бы тогда на одном уровне существования: дикое место, равновесие.
Она снова кашлянула, как это бывало и раньше, и ее снежный мех
пригладил ветер. Она была призрачной кошкой, она три дня шла по диким
местам Канибурхи, убивая и пожирая сырую красную плоть жертвы, вылизывая
мех широким, шершавым языком, чувствуя, как на спину ей падает дождь,
капает с высоких веток, приходит с грозой из туч, которые чудесным образом
скапливаются в центре неба; шла с огнем в пояснице, потому что спаривалась
накануне с лавиной мертво-окрашенного меха, чьи когти царапали ее плечи, и
запах крови приводил обоих в неистовство. Мурлыкала, когда холодные
сумерки сошли на нее и принесли луны, похожи на изменяющиеся полукруги ее
глаз, золотую, серебряную и серо-коричневую. Она сидела на камне, лизала
лапы и думала, за кем же она охотится.
В Саду Локапалас Лакшми лежала с Куберой, сильным хранителем мира, на
душистом ложе, поставленном у бассейна, где купались Апсары. Другие трое
из Локапаласа в этот вечер отсутствовали... Апсары со смехом брызгали
душистой водой на ложе. Бог Кришна Темный почему-то выбрал именно этот
момент, чтобы дунуть в свою свирель. Девушки тут же отвернулись от
Куберы-Судьбы и Лакшми-Возлюбленной, положили локти на край бассейна и
уставились на Кришну, лежащего между бурдюками с вином и остатками пищи.
Он пробежал пальцами по свирели и извлек одну долгую жалобную ноту и
серию козлиного блеяния. Гвари Прекрасная, которую он добрый час раздевал,
а потом, по-видимому, забыл, встала, нырнула в бассейн и исчезла в одной
из многочисленных пещер. Он икнул, начал одну мелодию, остановился и начал
другую.
- Правду ли говорят насчет Кали? - спросила Лакшми.
- Что говорят? - ворчливо спросил Кубера, потянувшись к чаше сомы.
Она взяла чашу из его рук, отпила и вернула ему. Он выпил залпом и
поставил чашу на поднос. Слуга снова наполнил ее.
- Что она хочет человеческую жертву для празднования своей свадьбы?
- Возможно, - сказал Кубера. - С нее станется. Кровожадная сука, вот
она кто. Вечно переселяется в какое-нибудь злобное животное для праздника.
Однажды стала огненным петухом и вцепилась когтями в лицо Ситалы за то,
что та что-то сказала.
- Когда?
- Ну... десять или одиннадцать воплощений назад. Ситала носила вуаль
чертовски долгое время, пока ей готовили новое тело.
- Странная пара, - сказала Лакшми, куснув его за ухо. - Твой друг
Яма, наверное, единственный, кто хотел бы любиться с ней. Вдруг она
разозлится на своего любовника и бросит на него смертельный взгляд? Кто,
кроме Ямы, может это выдержать?
- Никто, - сказал Кубера. - Мы таким образом потеряли Картикейю, Бога
Сражений.
- Да?
- Угу. Она странная особа. Вроде Ямы, хоть и не похожа на него. Он
бог смерти, это верно, но он убивает быстро и чисто. А Кали - как кошка.
- Яма когда-нибудь говорил о тех чарах, которыми она его держит?
- Ты пришла сюда собирать сплетни или для чего-то путного?
- И для того, и для другого, - сказала она.
В этот момент Кришна принял свой Аспект и поднял Атрибут
божественного опьянения. Из его свирели полилась горько-темная
кисло-сладкая заразительная мелодия. Опьянение в нем распространялось по
саду попеременно то радостными, то печальными волнами. Он встал на гибкие
смуглые ноги и начал танцевать. Плоские черты его лица ничего не выражали.
Влажные темные волосы лежали тугими кольцами, точно проволока; даже борода
была такая же кудрявая. Когда он двинулся, Апсары вышли из бассейна и
последовали за ним. Его свирель блуждала по тропам древних мелодий и
становилась все более и более неистовой, по мере того, как он двигался все
быстрее и быстрее, пока, наконец, не сорвался на Раза-Лила, Танец
Вожделения, а его свита, положив руки на бедра, следовала за ним с
невероятной скоростью по спиральным движениям танца.
