рялся, будто огонь оплавлял ближние лица, и они таяли, уступая место
другим, более многочисленным.
В этих новых кругах виделись другие молодые люди, их было значительно
больше, и одеты они были иначе.
Какое-то лицо там, за маревом, напомнило мне своими чертами жену,
другое, мальчишеское - меня самого. Кто они были - наши внуки, правнуки?
Огонь оплавлял их, освобождая место новому поколению. Теперь это стало
напоминать огромный стадион, как в Лужниках, в центре которого, на фут-
больном поле, пылал костер. Пространство вокруг было безгранично и на-
полнено лицами, желавшими попасть к огню.
Вдруг мне удалось отодвинуться от этой картины на какое-то космичес-
кое расстояние, и я увидел, что она похожа на фитилек свечи, выжигающий
вокруг себя прозрачный воск. Он стекал вниз, на другую сторону земного
шара и там застывал в виде горных гряд и ущелий.
А здесь, на освободившейся стороне Земли, росла ровная мягкая трава,
и по ней шли двое совсем молодых людей. Это были мы с женой. Мы толкали
перед собой коляску, в которой, как капитан на мостике, стояла наша го-
довалая дочь, держась за поднятый верх коляски, - стояла еще непрочно,
чуть покачиваясь, - и указывала пальчиком дорогу.
Меня разбудил телефонный звонок. Я машинально взглянул на часы. Было
семь часов утра. Я схватил трубку, успев с ужасом подумать о том, что не
имею понятия об увиденном ночью сне. Откуда он взялся?
Звонила Регина.
- Доброе утро, - сказала она. Голос был ласковый и грустный. - Ну что
мне с тобою делать?.. Дурашка, это же не для худсовета!
- Что - "это"? - спросил я.
- Ну, эти мальчики, девочки, символические костры, песенки под гита-
ру... Мне очень понравилось, очень! Ты здесь какой-то новый, юный... По-
чему мне ничего не сказал? Я обижусь... - Голос стал слегка кокетливым,
но Регина быстро взяла себя в руки. - Я постараюсь сделать на худсовете
все возможное, но ты сам понимаешь...
- Значит, ты видела?
- Ты еще не проснулся? Конечно, видела? Четкость, цветопередача пот-
рясающие! Видишь, а ты боялся!
Никогда я не чувствовал такой неуверенности. Откровенно говоря, сон
мне тоже понравился. Что-то в нем было такое...
Но какое отношение к нему имел я? Неужели он возник на уровне подсоз-
нания и вытеснил рационально придуманный сон? Такого раньше не случа-
лось. Как быть дальше, если мои творения мне уже не подчиняются?
Объяснение оказалось гораздо проще, чем я думал.
Я вышел из подъезда гостиницы, направляясь на худсовет. На противопо-
ложной стороне улицы стояла дочь. Она почему-то сияла. Увидев меня, она
бросилась через дорогу, не обращая внимания на машины. Она подбежала ко
мне и неожиданно поцеловала.
- Ну? Ну? Ты видел? - возбужденно восклицала она.
- Видел, - мрачно кивнул я.
- И как? Тебе понравилось? - спросила она уже осторожнее.
- Знаешь, я честно тебе скажу: это не мой сон. Я не знаю, откуда он
взялся. Что-то там было мое, но в целом... Да, сейчас я понял - это не
мой сон.
- Конечно, не твой! - радостно закричала она. - Папа, это же я сни-
лась! Это я тебе снилась специально! Мы тогда были в Крыму... - затара-
торила она.
- Погоди, погоди... Это сделала ты?!
- Ну да! Что тут такого! В конце концов, есть во мне твои гены или
нет?.. Летом я научилась сниться. Сначала Витьке, потом маме, а вчера
решила показать тебе. Мы в этой пещере часто собирались, это вся наша
компания. Я думала, тебе будет интересно.
- Еще бы! А дальше, когда круг расширялся?
- Это я немного фантазировала, - смутилась она. - А что, плохо?
"Господи, этого только не хватало! - подумал я. - За что ей такое на-
казание?" Она стояла восторженная, глаза сияли, она даже подпрыгивала на
носочках, не в силах скрыть возбуждения.
Ее сон оказался сильнее моего. А я был, так сказать, ретранслятором
для Регины и членов худсовета. Через полчаса худсовет обсудит творчество
моей дочери и вынесет приговор.
