ка. Разговаривать с тикли я не решился, потому что не был уверен, поймет
ли она меня.
На следующее утро, в последний рабочий день перед Новым годом, тикли
встретило меня на моем столе. Оно выглядело усталым и озабоченным. В тот
день оно было гладким и твердым, как мрамор. Зеленоватый глаз старался
не смотреть на меня.
Снова пришел Шатун, настроенный агрессивно. С его свитера сыпались на
пол какие-то цифры, точно перхоть. Шатун размахивал газетой.
- Статью читали, олухи? - закричал он.
Суриков первый бросился к Шатуну, почуяв неладное. Он выхватил газе-
ту, которая уже была изрядно замусолена и согнута так, чтобы статью сра-
зу можно было найти.
- "Тикли и гуманизм", - прочел Суриков заголовок. - Читать дальше? -
спросил он.
- Мура, наверное, - предположил Михаилус. - Что они могут смыслить в
тикли?
- "Сегодня, когда передовые ученые всех стран..." - начал Суриков, но
Михаилус перебил:
- Суть, суть читай!
Суриков заскользил глазами по строчкам, отыскивая суть. Шатун не вы-
держал, выхватил у него газету.
- "Аморфный гуманизм тикли не имеет ничего общего с классической и
даже с квантовой механикой..." - прочитал Шатун, размахивая указательным
пальцем.
Он задел им тикли, и оно рассыпалось на мелкие блестящие пылинки, ко-
торые изобразили в воздухе ленту Мебиуса и печально поплыли по направле-
нию к форточке.
- Ну конечно! - сказал Суриков. - Е-ще неизвестно, есть тикли или
нет, а под нее уже подводят базу...
- Под него, - сказал я. - Утром оно среднего рода.
На меня посмотрели чуть внимательнее, чем обычно.
- Тикли есть. Я это вчера доказал, - заявил Михаилу с.
- Можешь пронаблюдать? - издевательски спросил Шатун.
- Нужен прибор. Но это уже не мое дело, - развел руками Михаилус.
Тикли бросилось в стекло, точно бабочка. Я подошел к окну и распахнул
его настежь.
- Ты что, с ума сошел?!-закричали коллеги.
- Посмотрите, как улетает тикли, - сказал я.
- Чокнутый - факт, - сказал Шатун.
Тикли вытянулось в длинную ленту и полетело по направлению к парку
культуры. Две синички пристроились к нему и сопровождали, пока тикли не
скрылось из глаз. Суриков-старший закрыл окно и постучал себя по лбу ло-
гарифмической линейкой. Этот жест он адресовал мне, И все стали стучать
по лбу логарифмическими линейками. Последним это сделал вахтер, когда я
уходил домой. Неизвестно, где он ее взял.
Ночью наступил Новый год. Моя любимая девушка не пришла, потому что я
так и не вспомнил, как ее зовут. Я сидел один перед телевизором и чокал-
ся шампанским с экраном. На третьем тосте экран разбился, вспыхнув осле-
пительным светом, и Новый год прошел мимо по соседней улице.
- Тикли! - позвал я.
Тикли высунулась из стеклянной дымящейся дыры, где только что танце-
вала Майя Плисецкая. На тикли было короткое вечернее платье, а ее зеле-
новатый глаз смотрел на меня простодушно и доверчиво, как новорожденный
слоненок.
- Тикли, посиди со мной, - попросил я. - Ты меня понимаешь?
Она написала чем-то на стене: "Я тебя понимаю".
- Скоро они научатся тебя наблюдать, - сказал я.
"Пусть попробуют!" - храбро написала тикли.
- Тикли, дай я тебя поцелую! - обрадовался я. - Ты молодец, тикли!
"Ты тоже молодец, - написала она. - Целоваться не надо".
Я налил ей шампанского, и тикли отхлебнула глоточек. Видимо, она де-
лала это впервые, потому что ее глаз сразу заблестел, и тикли стала ле-
тать по комнате быстро и бесшумно, оставив свое вечернее платье на дива-
не.
- А кто еще умеет тебя видеть? - спросил я осторожно,
"Никто, - написала тикли. - Только ты! Ты! Ты!"
- Это значит, что я умнее Михаилуса? - спросил я.
"Ух, какой ты глупый!" - радостно написала тикли.
Она почти вся истратилась на последнюю надпись, которая осталась го-
реть на стене зеленоватым светом. От тикли остался небольшой кусочек,
вроде драгоценного камня, и я сказал:
- Тикли, ты больше со мной не разговаривай. Давай помолчим...
