крылья, затем полоснул по грудине, содрал кожу с торчавшими кое-где
перьями и принюхался. Пахла эта тварь довольно аппетитно - не гусь и не
утка, разумеется, но все же лучше тигриного мяса или плоти гигантской змеи
с бивнем на голове. Конан выпотрошил ее, выдрал несколько пучков травы,
обнажив красноватый грунт, и развел в яме небольшой костерок. Свежие
прутья, наломанные им с ближайших ветвей, горели плохо, но к тому времени,
когда Рина проснулась, киммериец уже с жадностью поглощал полусырое мясо.
Он протянул девушке кусок грудины и усмехнулся, глядя, как она,
вырезав кинжалом полоску, осторожно принялась жевать. Потом Рина кивнула
головой и, опустившись на колени у костра, насадила грудинку на кончик
ножа.
- Похоже на мясо осьминога, - заметила девушка, поворачивая кусок над
огнем.
- Осьминога? Тебе приходилось его есть?
- Конечно. Самая лучшая рыба, что ловили отец с братьями, шла
сборщикам налогов. Нам оставалась мелочь... ну, еще раковины, съедобные
водоросли и эти вот осьминоги...
Конан одобрительно кивнул. Похоже, его спутница, увидевшая свет в
бедном рыбачьем поселке, была не слишком избалованной девушкой.
Когда мужчина и женщина странствуют вместе, близость меж ними
становится почти неизбежной. Конан, однако, не думал о Рине как о женщине,
и в голову ему не приходила мысль заняться с ней любовью. Возможно, она и
маячила смутной тенью где-то в подсознании, но Рина прежде всего была для
киммерийца одним из неприкосновенных членов ордена Учеников, слуг Митры,
хранителей Великого Равновесия. Он догадывался, что не жалость и не тяга к
приключениям заставили девушку пойти с ним; причина была иной, более
весомой и серьезной. Может быть, симпатия, что родилась в ее душе за те
дни, что он провел в пещере наставника? Но только ли симпатия - или более
глубокое чувство?
Он не знал этого и не хотел знать. Он был уверен лишь в одном: что не
тронет Рину, не коснется прекрасного тела ведьмы с Жемчужных островов,
пока на то не будет ее соизволения.
Они находились где-то посередине огромной равнины, поросшей
исполинскими пурпурными деревьями, когда Конан впервые услышал далекий
протяжный вопль. Этот звук долетел откуда-то снизу и не был похож на
рычанье зверя или отрывистые стоны, что испускали птицы с кожистыми
крыльями; он казался почти членораздельным и напоминал охотничий зов или
боевые кличи чернокожих из страны Куш. Конан, сидевший на краю дупла,
настороженно замер, но крик не повторился; видно, неведомый охотник
соблюдал осторожность.
- Ты слышала? - Киммериец отыскал взглядом Рину, бродившую по
лужайке.
- Да.
- Кто это, как ты думаешь?
Девушка повела плечами.
- Одно из многих созданий, населяющих нижний мир.
- Об этом я и сам знаю. Опасна ли эта тварь? Что говорит твое
предвидение?
Рина на мгновение замерла, обозревая поляну.
- У нас будут неприятности, - заметила она, прижав ладошкой к груди
два остроконечных клыка гигантского змея, убитого Конаном. Это
свидетельство недавней победы, висевшее на кожаном шнурке, уже стало для
нее привычным украшением. - Да, у нас будут неприятности, - повторила
Рина, - но, к счастью, небольшие. И все кончится благополучно.
- Мне не нужны даже небольшие неприятности, - проворчал Конан. - И
потом, что значит - небольшие? Как то отродье Сета, чьи зубы болтаются у
тебя на шее?
- Не могу сказать. Да и стоит ли о том беспокоиться? Лучше погляди,
какая здесь красота! - раскинув руки, Рина закружилась по лужайке.
- Беспокоиться всегда стоит. Кто беспокоится, тот дольше живет, -
буркнул киммериец, оглядывая полянку. Вид и в самом деле был чудесным:
среди огненно-алой травы пламенели резные чаши колокольчиков. Почему-то их
оказалось тут гораздо больше, чем на встречавшихся раньше висячих лугах, и
выглядели они не темными, почти черными, а багряными и пурпурными, цвета
лучших ковров Турана.