Кубера крепче прижал к себе Лакшми.
- Теперь это - Атрибут, - сказала она.
Рудра Жестокий натянул лук и послал стрелу. Стрела неслась все дальше
и дальше и, наконец, остановилась на отдых в центре далекой мишени.
Стоявший рядом с ним Господин Муруган хмыкнул и опустил лук.
- Опять твоя взяла, - сказал он. - Мне этого не побить.
Они ослабили луки и пошли к мишени за стрелами.
- Ты встречался с ним? - спросил Муруган.
- Когда-то, очень давно, я знал его, - ответил Рудра.
- Акселерационист?
- Тогда он им не был. Вообще ничего политического. Он из Первых, из
тех, кто смотрел на Уратху.
- Да?
- Он отличился в войнах с Морским Народом и с Матерями Страшного
Жара, - Рудра сделал в воздухе знак. - Позднее об этом вспомнили, и он
получил назначение на северные марши в войне против демонов. В те дни он
был известен как Калкин, и там стал называться Связующим. Он развил
Атрибут и воспользовался им против демонов. Он уничтожил большую часть
Якшасов, а Ракшасов связал. Когда Яма и Кали захватили его в Адском
Колодце в Мальве, ему уже удалось освободить Ракшей. Таким образом Ракши
снова распространились в мире.
- Зачем он сделал такую вещь?
- Яма и Агни говорили, что он заключил пакт с главой Ракшасов. Они
подозревают, что он предложил этому Ракше в аренду свое тело в обмен на
обещание, что отряды демонов будут воевать с нами.
- Значит, на нас могут напасть?
- Сомневаюсь. Демоны не дураки. Если они не смогли справиться с
четырьмя нашими в Адском Колодце, вряд ли они нападут на всех нас здесь, в
Небе. А Яма сейчас в Большом Зале Смерти конструирует абсолютное оружие.
- А где его будущая супруга?
- Кто знает? - ответил Рудра. - Да и кому какое дело?
Муруган улыбнулся.
- Я когда-то думал, что ты сам всерьез влюблен в нее.
- Слишком холодная, слишком насмешливая, - сказал Рудра.
- Она оттолкнула тебя?
Рудра повернул свое темное, никогда не улыбающееся лицо к прекрасному
богу юности.
- Ты плодишь божества хуже, чем марксисты, - сказал он. - Ты думаешь,
что все это идет как между людьми. Мы и в самом деле были некоторое время
друзьями, но она слишком сурова с друзьями и поэтому теряет их.
- И этим она оттолкнула тебя?
- Полагаю, что так.
- А когда она взяла в любовники Моргана, поэта с равнин, он в один
прекрасный день воплотился в джек-птицу и улетел. Ты как раз тогда
охотился на джек-птиц, пока твои стрелы не выбили за месяц почти всех их в
Небе.
- Я и сейчас охочусь на джек-птиц.
- Зачем?
- Мне не нравится их пение.
- Слишком холодное, слишком насмешливое, - согласился Муруган.
- Я не люблю ничьих насмешек, бог юности. Можешь ты обогнать стрелы
Рудры?
Муруган снова улыбнулся.
- Нет, - сказал он, - и никто из моих друзей в Локапаласе не мог бы.
Да им этого и не надо.
- Когда я принимаю свой Аспект, - сказал Рудра, - я беру свой большой
лук, данный мне самой Смертью, я посылаю свистящую стрелу за много миль
преследовать движущуюся цель, и она поражает насмерть, как удар молнии.
- Давай поговорим о другом, - сказал Муруган. - Я слышал, что наш
гость несколько лет назад в Махартхе насмеялся над Брамой и напал на
священные места. Как я понимаю, он и есть тот самый, что основал религию
мира и просветления.
- Тот самый. - Интересно. - Пожалуй. - Что сделает Брама? Рудра пожал
плечами. - Об этом знает только Брама, - ответил он.
