- Да, и я благодарен тебе за это.
- Вот, видишь! Я тебе старательно, добросовестно снилась, а ты мне -
нет! И какие же были сны? Светлые, радостные? Или мрачные, тревожные?
Или они были так себе, ни то и ни се?
- Сны были разные. Один был радостным, другой - мрачным, а два - ни
то и ни се.
- Что же было в мрачном сне?
- О, это было страшно! Рассказывать даже неохота.
- Ну расскажи, расскажи, миленький! Расскажи, я тебя прошу!
- Пожалуйста, если так просишь. Ты превратилась в дерево. В сосну. В
высокую стройную сосну. Ты росла на песке у самого моря. Кажется, где-то
у Куоккала или у Келломяк. Твои корни торчали из песка. По твоей коре
бегали муравьи. На твои ветки садились птицы. Твою пышную крону раскачи-
вал ветер. Я пришел к морю, сел рядом с тобою на песок и стал гладить
руками твои корни. Ты шумела под ветром и что-то мне говорила, но я ни-
чего не понимал, и мне было очень горько. "Вот несчастье! - думал я. -
Как же мне теперь быть-то? Что же мне теперь делать? Не превратиться ли
мне тоже в сосну и расти рядом с нею на песке у моря? Тогда я стану по-
нимать, что она говорит мне, шумя под ветром". Я глядел снизу вверх на
твою хвою, и мне чудилось в ней твое лицо. И море шумело почти так же,
как сейчас. Только это было другое море.
- Какой красивый, какой трогательный, какой поэтичный сон! - сказала
Ксения. - Чего же в нем страшного?
- Но разве не страшно, что ты превратилась в дерево?
- Нет, ни капельки не страшно. В своей следующей жизни я бы с ра-
достью стала такой сосной. Как хорошо, наверное, расти у самого моря! А
если бы ты и впрямь рос рядом со мною, большего счастья я бы не желала.
Дорога шла вдоль обрыва.
- Останови, любезный! - сказала Ксения извозчику.
Вылезли из коляски. По сухой, пряно и горько пахнувшей колючей траве
подошли к самому обрыву. Шум прибоя усилился. Далеко внизу огромные зе-
леные волны с мрачным упорством бились о берег, пытаясь его расшатать,
расколоть, искромсать и раскрошить. Они разбивались о каменные глыбы,
подымая тучи белых брызг, откатывались назад и снова кидались на мощную,
неколебимую отвесную стену, и снова разбивались, превращаясь в мелкую
водяную пыль. Море сверкало под солнцем. Вблизи будто кипело расплавлен-
ное олово. Но, может быть, это было и серебро. А дальше, ближе к гори-
зонту, кипящий металл превращался в непереносимо яркую, слепящую белую
полосу.
- Глазам больно! Невозможно смотреть! - сказала Ксения.
Мы целовались, стоя над обрывом, на виду у моря и чаек, которые, про-
летая мимо, поглядывали на нас с интересом. Неподалеку сбегала вниз вы-
рубленная в каменной стене лестница.
- Я хочу вниз! - крикнула Ксения и бросилась к ступеням.
Долго и осторожно спускались. Ксения то и дело вскрикивала от страха
и прижималась ко мне, и нервно смеялась, и старалась не глядеть в про-
пасть. Внизу был крохотный, уютный галечный пляжик, окруженный камнями.
На камнях неподвижно сидели чайки, повернув головы в одну сторону - про-
тив ветра. Вода бурлила, забираясь в щели между камнями. Выброшенный
волной маленький краб быстро-быстро, боком спешил к воде. Острый запах
водорослей ударял в нос.
Ксения сбросила туфли и, приподняв юбку, стала бегать у самой воды,
играя с волнами. Откатывающуюся волну она преследовала, а от набегающей
пускалась наутек, оглядываясь - не настигает ли?
Я сидел на камне, следил за этой игрой и глядел, как мелькали розовые
пятки, как блестела влажная галька, как пузырилась стекавшая по гальке
вода. Ксения нагнулась, подобрала камушек и бросила его в меня. Он уда-
рился о мое колено.
- Ишь какой важный! - сказала она. - Сидит, молчит, наблюдает! Разул-
ся бы лучше и поиграл вместе со мною!
В этот момент огромная волна обрушилась на пляж и окатила ноги Ксении
выше колен. Она с визгом кинулась ко мне и шлепнулась рядом со мною на
камень. Мокрый подол прилип к ее ногам, по ступням струилась вода.