Рина принялась собирать букет; Конан же, пошарив за поясом, извлек
заветную фляжку. Зелья в ней оставалось немного - половину или даже две
трети порошка он уже использовал. Мрачно насупив брови, киммериец вдохнул
живительный бальзам и плотно закупорил сосудик. Успеет ли он добраться до
храма? Или запас арсайи кончится где-то на половине дороги, и он,
беззащитный, обреченный на беспамятство, сгинет в этих пурпурных лесах,
пропадет в нижнем мире, никогда не увидит вновь света солнца? Если
случится такое, он может рассчитывать лишь на Рину... Не потому ли
Учитель, мудрец, провидящий грядущее, отправил с ним эту девушку? Спутницу
и помощницу, способную довести до святилища Митры лишенное разума и памяти
существо... Но под силу ли ей это?
Звонкий смех прервал его мысли. Рина стояла перед ним, погрузив
разгоревшееся лицо в охапку пурпурных колокольчиков, и пряди ее пушистых
волос мешались с цветочными стеблями.
- Ах, какой запах! - воскликнула она, протягивая свой букет Конану. -
Слаще, чем у роз и сирени... Вдохни, и ты очутишься на медвяном лугу!
Невольно улыбнувшись, киммериец втянул воздух; ноздри его
затрепетали. И в самом деле, эти странные цветы чем-то отличались от
привычных растений верхнего мира; их пряный и сладкий аромат не походил и
на запах арсайи. Вендийский бальзам взбадривал и пробуждал; пурпурные же
колокольцы словно клонили в сон. В радостный и легкий сон, в котором
сбывается все, о чем мечтаешь наяву...
Конан вновь вдохнул медовый запах, подумав, что от этих цветов
кружится голова - столь же сильно, как после кувшина доброго вина.
Ощущение было знакомым и таким приятным! Прикрыв глаза, он впитывал
чудесный аромат, изгонявший и все тревоги, и мрачные мысли, и
осторожность, и заботы о будущем. С каждым мгновением ему становилось все
лучше, все легче, пока белоснежные стены великого святилища не сомкнулись
вокруг него, и глас Митры, долетевший от сияющего алтаря, не возвестил
прощение всех грехов.
Впрочем, голос тот принадлежал не богу и толковал вовсе не о грехах;
очнувшись на миг от сладкого наваждения, Конан понял, что Рина сидит рядом
с ним и тянет букет к себе.
- Ты жадный! Дай же и мне понюхать!
- Мне кажется, ты собрала столько цветов, что хватит нам обоим... -
пробормотал киммериец.
Девушка рассмеялась; в серых ее глазах вспыхнули огоньки. Теперь они
вдвоем приникли к чудесному букету и, чтобы было удобнее, Конан приподнял
Рину, усадив к себе на колени. Теперь он чувствовал себя словно в раю -
аромат волшебных цветов смешался с пьянящими запахами девичьего тела, а
нежные лепестки и бархатные пальцы девушки ласкали его щеки. "Что со мной?
Что с нами?" - мелькнула тревожная мысль и тут же канула без следа. Конан
был весел и пьян; его прелестная спутница - тоже.
Она казалась сейчас очаровательней всех женщин земли, и киммериец
внезапно понял, что они с Риной, крепко обнимая друг друга, лежат в траве,
а изголовьем им служит охапка пурпурных цветов. Медвяный их запах придал
особую сладость первым поцелуям; потом они стали обжигающими, как огонь, и
губы девушки раскрылись, как два лепестка. Под ладонью Конана набатом
билось ее сердце, набухал и распускался сосок на упругой груди, такой
нежной, такой желанной... Он приник к нему ртом, ощущая, как дрожит, как
трепещет тело девушки.
Тихий возглас, волнующий, призывный... Руки Конана ласкали стройные
бедра, гибкий стан, плечи, сиявшие теплотой розового мрамора... Они уже не
лежали в траве; они парили над ней, погруженные в алую прозрачную дымку,
невесомую и ласковую, что нежила их подобно волнам южного моря. Их кожу
овевал ветерок, их плоть трепетала в предвкушении счастья, дивная мелодия
разливалась вокруг - то звенели, играли хрустальные колокола, повелевавшие
ходом звезд и движением человеческих сердец.
