бубликами.
Башня уже валилась, и тень ее скользила по бульвару Сен-Жермен, или
как он там называется, со скоростью летящей птицы.
Но я слышал стук ее каблучков по асфальту, стук мартовских ледяных
каблучков, несмотря на то что была осень, а часы показывали без пяти ми-
нут шесть.
Башня падала бесшумно, как в замедленном кино. Обидно было, что пада-
ет замечательное сооружение, взлет инженерной мысли конца прошлого века,
падает так бездарно и непоправимо, как спившийся поэт или средневековый
алхимик. Достаточно было поддержать ее мизинцем, чтобы она опомнилась,
но стука каблучков уже не было слышно, а плащ растворился в слезах.
Этот плащ она купила в детском магазине.
Она маленькая - это выгодно. В детском магазине можно купить неплохую
вещь дешево, будто для дочки или для младшей сестры, и носить ее на здо-
ровье. Когда я с нею познакомился, она донашивала платье с немецкой кук-
лы. Кукле оторвали голову, и платье оказалось лишним. Без головы можно
пожить и нагишом. Это не стыдно.
Она сказала:
- Спрячь меня в портфель, не то нас могут увидеть вместе. Я не хочу
лишних разговоров.
И я спрятал ее в портфель и терпеливо носил целый год с небольшими
перерывами. Когда я открывал портфель и заглядывал к ней, она поднимала
лицо для поцелуя, быстро оглядываясь по сторонам, чтобы удостовериться,
что за нами не наблюдают. У нее были такие невинные глаза, что мне хоте-
лось рассказывать ей сказки Андерсена и водить за ручку в детский сад.
Однако где-то в другом измерении, по субботам и воскресеньям, она была
взрослой женщиной, не первой уже молодости, с мужем, дочерью, квартирой
и Эйфелевой башней в виде безвкусного кулона, который она почему-то лю-
била носить.
Дешевый сувенир, подаренный ей французским туристом за прекрасные
глаза.
- Амур! Амур! - мурлыкал он. изгибаясь в талии, как истинный француз,
и наклоняясь к ней, будто они в Париже. Так она рассказывала. Ей тогда
было девятнадцать лет, иностранных языков она не знала, как и сейчас, и,
слушая француза, представляла себе реку Амур - синюю, как вена на руке.
Позже она поняла значение этого слова.
Я никогда не думал, что попадусь на столь нехитрую приманку, как не-
винные глаза. Все дело, конечно, в Эйфелевой башне, которую она мне вру-
чила на память после первой нашей ночи. Это была приятная ночь. Мы полу-
чили друг от друга то, что хотели, не больше, но и не меньше. Встре-
чаться дальше не имело смысла, так как мы понимали, что только испортим
удовольствие, если растянем его на несколько месяцев. И вот тогда она,
не вставая с постели, протянула руку к стулу, где валялась ее скомканная
одежда, ранее сорванная мною с ненужной поспешностью, и взяла кулон, ко-
торый она сняла сама, когда мне снимать уже было нечего. Кулон лежал,
утопая в прозрачных, тонких чулках.
- Чтобы ты меня вспоминал, - сказала она, вешая его мне на шею. Ее
невинный, детский взгляд ничуть не изменился от того, что она лежала ря-
дом со мной обнаженная, и это меня испугало. Я поставил ее на ладонь, а
рядом установил Эйфелеву башню. Они были почти одного роста. Серебряная
цепочка тянулась от башни, обвивая мне шею. Она тоже обвила меня руками,
закрыла глаза и поцеловала уже без страсти, вполне удовлетворенная таким
красивым, кинематографическим исходом. Потом она оделась и ушла.
Я спрятал Эйфелеву башню в бумажник. Широкое, сантиметра в два, осно-
вание башни оттопыривало карман бумажника и вскоре прорвало его. Через
несколько дней я заметил, что ножки башни, вылезшие из бумажника, цара-
пают мне грудь через рубашку, причиняя небольшую боль. За это время мы с
нею не встречались, лишь разговаривали по телефону, обмениваясь даже не
словами, а интонациями голоса. Слова были самыми банальными.
- Ты меня любишь? - спрашивал я, покровительственно улыбаясь телефон-
ной трубке.
- Не говори глупостей, - отвечала она.
- Когда мы встретимся?