"Совсем недурно, сизый нос!" - как сказала бы Регина.
- Спасибо, - сказал я и поцеловал ее в щеку. - Только не увлекайся
этим. Тебе надо учиться.
- Вот еще! - дернула она плечиком. - Я сама знаю. Это я так, между
делом.
- Ну вот и хорошо. Мама рада?
- Не очень.
- Вот и правильно. Она умная женщина, - сказал я, и вдруг губы у меня
запрыгали, кровь ударила в голову, я совершенно потерял контроль над со-
бой. - Это фигня! Это чертовня! Это хреновина! - кричал я. - Она уже
разлучила нас с нею! Теперь она потеряет и тебя!
- Что ты? Что ты? - испугалась она. На глазах появились слезы. - Ка-
кой ты нервный стал, папа...
Как я и предполагал, худсовет не принял сна моей дочери. Сделано это
было в очень вежливой, прямо-таки доброжелательной манере. Много говори-
ли о поисках, трудностях, инерции зрительского мышления и кассовости.
Регина предложила считать сон внеплановой работой. Его разрешили де-
монстрировать на студенческих вечерах.
Кому разрешили?..
Кончилось тем, что худсовет предложил мне в соавторы сценариста. Это
был профессиональный эстрадный драматург по фамилии Рытиков. Оказалось,
что у него уже готов план сценария. У Рытикова был костюм со множеством
карманов. В каждом из них лежало по сценарию, скетчу, репризе или тексту
песенки. Рытиков напоминал человекообразную обезьянку. Когда искал сце-
нарий в карманах, было похоже, что он чешется.
В сценарии у него все что-то строили и пели.
После худсовета Регина повела меня к себе в кабинет. Она шла впереди
по коридору, сухо кивая встречным артистам и режиссерам. Я понуро плелся
за нею. Проходя мимо, встречные изображали на лице сочувственную улыбку,
в которой сквозило заметное удовлетворение. Решение худсовета уже раз-
неслось по этажам.
Регина вошла в кабинет, пропустила меня и заперла дверь на ключ.
- Ты должен согласиться, - сказала она тоном, не допускающим возраже-
ний. - Звание лауреата у тебя в кармане. Год будешь катать программу,
потом получишь заслуженного. Пойми, что тебе нужно добиться положения,
чтобы сниться так, как ты хочешь!
- Да-да, - сказал я. - У меня была такая иллюзия. Только я уже снил-
ся, как хочу и кому хочу, семь лет назад.
- Ну зачем я с тобой вожусь? Зачем? - прошептала она, прикрывая лицо
ладонями.
- Я не прошу, - сказал я.
- Как же! Мы гордые! - обозлилась она. - Ты хочешь пополнить толпу
непризнанных гениев? Ненавижу!.. Ходят, кривят губы, устало улыбаются,
ни черта не де-ла-ют! Ненавижу!
- Хорошо. Я скажу... Худсовет видел сон моей дочери. Я ничего не
смог. По-видимому, у меня это прошло.
- Что? Что? - спросила она, округляя глаза.
- Это. Как болезнь проходит...
- Господи! - выдохнула она. - Прости, я не знала. Как же это я не по-
чувствовала?.. Тогда немедленно отдыхать, лечиться, немедленно! Это вре-
менно, я уверена, так бывает. Я все организую.
- Не надо, - сказал я.
Регина засуетилась, раскрывая и листая записные книжки, шаря в ящиках
письменного стола. Она вдруг стала похожа на старушку. Нашла телефон ка-
кого-то врача, стала звонить...
Я вышел из кабинета.
У подъезда меня поджидала Яна.
- Поговорим? - сказала она.
- Поговорим, - пожал я плечами.
Мы молча пошли рядом. Яна зябко куталась в воротник шубки. Еще не бы-
ло сказано ни слова, а я ощущал себя виноватым. Она всегда умела сделать
так, что я ощущал вину.
- Это ведь не ты сделал? - наконец спросила она.
- Что?
- Сегодня ночью.
- Не я.
- А кто?
- Дочь.
Яна, усмехнувшись, выглянула из-за высокого воротника.
- Не стыдно? - спросила она.
Я снова пожал плечами.
- Я ведь чувствовала, - покачала головою она. - Зачем ты так?
- Я не хотел.