- Доигралась! - сказал я смеясь. - Теперь ты выглядишь чудесно!
- Подумаешь! - сказала Ксения, отжимая подол руками. - Платье быст-
ренько высохнет. Зато я насладилась игрой с грозной морской стихией. А
что толку, что ты сухой?
Тут она спихнула меня с камня и с хохотом повалила на гальку. Я при-
тянул ее к себе. Соленые брызги долетали до нас. Любопытные чайки кружи-
лись над нами.
- Ты с ума сошел! - шепнула Ксения, крепко сжав мою руку. - С обрыва
нас могут увидеть!
Она села и принялась поправлять волосы. Я тоже сел. Рядом с нами ва-
лялись помятая шляпа и туфли, а зонтика не было.
- Ну вот, - вздохнула Ксения, - мы наказаны за наше бесстыдство. Пока
мы обнимались, ветер унес зонтик в море. Следовало вести себя приличнее.
Я встал и полез на камни искать зонтик. Он быстро нашелся. Слава бо-
гу, ветер не унес его в море. Ветер спрятал его среди камней.
- Поехали дальше, - сказал я, вернувшись с зонтиком. - Платье высох-
нет, пока едем.
Долго-долго подымались по страшной лестнице. И опять Ксения вскрики-
вала и прижималась ко мне, и говорила: "Ой, упаду! Ой, ужас какой! Ой,
держи меня! Ой, не могу я больше!"
Извозчик, заскучавший от безделья, хлестнул лошадь, и мы поехали ско-
рой рысью. За нами клубилась пыль.
Слева из-за поворота показалась торчащая из моря острая скала, на
верхушке которой стоял маленький сказочный замок с круглой башней.
- Что это? - удивилась Ксения. - Я никогда не видела этой крепости.
Ее построили генуэзцы?
- Нет, - ответил я, - ее построили наши соотечественники, и к тому же
совсем недавно. Эффектная затея, надо сказать.
В Мисхоре гуляли по парку. После сидели на скамейке под старым плата-
ном. Под вечер отправились в ресторан. Он был довольно паршивый и больше
смахивал на трактир средней руки. Однако он выглядел куда роскошнее, чем
ковыряхинский "чуланчик". Пели цыгане. Пели, в общем-то, плохо. Пытались
плясать, но и это у них не получалось. Мы совсем уж было собрались ухо-
дить, но конферансье объявил, что сейчас выступит цыганка Глаша, которая
исполнит романсы из репертуара знаменитой Ксении Брянской.
- Это забавно! - сказала Ксения, и мы остались.
Вышла стройная, красивая цыганка с длинными черными косами, вся в
лентах, серьгах, перстнях и монистах. Гитарист заиграл, она запела. Ксе-
ния внимательно слушала, подперев щеку рукою. Слушала и улыбалась.
У Глаши был приятный голосок, и пела она с чувством. Но голосок нис-
колько не был поставлен, чувства было чрезмерно много, а держалась она
грубовато. Получалась пародия на Ксению. Притом, было очевидно, что по
наивности Глаша не ведает, что творит.
Ксения перестала улыбаться и нахмурилась.
- Пора домой! - сказала она и встала из-за стола.
Ехали молча. Коляска катилась по темному шоссе между темных деревьев.
Кое-где тускло горели фонари и светились окна домов. Издалека доносился
гул прибоя.
- Не расстраивайся! - сказал я. - Она же не нарочно. Просто у нее так
получается, лучше она не умеет.
- Да, - отозвалась Ксения, - глупо на нее обижаться. Но я не без
пользы ее послушала. Поделом мне.
Тут она всхлипнула.
- Ну полно, полно! - сказал я. - Ты знаменитая певица. Все тебя лю-
бят, все по тебе с ума сходят, все пред тобою преклоняются, а ты пла-
чешь, как девчонка, и щеки у тебя мокрые, и нос у тебя мокрый, и подбо-
родок у тебя мокрый, и даже шея у тебя мокрая от глупых слез. Ну что ты
плачешь? Тебе надоело петь цыганские романсы? Тебе опротивел успех у
столичного купечества и провинциального офицерства? Но кто же тебя нево-
лит? Расстанься с этим сомнительным жанром, оставь эстраду, подготовь
несколько оперных партий и приучи публику к Брянской - оперной певице,
как приучила ты ее к Брянской - исполнительнице песен о нестерпимой ро-
ковой страсти. Ведь у тебя настоящий голос и подлинный талант. Надо быть
смелее. Надо сделать решительный шаг. Надо прорваться в оперу. Манера
пения изменится. Можно брать уроки у лучших учителей. Можно отправиться
в Италию, наконец! Ты же богата! Богата и свободна! Делай что хочешь! И
верь в свою победу! А в случае неудачи через два, три года ты можешь
вернуться на эстраду, и твои триумфы будут еще более шумными.