Приятная истома охватила Конана. Сквозь наплывающее забытье он слушал
шепот Рины, почти не понимая слов; кажется, она просила о чем-то? Нам
нельзя торопиться... не надо, милый... не здесь, не сейчас... Он точно
знал, что все произойдет здесь и сейчас, если... если у него хватит сил
справиться с блаженной дремотой. Сон наплывал на него сладостным дурманом,
покачивал, уносил в небесные выси - туда, где все тише и тише пели
хрустальные колокола. Он чувствовал еще, как локоны Рины щекочут шею,
ощущал приникшее к нему тело, сильное, гибкое и желанное, но необоримое
медвяное забвенье надвигалось, укачивало, баюкало...
"Цветы, - подумал Конан, погружаясь в дремоту, - волшебные цветы...
Запах... Рина... Какие у нее нежные руки... какие..."
Сколько же он проспал? По-видимому, недолго; и пробудили его не
ласковые прикосновенья девушки. Руки, что быстро, но осторожно ощупывали
киммерийца, были жесткими и грубыми, поросшими волосом, и пахло от них не
медом и вином, а едким звериным потом.
Конан застонал, пытаясь открыть глаза, потом, внезапно ощутив сильную
и бесцеремонную чужую хватку, нанес вслепую удар кулаком. Он сел,
судорожно нашаривая свои мечи, но их не было; и рука, привычно
потянувшаяся к поясу, не нашла рукояти кинжала. Ремень тоже исчез; под
пальцами вместо гладкой кожи бугрилась смятая ткань холщовой туники.
Это заставило его окончательно проснуться. Вскочив, Конан бросился
вперед, к маячившим перед ним двум или трем фигурам - бросился, не думая
ни о мечах, ни об арбалете, ни о прочем своем оружии, ибо в мыслях у него
было только одно: фляга! Бронзовая фляга, его разум, его душа, упрятанная
в потайной кармашек пояса!
Что-то мягкое подвернулось под ноги, и киммериец упал в алую траву,
не дотянувшись на половину ладони до ближайшего вора. Когда он поднял
голову, похитители исчезли.
24. ПЛЕМЯ ТИИ'КА
Конан ругался и ревел, как дикий зверь, наступая на съежившуюся в
испуге Рину.
- Кром! Небольшие неприятности! Все кончится благополучно! - Взмахнув
огромным кулаком, он набрал побольше воздуха в грудь. - Благополучней
некуда! Проклятый лес! Проклятые ублюдки! Они украли все, все!
- Не все, - робко возразила девушка, и это было правдой; до арбалета
и колчана похитители не добрались. Но дорожные мешки, припасы, оружие
Рины, драгоценные Рагаровы клинки, а главное - пояс с бронзовым сосудом! -
исчезли. Кроме арбалета, у Конана остался только кривой засапожный нож; у
его же спутницы не было ничего, кроме одежды - да и та находилась сейчас в
изрядном беспорядке.
- Я почти догнал их! - снова рявкнул Конан. - Если бы не ты... - он
со злостью сплюнул.
- Кто же виноват, что ты запнулся о мою ногу! - Серые глаза Рины
наполнились слезами. - Надо было глядеть, что там лежит на земле!
- Лежит!.. На земле!.. - Киммериец никак не мог успокоиться. - Все
твои цветы! Если б не эта пакость, никто бы и не улегся на землю!
Он принялся яростно топтать букет, превращая хрупкие чаши
колокольчиков и цветочные стебли в слизистое крошево. Рина некоторое время
глядела на него, потом вдруг шмыгнула носом, вытерла глаза и улыбнулась.
- А все-таки как было хорошо! - мечтательно произнесла она. - Как
хорошо! Я словно летала в небесах в твоих объятьях...
- Хорошо, - согласился Конан; выместив гнев на чародейных цветах, он
немного пришел в себя. - А сейчас - еще лучше! Когда же кончится время
сна, все будет просто замечательно! Я превращусь в безгласного скота, и ты
поведешь меня на веревочке прямо в храм! Интересно, что я скажу Митре? Как
вознесу мольбы о прощении? Мне не удастся даже замычать или залаять! Я
лишусь памяти и речи, стану глупее распоследнего осла!