- Это очень сложно...
- Ты меня не любишь...
И тому подобное.
Приятно было играть в эту беспроигрышную игру, зная, что уже выиграл
когда-то и можно выиграть еще раз, если пожелается. Эйфелеву башню я пе-
реложил в портфель, иногда вытаскивал ее за цепочку и покачивал, точно
гирьку. Она сильно потяжелела, носить ее на шее было теперь невозможно,
потому что цепочка впивалась в тело, оставляя глубокий узорчатый след.
Да и портфель с башней я носил с напряжением, пока однажды не отвалилась
ручка, не выдержав тяжести.
А по телефону она сообщала мне удивительно безмятежным голосом всякие
новости из своей жизни. Два раза она летала на Луну, по возвращении
превращалась в мимозу, чтобы муж ухаживал за нею, а потом выходила на
работу, радуя сослуживцев свежестью. Кроме того, когда ей было скучно,
она каталась на диске граммофонной пластинки, уцепившись руками за ме-
таллический колышек в центре. Она любила эстрадную музыку, которую я не
переваривал. Ее жизнь казалась мне излишне пустой. Может быть, потому,
что я смотрел со стороны.
- Твоя башня чуть руку мне не оторвала, - сказал я как-то раз.
- Какая башня? - удивилась она.
- Эйфелева башня, - сказал я со злостью.
- Ах, мой кулон! - рассмеялась она. - Подари его своей новой возлюб-
ленной.
- У меня нет новой возлюбленной, - сказал я и повесил трубку.
В то время я реставрировал египетскую пирамиду. Приближался конец го-
да, и нужно было писать отчет о реставрации. По утрам я взбирался на пи-
рамиду, держа в руке портфель, и вел тоскливые споры с прорабом. Настро-
ение портилось с каждым днем, потому что реставрация велась кое-как, да
еще проклятая башня очень меня утомляла. Оставлять ее дома я не решался:
башню могла обнаружить жена. После того как отвалилась ручка портфеля, я
поставил новую, железную, но это был не выход. Наконец я не выдержал и
позвонил ей.
- Нам нужно встретиться, - сказал я.
- Зачем? - спросила она. - Мы же договорились. Останемся друзьями.
Кроме того, мне завтра предлагают билет на новую революцию. Где-то в Ла-
тинской Америке. Ты не представляешь! Говорят, будут стрелять подряд две
недели.
- Мне нужно отдать тебе башню, - раздельно произнес я.
- Если она тебе мешает, отправь ее почтой, - сказала она. - Только,
ради Бога, до востребования!
Я с трудом принес Эйфелеву башню на почту и упаковал в фанерный ящик.
Башня еле в нем поместилась. Со всех сторон я обложил ее ватой, чтобы
башню не повредили при перевозке. Мне пришлось довольно дорого заплатить
за посылку, так как она была тяжелая, но домой я возвратился радостный и
счастливый. Башни более не существовало.
Ночью ко мне пришли китайские императоры в длинных одеждах. Каждый из
них имел баночку с тушью и кисточку. Они кивали своими фарфоровыми голо-
вами, слушая, как я радовался избавлению от башни, и невзначай рисовали
иетушью и кисточку. Они кивали своими фарфоровыми головами, слушая, как
я радовался избавлению от башни, и невзначай рисовали иероглифы на обо-
ях. Штрихи иероглифов напоминали ресницы моей бывшей возлюбленной, а
цветы на обоях смотрели сквозь них тем же невинным взглядом. Потом я
прогнал императоров, и они, толпясь и чирикая, как воробьи, спустились
по ночной лестнице и вы
Утром я проснулся, с удовольствием вспомнил о возвращенной башне и
собрался идти на реставрацию с легкой душой. Но, когда я вышел из
подъезда, оказалось, что все не так просто, как я предполагал. Башня бы-
ла тут как тут.
Она стояла во весь свой трехсотметровый рост на чугунных опорах в ви-
де гигантских арок, под которыми беспечно летали птицы. Одна из опор,
самая ближняя, преграждала улицу рядом с домом, где находилась почта,
откуда я вчера столь легкомысленно пытался отправить башню. На второй
опоре, на высоте примерно семидесяти метров, болтался автофургон с над-
писью "Почта", нанизанный на одну из черных чугунных балок, точно суше-
ный гриб на лучинку. Фургон со скрежетом сползал по балке вниз, а из его
распоротого кузова сыпались аккуратные фанерные ящики посылок.