- Да, да, милый, ты прав! Да, да, мне надо решиться! Надо решиться!
Надо набраться храбрости, зажмуриться и прыгнуть... с обрыва в море. С
того самого обрыва, по которому мы с тобою карабкались. Но... скажи
честно - то, что я пою, это действительно пошлость?
- Нет, радость моя, это не пошлость. Ты блестяще делаешь свое дело на
эстраде. Ты делаешь его своеобразнее, эффектнее, изяшнее, добротнее,
убедительнее, чем все прочие эстрадные певицы. В своем жанре ты выше
всех похвал. Ты уникальна. Ты просто чудо. Но само твое дело с изъянцем,
сам жанр чуточку легкомыслен, легковесен и от большого полноценного ис-
кусства стоит на некотором расстоянии. Ты даришь публике то, что ей хо-
рошо понятно, то, чего она ждет, то, что она предвкушает, заранее обли-
зываясь. Ты доставляешь ей почти чувственное удовольствие, ты развлека-
ешь ее, ты делаешь ее будничное существование более уютным. А искусство
подлинное вырывает человека из привычности земного бытия и погружает его
в мир непривычный, в мир великих страстей, высоких помыслов и возвышен-
ной красоты. Это искусство дарит нам радости, которым нет цены. Оно не
стареет и не умирает. Оно вечно.
Мы замолчали. Стучали копыта. Поскрипывали колеса. В придорожных кус-
тах звенели цикады. Над дорогой с тревожным криком пролетела какая-то
ночная птица. Шум моря стихал. Ветер угомонился. Вскоре показались огни
Ялты. Они были непривычно тусклыми и редкими. Через полчаса Ксения отк-
рыла железную калитку в каменной невысокой ограде, и мы пошли по усыпан-
ной гравием дорожке к освещенному неярким фонарем крыльцу ее дачи. Под-
нявшись по изогнувшейся дугой деревянной лестнице и миновав недлинный
коридор с обшитыми деревом стенами, мы оказались в небольшой комнате с
мягкой мебелью в стиле модерн и со множеством цветов в разнообразных ва-
зах. Цветы старательно благоухали, и было душно, несмотря на открытую
стеклянную дверь, которая вела, по-видимому, на балкон.
- Это мой будуар, - сказала Ксения, - а рядом моя спальня. А вот
здесь нам приготовлен скромный холодный ужин. Ты, натурально, уже успел
проголодаться? Да и я не прочь чуточку перекусить.
Проснулся я от щекотки. Ксения щекотала мне ухо прядью своих волос.
- Наконец-то ты открыл глаза! - сказала она. - Тебя не добудиться. Я
уже решила потихоньку встать, одеться и отправиться гулять. А ты бы так
и проспал здесь весь день, соня! Быстренько одевайся! Уже десять часов!
На курорте преступно так долго спать!
Я послушно встал, быстро умылся, оделся, причесался, подошел к посте-
ли, сказал: "Я готов!" - и поцеловал Ксению в голое плечо.
- Молодец, - сказала она. - Давно бы так! А теперь буду одеваться я.
Ступай в соседнюю комнату и не подсматривай. Я не люблю, когда кто-то
наблюдает за мной исподтишка.
Я вышел в будуар, не закрыв за собой дверь, и сел в кресло у ма-
ленького, инкрустированного яшмой столика, на котором в беспорядке лежа-
ли иллюстрированные столичные журналы. Рядом была дверь на балкон, отк-
рытая настежь и занавешенная тюлем.
Легкий утренний ветерок осторожно шевелил занавеску, приподымал и
морщинил ее, надувал ее парусом, потом вдруг резко подбрасывал ее вверх,
а после затихал и вроде бы оставлял занавеску в покое, но вскоре, как бы
спохватившись, снова надувал тюль и снова его морщинил. Видимо, он любил
это развлечение, и оно ему не надоедало.
Я увидел Ксению в дверном проеме. Она подошла к туалету. На ней был
полупрозрачный голубой пеньюар с глубокими прорезями на рукавах и на по-
доле. Солнечный зайчик, пробравшийся в спальню откуда-то из сада, дрожал