Потом я протянул к ней ладонь, и тикли опустилась на нее, как светля-
чок. Я осторожно зажал ее в кулак, и мы уснули вместе.
В новом году я больше не видел тикли. Его никто больше не видел, даже
Шатун, который сконструировал прибор и хвастался, что появилась принци-
пиальная возможность наблюдать тикли. Но я не очень горюю, потому что
тикли в ту новогоднюю ночь, которую она провела в моем кулаке, успела
многое изменить. Она прочертила на ладони несколько новых линий судьбы,
а старые подрисовала так, что вся моя жизнь пошла по-иному. Мне кажется,
что в этом неоспоримое доказательство существования тикли.
1971
Урок мужества
Объявления, передаваемые по радио, иногда привлекают своей загадоч-
ностью. Недавно я услышал такое: "Музей Суворова приглашает на уроки му-
жества. Справки по телефону..."
С мужеством у меня всегда обстояло туговато. Временами я испытывал
острый его дефицит и готов был обменять изрядную долю ироничности или
обаяния на маленький кусочек мужества. Поэтому я подумал, что было бы
совсем недурно получить предлагаемый урок в музее Суворова.
Музей Суворова, который находится против Таврического сада, по посе-
щаемости уступает всем известным мне музеям. В среднем в его залы прихо-
дит не более полутора человек в день. В тот день, когда я пришел туда,
тихая половинка статистического человека уже удалилась, и я был в музее
один.
У дверей, инкрустированных перламутром, на бархатном стуле спала ста-
рушка, похожая на графиню. Над нею висел двуглавый орел, который тоже
спал обеими головами. Я потоптался перед графиней и робко кашлянул. Ста-
рушка интеллигентно вздрогнула во сне, но не проснулась. Орел же открыл
один из четырех глаз, который оказался мутноватым и пьяным.
- Я насчет урока мужества, - обратился я к орлу.
Орел поцокал кривыми клювами, и графиня проснулась. Я повторил свои
слова. Графиня удивленно воззрилась на меня, потом поднялась со стула,
обнаружив на нем бледно-зеленую круглую потертость, и почудивленно возз-
рилась н
- А какой нынче год, не скажете?
- Говорят, год Дракона, - ответил я.
- Дракона... - задумчиво повторила она. - А по номеру, по номеру не
припомните?
Я назвал порядковый номер года.
- От Рождества Христова? - уточнила старушка.
Я подтвердил, что да, от Рождества Христова.
Графиня возвела глаза к орлу, пошевелила губами. что-то высчитывая, а
затем объявила:
- Пора в отпуск.
- Дайте мне урок мужества, а потом уходите в отпуск, - попросил я.
- Да-да, непременно! Это уж непременно! - оживилась графиня и скры-
лась за перламутровыми дверями.
Через минуту там послышались легкие и мягкие шаги, обе створки двери
распахнулись, и передо мною предстал маленький человек в напудренном па-
рике, в длинном камзоле и при шпаге. С первого взгляда я узнал в нем Су-
ворова. Это несколько ошеломило меня, и я отступил на шаг.
- Добро пожаловать, милостивый государь! - быстро проговорил Суворов,
глядя на меня снизу вверх абсолютно умными глазами.
От волнения я забыл, как его зовут. Помнил, что Генералиссимус, но
отчество совершенно выпало. Генералиссимус Алексеевич? Генералиссимус
Ильич?..
- Здравствуйте, Генералиссимус... - сказал я.
- О! - протестующе воскликнул Суворов, поднимая тонкие ладони. - Мы с
вами не на плацу. Можете запросто - Александр Васильевич.
"Тезка, - почему-то подумал я. - Мы с Суворовым тезки".
Я последовал за ним через зал, вспоминая все, что читал когда-то или
слышал о Суворове. "Переход через Альпы" - так! "Тяжело в ученье - легко
в бою" - есть! "Плох тот солдат, который..." Дальнейшее сомнительно.
Мимо нас проскользнула графиня, нагруженная хозяйственной сумкой.
- Александр Васильевич, миленький, я в отпуск ухожу, в отпуск, может,
и не свидимся больше. Вы бессмертный, вам-то что, а мне уж помирать по-
ра, - протараторила она на ходу, на что Суворов довольно резко ответил:
- Чушь, любезная, чушь! - и добавил что-то по-французски.
