя самого, полюбите его, хоть ненадолго, - и ваше одиночество
пройдет.
Она ворвалась ко мне, как фурия, напомнив какую-то давнюю сцену из
детективного сна с ее участием. Как она разыскала меня в Москве - до сих
пор не понимаю!
- Предатель! - крикнула она, распахнув дверь и вырастая на пороге в
длинном кожаном пальто и с сумочкой на ремешке.
Я лежал на тахте - небритый, голодный и равнодушный.
"Регина... - только и успел подумать я. - Господи, Регина!"
Она шагнула в комнату (за ее спиной в полумраке прихожей я разглядел
испуганное лицо моего приятеля) и хлопнула дверью так, что вздрогнул
воздух.
- Встань! - заорала она голосом фельдфебеля. - Встань! К тебе пришла
женщина, ренегат!
Я вяло поднялся с тахты и предстал перед нею в сером свалявшемся сви-
тере, трикотажных тренировочных брюках и шлепанцах. Регина обошла меня,
как музейный экспонат, как какую-нибудь скульптуру, удовлетворенно огля-
дывая с ног до головы.
- Хорош! - заключила она. - Можешь сесть.
Я так же вяло опустился обратно на тахту.
Робко приоткрылась дверь, из-за нее показалась голова приятеля.
- Может быть, желаете кофе? - спросил он, с любопытством оглядывая
Регину.
- Я желаю, чтобы вы оставили нас в покое! - отрезала она.
Голова исчезла.
Не знаю - почему, но во мне есть нечто такое, что позволяет окружаю-
щим учить меня жить. Всем кажется, что без надлежащего руководства я
просто пропаду. Виною тут моя привычка сомневаться в себе, а также в не-
которых истинах, которые считаются непогрешимыми. Однако сомнение и не-
самостоятельность - разные вещи. И я не понимаю, по какому праву меня
все время поучают.
Вот и сейчас, едва опомнившись от воспитательного монолога своего
приятеля, я попал под критику Регины.
- Ну, конечно! - говорила она с сарказмом. - Нам подай все на таре-
лочке с голубой каемочкой. Сначала создай условия, а потом мы, может
быть, потворим. Только чтоб нам непременно сказали спасибо, чтобы дыха-
ние у всех перехватывало от благодарности. Как же! Маэстро снизошел! А
этого вот не хочешь! - Она вдруг резко выбросила вперед фигу, из которой
торчал острый рубиновый ноготь большого пальца. - Таких слюнтяев я пере-
видала достаточно, будь спокоен! Если ты не умеешь донести свой дар до
