рассчитывать на иных союзников ему не приходилось. Помимо прочего, Якуб
был вхож во многие дома Аграпура, великого города, о котором другие знали
лишь понаслышке. Войско можно было собрать только там: деревенский люд был
слишком напуган и предпочитал отсиживаться дома.
- Клянусь хлебом и солью, съеденными мною в этом доме, - возгласил
Якуб, - клянусь Эрликом и Митрой, клянусь моей любовью к твоей сестре
Карайе...
Бора вздрогнул и недоуменно посмотрел на сестру. Та улыбалась как ни
в чем не бывало.
- Прости меня, Бора, - вновь заговорил Якуб. - Я не мог сделать ей
предложения до той поры, пока Арима не выйдет замуж. Теперь же думать об
этом и вовсе не приходится. Нас ждет долгий и трудный поход. И я клянусь
сделать все от меня зависящее для того, чтобы освободить твоего отца и
отомстить за твою сестру.
И в ответ он услышал храп. Бора забылся крепким сном.
1
Славный город Аграпур называли и великим, и блистательным, и
сказочным, однако ни одно из этих определений не заключало в себе всей
истины. Лучшее и справедливейшее из всех имен ему было дано заезжим
кхитайцем, назвавшим его "Градом, в котором сошлась вся Поднебесная". Имя
это, при всей его тяжеловесности, как нельзя лучше подходило Аграпуру, не
знавшему недостатка ни в чем и способному утомить разве что свойственным
ему разнообразием.
Солнце уже зашло, но черепичные крыши и камень мостовых все еще
пылали жаром.. Улицы были почти пусты - на них можно было встретить лишь
дозорных да тех, кому срочные дела не позволяли сидеть дома. Последние в
большинстве своем были людьми вполне определенной профессии. И днем, и
ночью в Аграпуре можно было найти все, что угодно, но для темных дел - а
ими-то эти люди и занимались - ночь, как водится, подходила куда как
лучше.
Конан-киммериец, офицер армии наемников, ничего противозаконного
совершать не собирался. Он спешил в таверну "Красный Сокол", где его ждали
отборное вино, отменное жаркое и юные прелестницы. В их обществе тяготы
ратной службы забывались, и жизнь становилась такой, какой она, по его
глубокому убеждению, и должна была быть.
Конану вспомнился его недавний разговор с капитаном Хаджаром.
- Ты сопровождаешь королевских особ в Кхитай и считаешь себя важной
птицей. Но ты ошибаешься, парень. Твое место среди воинов. В том твой удел
и состоит.
- Капитан, ты хочешь сказать, что я такой же вор и прощелыга, как и
мои подчиненные?
- Ты посмотри на воинов Ицхака. Вот уж сброд так сброд! Клянусь
бородой Черного Эрлика, Конан, - нет человека, которому я доверял бы
больше, чем тебе! Я не знаю ни одного командира, у которого была бы такая
же дисциплина! Твоим людям не страшны ни козаки, ни иранистанцы. Пей,
Конан, пей - да только не забудь заплатить за нас обоих.
Конан покорно подчинился своему командиру. Он уважал Хаджара, пусть
тот и разговаривал с ним, словно с рекрутом. Именно Хаджар способствовал
его продвижению по службе, именно он давал ему поручения, выполнение
которых позволило ему снискать известность и славу.
Киммерийцы не склонны к подчинению. Их ведут в бой не походные
командиры, но доблесть и отвага. Суровый климат Киммерийских гор отпугивал
чужеземцев почище любой армии, и потому дисциплина и порядок, свойственные
иным из них, так и не прижились на скудной киммерийской почве. Конан
уважал в Хаджаре мужчину, муштра же и казарменные порядки, насаждавшиеся
им повсюду, вызывали у него разве что отвращение. Приучать же к дисциплине
других - все равно что чистить конюшни.
Таверна "Красный Сокол" находилась на вершине Маданского холма, к
которой вела улица Двенадцати Ступеней. Конан с грациозностью пантеры
взобрался на холм. Парочка грабителей, укрывшихся за кустами, решила не
трогать его - с таким громилой им было явно не совладать.