Милиционеры уже оцепили ближайшую опору и на всякий случай никого к
ней не подпускали. Вероятно, и остальные опоры были оцеплены, но они бы-
ли далеко, за домами... Верхушка башни торчала высоко в небе; рядом с
нею, как мухи, кружились три вертолета, производя фотосъемку, а наверху,
на самом кончике радиоантенны, висела тоненькая серебряная цепочка от
кулона. Я знал, что она там висит.
Мне ничего не оставалось, как пройти мимо башни с чувством некоторого
беспокойства и одновременно удовлетворения. И потом, когда я ехал на
трамвае и выглядывал в окно, любуясь башней, эти чувства меня не покида-
ли.
Она позвонила мне на работу, чего раньше не случалось. До этого всег-
да звонил я.
- Что ты натворил? - спросила она испуганно.
- Это мое дело.
- Я тебя прошу, чтобы ты сейчас же сделал все как было, - быстро про-
говорила она шепотом. - Не бери в голову!
Это была ее любимая поговорка - "Не бери в голову".
- Не мешай мне, - сказал я.
- Все же увидят!
- Все уже увидели.
Более того, все не только увидели башню, но и сделали определенные
выводы. Через некоторое время я заметил, что возле башни ведутся земля-
ные работы. Я подумал, что башню решено снести, но бульдозерист, к кото-
рому я обратился с вопросом, ответил, что он разравнивает землю под
бульвар Сен-Жермен. Название его не очень удивляло, да и к башне бульдо-
зерист уже привык.
Вокруг башни на глазах вырастал уголок Парижа с каштанами на бульва-
ре, со знаменитыми лавками букинистов на набережной, с домиками неиз-
вестного назначения, возле которых по вечерам стояли толстые усатые жен-
щины, внимательно оглядывая прохожих.
К этому времени моя бывшая возлюбленная вернулась ко мне. Конечно,
она сделала вид, что пришла в первый раз после той ночи просто так. Она
щебетала что-то насчет башни, вспоминала незадачливого французика, пода-
рившего ей кулон, но я видел, что ее распирает от гордости. В тот вечер
мы пошли по бульвару Сен-Жермен и с легкостью перешли на французский,
целуясь под каштанами на глазах у прохожих, среди которых было немало ее
и моих сослуживцев.
- Ты хотела быть в Париже, - говорил я с великолепным прононсом, -
вот тебе Париж!
Потом нас подцепила одна из усатых женщин, которая оказалась владели-
цей небольшого особняка с видом на башню. Она дала нам ключи от комнаты
на втором этаже. Там, рядом с постелью, был накрыт столик на двоих с ви-
ном и омарами, которые мне совсем не понравились. Но она героически же-
вала омаров и повторяла одно слово:
- Шарман!
Затем мы занимались любовью, не торопясь, будто на скачках, а делая
это изысканно, по-французски, с легким оттенком небрежности. Башня све-
тилась огнями в окне - абсолютно грандиозная, чистое совершенство, самая
настоящая Эйфелева башня.
Теперь ей уже хотелось, чтоб все знали историю башни. Она даже серди-
лась на меня временами, упрекая в ненужной скромности, потому что башня
заслуживала авторства.
А я, лежа с нею в меблированных комнатах, курил и смотрел на башню,
удивляясь ее высоте и прочности.
Китайские императоры уже не приходили ко мне. Не заглядывали они и на
бульвар Сен-Жермен, чтобы благословить влюбленных своими загадочными ие-
роглифами, которые обозначали, должно быть, жизнь и смерть, цветущую
вишню и нежный, едва заметный пушок на мочке уха женщины. На башню запи-
сывались экскурсии туристов, а вскоре было зарегистрировано и первое са-
моубийство. Какой-то выпускник средней школы ухитрился забраться на са-
мый верх и повеситься там на серебряной цепочке от кулона. Говорили, что
он был влюблен в свою учительницу, но та не принимала его любви всерьез.
Это происшествие расстроило меня и заставило взглянуть на башню по-ино-
му.
Сменились четыре времени года, и наступило пятое - тоска. Мы по-преж-