Графиня разразилась французской тирадой, покраснела, сделала книксен
и упорхнула.
Мы прошли еще один зал. где висели пыльные знамена. При виде их Суво-
ров поморщился.
Распахнулась дверь, обнаруживая кабинет с бархатными креслами и рез-
ным бюро темного дерева. На бюро стоял зеленый телефонный аппарат. Суво-
ров отстегнул шпагу, стянул парик и сложил то и другое на бюро.
- Я полагал, что опять пионеры, - объяснил он. - Пионеров мне положе-
но встречать при шпаге. У нас хозрасчетная организация, - продолжил он,
понизив голос, - так что приходится идти на мелкие ухищрения. Присажи-
вайтесь...
Я сел в кресло. Суворов же в кресло не сел, а принялся расхаживать по
кабинету в молчании. Я тоже молчал, считая всякие вопросы нелепыми.
- Вы не знаете случаем, где можно купить детские колготки? - вдруг
спросил Суворов. - Понимаете, такие... шерстяные, тепленькие. На девочку
пяти лет.
- А... А зачем вам?
- Ах, у меня тьма потомков в этом городе! - воскликнул Суворов. - И
обо всех надо позаботиться. Как же - прапрапра... В общем, много праде-
душка - Генералиссимус! Неудобно... А я с трудом ориентируюсь. Многое
изменилось.
- Поручите адъютанту, - посоветовал я. Мне понравилось, что я столь
находчиво вспомнил об адъютанте. Но Суворов помрачнел и взглянул на меня
исподлобья.
- Мой последний адъютант, да будет вам известно, погиб при взятии Из-
маила. Редкого мужества был офицер, - сказал он и уселся в кресло напро-
тив.
- Я спрошу у жены, - сказал я.
- Да-да, спросите, батенька, - снова потеплел Суворов. - Я заплачу.
Он порылся в кармане камзола и достал кожаный мешочек, туго набитый.
Я подумал, что Суворов собирается отсыпать мне несколько золотых монет,
но он встряхнул мешочек, размял его пальцами и высыпал на ладонь горстку
бурого порошка. Он поднес ладонь к лицу и энергично втянул носом воздух.
Порошок исчез с ладони. Суворов откинулся на спинку кресла, страдальчес-
ки зажмурился и оглушительно чихнул.
В кабинет вяло влетел двуглавый орел с запиской в одном из клювов. Он
сел на подлокотник кресла, в котором был Генералиссимус, и протянул ему
записку. Суворов прочитал ее и кинул на бюро.
- Нет, решительно никакого покою! - вскричал он, вскочил на ноги,
снова нацепил парик и шпагу и выбежал прочь из кабинета. Орел обреченно
полетел за ним.
Вскоре за дверью послышались детские голоса и шарканье ног по парке-
ту. Голос Суворова сказал:
- Встаньте полукругом, девочек вперед. Тишина!
- Малахов, прекрати безобразничать! - сказал женский голос.
- Вы пришли сюда, чтобы прослушать урок мужества, - сказал Суворов. -
Так-с... Это похвально. Славные Отечества сыны, коих ордена и регалии
покоятся на стендах, боевые знамена наши, оружие храбрых полков - все
перед вами. Не было равного русскому солдату в стойкости, не было равно-
го в терпении, не было и не будет равного по духу.
- Малахов! - вскричал тот же женский голос.
- И ты, Малахов, станешь солдатом, - продолжал Суворов, - чтобы с
оружием в руках беречь Россию от врагов. Сколько тебе лет?
- Тринадцать, - послышался голос, по-видимому, Малахова.
- Я в твои годы уже командовал полком. Гренадеры! Орлы! Все как на
подбор орлы... Так вот. Однажды приходит ко мне в штаб полковник Сабуров
и говорит: "Александр Васильевич, австрияки шалят!. ." Да-с.
- Александр Васильевич, у них по программе сейчас другое, - сказал
женский голос. - Вы нам, пожалуйста, что-нибудь о традициях.
- Прошу в Рымникский зал, - сказал Суворов.
Шум переместился в глубь музея. Я приоткрыл дверь кабинета и выгля-
нул. Сквозь распахнутые двери залов мне был виден Суворов перед пионера-
ми. Он стоял, опираясь левой рукой на эфес шпаги. В правой была указка.
Ею Генералиссимус водил по карте. Позади пионеров стояла высоченная жен-
щина, скрестив руки на животе.