Ранг Конана позволял ему разъезжать повсюду на паланкине, но он
прибегал к этому лишь в особо торжественных случаях, ибо не доверял ни
ногам, ни языкам рабов. Он знал, что представляют собой эти люди, тем
более что по дороге в Аграпур и сам побывал в шкуре раба.
На дорогу вышел патруль.
- Привет, капитан. Не заметил ли ты чего подозрительного?
- Нет.
Конан был не только офицером туранской армии. Помимо прочего, он
занимался и воровским помыслом, и потому дозорных и стражей киммериец
недолюбливал.
Патруль скрылся во тьме, внезапно спустившейся на город. В два прыжка
Конан преодолел все двенадцать ступеней лестницы, омыл лицо в прохладной
воде фонтана и распахнул двери таверны.
- Кого я вижу! Конан, что это с тобой? У тебя такой вид, будто ты
поменял золотой на медяк!
- Моти, ты, похоже, перебрал лишнего! Или это у тебя от усталости?
Скажи честно, сколько рекрутов ты набрал в свое воинство?
Отставной сержант, некогда командовавший кавалерийским взводом,
ухмыльнулся:
- Я полагаю, в скором времени я дослужусь до награды.
Конан перешел на другой край залы, в центре которой танцевала под
звуки тамбурина и бубна светлокожая иранистанка. На ней не было ничего,
кроме черной набедренной повязки, пояса, набранного из медных монет, и
легкой прозрачной вуали, надушенной маслом жасмина.
Моти сунул в руку Конану массивную серебряную чашу ванирской работы.
В "Красный Сокол" ее принес бывший ее владелец, изрядно задолжавший
хозяину таверны. Оный владелец сложил свою жизнь где-то на Гирканских
берегах, так и не узнав о том, что чаша его стала одной из
достопримечательностей самой популярной таверны Аграпура.
- За достойных противников! - провозгласил Конан, подняв наполненную
вином чашу. Опорожнив ее, он указал рукой на танцовщицу и спросил: - Это
что - новенькая?
- Оставь ты ее, Конан. Как ты насчет Пилы?
- Если она свободна...
- Я никогда не бываю свободной, - послышался сверху нежный голосок. -
Цену ты знаешь, все остальное зависит только от тебя.
- Прекрасная Пила, как всегда, любезна, - буркнул Конан и поднял
чашу, приветствуя спускавшуюся по лестнице темноволосую женщину. Она была
одета в алые шелковые шальвары, на высокой груди ее мерцало перламутровое
ожерелье. Пышные формы выдавали в ней женщину не первой молодости.
- Я и сама удивляюсь - жеманно надула губки Пила. - Эти болваны
относятся ко мне так, словно я какая-нибудь портовая шлюха.
- Успокойся, Пила. Ты стоишь большего, - усмехнулся Моти. - Но
послушай, что я тебе скажу: если бы ты не назначала таких высоких цен, ты
была бы куда богаче. Ты теряешь большую часть клиентов именно по этой
причине.
Моти внезапно замолчал. В таверну вошли пятеро мужчин. Четверо из них
были одеты в кожаные туники и штаны. На груди и руках их поблескивали
стальные доспехи, на широких поясах с бронзовыми бляхами висели тяжелыми
мечи и короткие дубинки.
Пятый человек был одет иначе: его шелковые одежды были расшиты
золотом, золотою была и рукоять его меча. Конан решил, что перед ним стоит
знатный вельможа, решивший немного поразвлечься. Ничего необычного в этом
не было, и киммериец тут же успокоился.
Моти и Пила повели себя достаточно неожиданно. Пила мгновенно
испарилась, прихватив с собой и прекрасную танцовщицу. Моти же извлек
из-под одежд тяжелую дубину и, приставив ее к нот, дрожащею рукой налил
вина себе и другу.
Судя по всему, гостей этих здесь уже знали. Конан опорожнил чашу и
встал так, чтобы видеть сразу всю комнату.
- Ты что, решил вернуться к ратному делу? - вполголоса спросил он у
владельца таверны Моти.
- Жизнь заставит - вернусь. Одно плохо - позабыл я все то, чему меня
учили.
- Ты запишись добровольцем к Хаджару. Он и из барана воина воспитает,
- улыбнулся Конан.
- Что верно, то верно. Вон он тебя как гоняет.