В месте, называемом Брошенным Миром, где за краем Неба нет ничего,
кроме далекого мерцания купола, а далеко внизу - пустой земли, скрытой под
дымно-белым туманом, стоял открытый со всех сторон Павильон Тишины; на его
круглую серую крышу никогда не падал дождь, на его балконах и балюстрадах
по утрам клубился туман, а в сумерках гуляли ветры. В пустых комнатах
иногда сидели на жесткой темной мебели или прохаживались между серыми
колоннами задумчивые боги, сломленные воины или оскорбленные любовники;
они приходили сюда подумать обо всех пагубных или пустячных вещах под
небом за Мостом Богов, среди камней, где мало красок и единственный звук -
шум ветра. Здесь, вскоре после дней Первых, сидели философ и колдун,
мудрец и маг, самоубийца и аскет, свободный от желания нового рождения или
обновления. Здесь, в центре отречения и забвения, было пять комнат под
названиями Воспоминание, Страх, Разбитое Сердце, Пыль и Отчаяние; и этот
павильон был построен Куберой-Судьбой, который не слишком заботился давать
названия любому из этих чувств, но, как друг Господина Калкина, сделал это
здание по настоянию Канди Свирепой, иногда известной как Дурга или Кали,
потому что он один из всех богов обладал Атрибутом материализовать
соответствие и мог облечь работу своих рук в ощущения и страсти,
переживаемые теми, кто появлялся тут.
Они сидели в комнате Разбитого Сердца и пили сому, но не пьянели.
Вокруг Павильона тишины сгустились сумерки, и ветры, кружащие по
Небу, летели мимо.
Они сидели в черных плащах на темных сидениях. Его руки лежали на ее
руках на столе, разделявшем их; гороскопы всех их дней проходили мимо них
по стене, отделявшей Небо от небес; Они молчали, рассматривая страницы
пережитых ими столетий.
- Сэм, - сказала она наконец, - разве они не были хорошими?
- Были, - ответил он.
- И в те давние дни - до того, как ты оставил Небо, чтобы жить среди
людей - ты любил меня?
- Теперь уж и не помню, - сказал он. - Это было очень давно. Мы оба
были тогда другими - другие мысли, другие тела. Может быть, те двое,
какими бы они ни были, любили друг друга. Но я не помню.
- А я помню весну мира, как будто это было вчера - те дни, когда мы
вместе ездили сражаться, и те ночи, когда мы стряхивали звезды со
свежеокрашенных небес! Мир был такой новый и совсем другой тогда, с
затаившейся в каждом цветке угрозы и бомбой за каждым восходом солнца. Мы
вместе отбивали мир. Ты и я, потому что ничто, в сущности, не нуждалось в
нас здесь, и все сопротивлялось нашему приходу. Мы прорезали и прожигали
себе путь по земле и по морям, и мы сражались под морями и под небесами,
пока не выбили все, что сопротивлялось нам. Затем были построены города и
королевства, и мы возвысили тех, кого мы выбрали, чтобы управлять через
них, а когда они перестали развлекать нас, мы снова их сбросили. Что знают
молодые боги о тех днях? Могут ли они понять ту власть, которую знали мы -
Первые?
- Не могут, - ответил он.
- Когда мы жили в нашем дворце у моря, и я принесла тебе много
сыновей, и наш флот завоевывал острова, разве не были прекрасны и полны
очарования те дни? И ночи с огнем, ароматами и вином? Ты любил меня тогда?
- Я думаю, те двое любили друг друга.
- Те двое? Мы не так уж отличаемся от них. Мы не настолько
изменились. Хотя с тех пор прошли века, есть что-то внутри нас, что не
меняется, не переделывается, сколько бы тел мы не сменили, сколько бы
любовников ни брали, сколько бы прекрасного и безобразного ни видели и ни
делали, сколько бы ни передумали, ни перечувствовали. Сущность наша
остается в центре всего этого и наблюдает.
- Разрежь плод - внутри него семя. Это и есть центр? Разрежь семя - в
нем нет ничего. Это и есть центр? Мы с тобой совершенно отличны от хозяина
и хозяйки сражений. Те двое знали хорошее, но это и все.
- Ты ушел с Неба, потому что устал от меня?
- Я хотел сменить перспективу.
- Долгие годы я ненавидела тебя за твой уход. Было время, когда я
сидела в комнате, называемой Отчаяние, но была слишком труслива, чтобы
пойти за пределы Брошенного Мира. И было время, когда я простила тебя и
умоляла семерых Риши принести мне твое изображение, чтобы я смотрела на