- Врешь, - холодно сказала она.
- Я! Я! Я!.. Я это сделал! - закричал я. - От начала и до конца! При-
думал, исполнил и передал!
Она внимательно посмотрела мне в глаза.
- Врешь... А жаль.
В тот же вечер, не сказав никому ни слова, я уехал в Москву.
Я малодушно сбежал. Мне надоело все: сны, концерты, филармония, Реги-
на и раздирающие душу сомнения. Я хотел побыть в одиночестве.
Где можно быть более одиноким, чем в огромном городе, в котором ты
никому не нужен?
Я устроился у старого приятеля, с которым когда-то вместе учился в
институте. У него была двухкомнатная квартира. В пору нашей молодости он
тянулся ко мне, мы почти дружили. Потом он уехал работать в Москву, и
наше общение прекратилось. Он встретил меня так, будто мы расстались
вчера. Я туманно объяснил, что мне необходимо развеяться после жизненных
невзгод. Он тактично не о чем не расспрашивал.
Денег у меня было примерно на год разумной жизни.
Приятель ничего не знал о моих сновидениях. После того как он убедил-
ся, что я потерял связь с бывшими однокашниками и ничего не могу о них
сообщить, он стал рассказывать о себе.
Он был убежденным холостяком и жил в свое удовольствие. Пять лет на-
зад он получил двухкомнатную квартиру, для чего ему пришлось временно
фиктивно жениться. Теперь он возглавлял большой отдел в научно-исследо-
вательском институте. Нечего и говорить, что у него было все, что необ-
ходимо холостяку примерно сорока лет для счастливой жизни: машина, ме-
бель, горные лыжи, японский магнитофон, бар, книги и пишущая машинка.
"Было у него и хобби. Он коллекционировал любовные сувениры. Это были
различные безделушки, украшения, косметические принадлежности и даже
предметы туалета, подаренные ему многочисленными возлюбленными, а то и
просто потихоньку заимствованные. Они находились в специальном шкафу,
рассортированные по ящикам. На каждом ящике стоял порядковый номер года.
Приятель увлекался этим хобби уже четырнадцать лет.
Сувениры были упакованы в специальные целлофановые пакеты. Кроме са-
мого сувенира в пакете находилась этикетка, на которой было напечатано
имя бывшей владелицы и стояла дата приобретения экспоната. В самом пер-
вом ящике лежал всего один пакет с перламутровой пуговицей. Дальше коли-
чество пакетов нарастало по экспоненциальной кривой, имелось пятилетнее
плато с количеством сувениров около пятидесяти в год, а последние два
года наметился небольшой спад.
Когда я к нему приехал, в ванной комнате сушился очередной выстиран-
ный экспонат. Этикетка была уже заготовлена на пишущей машинке. Экспонат
звали "Екатерина".
- Екатерина Семнадцатая, - сказал приятель.
Впоследствии я имел честь познакомиться с некоторыми дарительницами.
Я увидел, что многие жизненные удовольствия, включая коллекционирова-
ние, безвозвратно прошли мимо меня. Зависти к ценностям приятеля я не
испытывал, но охотно поменялся бы с ним расположением духа. Мне каза-
лось, что он непрерывно пребывает в уравновешенном, деятельном и бодром
состоянии. Меня же одолевала рефлексия.
По натуре он был спортсмен. Он стремился к удовольствию, как
спортсмен стремится к рекорду. Подобно спортсмену, он проводил огромную
и целенаправленную предварительную работу, чтобы достичь желаемого. Если
ему чего-нибудь хотелось, например, колумбийского кофе, он с видимым
удовольствием организовывал цепочку связей, приводящую его в конце кон-
цов к желанному пакетику кофе. Чем длиннее и изощреннее была цепочка,
тем большее удовлетворение он испытывал. Он не торопился. Для того чтобы
достать кофе, ему приходилось сначала вести в театр сестру зубного тех-
ника, затем направлять к нему заведующего магазином меховых изделий, у
которого, в свою очередь, приобретал несколько каракулевых шкурок улич-
ный сапожник. И вот у этого сапожника совершенно случайно оказывалось
некоторое количество иностранной валюты, позарез нужной продавцу бака-
лейного отдела фирменного магазина, где изредка бывал колумбийский кофе.
Таким образом, если исключить промежуточные звенья, кофе обменивался на