- Он сказал мне однажды, что за это я буду благодарен ему по гроб
жизни. Впрочем, может быть, это и так. - Конан подлил себе вина. -
Скажи-ка мне, хозяин, неужто в твоем доме плохо со снедью? Или повара
твоего черти унесли? Лошадям и тем сена дают...
В то же мгновенье в зале появилась Пила и танцовщица, что несли в
руках подносы, полные всевозможных яств. Они были одеты в широкие платья,
доходившие им до пят. Женщины не сводили глаз с гостей. Моти проследил за
тем, как будет накрыт стол, и облегченно вздохнул.
- Можешь в этом не сомневаться, - сказал он наконец. - Если за тебя
взялся сам Хаджар, значит, боги благоволят к тебе. И щедроты их кажутся
мне излишними, - ты же чужеземец, Конан, верно?
- Все правильно, Моти, я здесь такой же чужеземец, как и ты. Не зря
ведь говорят, что родился ты в Вендии, а матерью твоей была танцовщица. -
Конан внезапно почувствовал, что в скором времени здесь может произойти
что-то неладное. По спине его легким паучком пробежала дрожь.
- Моя мать была величайшей танцовщицей своего времени, - ответил
Моти. - Хаджар же - величайший воин. - Он посмотрел на киммерийца. -
Сколько тебе лет?
- Двадцать два.
- Ха. Ты одного возраста с сыном Хаджара; правда, дожил тот только до
двадцати... - Может быть, Хаджару ты кажешься сыном? У него нет ни родни,
ни друзей. Был только сын, да и того не стало. Говорят, что он...
Дверь распахнулась, и в комнату вошла женщина. Даже явись она в
клубах пламени, большего внимания к себе она не привлекла бы. Эта высокая
статная женщина явно была северянкой: об этом говорили и широко посаженные
серые глаза, и веснушки на загорелом лице. Сложена была незнакомка на
удивление ладно - таких форм Конану еще не доводилось видеть, - прелести
девиц Мотилала казались ему теперь чем-то донельзя жалким.
Все мужчины смотрели теперь только на незнакомку, но она не обращала
на них ни малейшего внимания, так, словно была здесь одна. Конану вдруг
подумалось, что она держала бы себя так же уверенно и без одеяний.
Приблизившись к стойке, незнакомка сказала с сильным акцентом:
- Достопочтенный Мотилал, у меня к тебе есть дело. - В зале раздался
хохот, но женщина словно и не заметила этого. - Я куплю кувшин вина, хлеб,
сыр и копченое мясо. Меня устроит даже конина.
- Вы зря обижаете Моти, чем-чем, а кониною-то он не торгует! -
вмешался Конан. - Если ваш кошель пуст, я готов...
Женщина холодно улыбнулась:
- Как же я расплачусь с тобой?
- Присядьте за мой столик - только и всего.
Незнакомка походила на сошедшую с небес богиню, для которой он,
офицер наемной армии, был чем-то слишком уж вульгарным. Но с киммерийца
было достаточно и того, что он сможет лицезреть ее...
- Если твой кошель пуст, голубка, мы беремся наполнить его до
рассвета, - пробасил один из телохранителей под дружный хохот своих
товарищей. Засмеялся и Конан. Незнакомка посмотрела на него с презрением.
Моти ударил своей дубинкой по стойке бара, и музыкант тут же стал
выбивать на своих бубнах чувственный заморский ритм.
- Пила! Заря! - заорал хозяин таверны. - А ну-ка, за работу!
Женщины выбежали на середину залы и сбросили с себя платья. Человек в
зеленых, отороченных золотом шелках подхватил своим клинком одеянья Зари,
ни на минуту не сводя глаз с северянки.
"Не иначе - хлыщ", - подумал Конан о незнакомце.
Из кухни выбежала девушка с полной корзиной снеди и большим кувшином
аквилонского вина. Моти передал - товар северянке, пересчитал предложенные
ему деньги и, хлопнув служанку пониже спины, буркнул:
- Фебия, закругляйся с готовкой. Теперь нам нужны танцовщицы.
Конану почудилось, что в голосе Моти зазвучали неведомые ему доселе
нотки, - казалось, командир приказывает своим солдатам любой ценой
