галерей, комнат, садов. А однажды он увидел себя в башне, где люди висели
на дыбах, м услышал собственный смех.
Между этими фрагментами приходили сны и полусны. Они освещались
огнями, сопровождались кровью и слезами. В затемненном бесконечном соборе
он кидал кости, которые были между солнцем и планетами. Метеоры
рассыпались огнем над его головой, кометы вычерчивали сияющие дуги на
своде черного стекла. Затем приходили вспышки радости сквозь страх, и он
понимал, что это в основном радость другого, но частично и его тоже. Страх
же был только его.
Когда Тарака выпивал слишком много вина или лежал, запыхавшись на
своем широком низком ложе в гареме, захват украденного им тела несколько
ослабевал, но измученный мозг Сиддхарты был слаб, а его тело было либо
утомленным, либо пьяным, и он понимал, что еще не настало время для
состязания в мастерстве с демоном-хозяином.
Случалось, он видел, но не глазами тела, когда-то принадлежавшего
ему, а как видел демон - во всех направлениях, и сдирал плоть и кость с
тех, мимо кого проходил, чтобы видеть пламя их сущности, окрашенное
цветами и тенями их страстей, вспыхивающее скупостью и вожделением или
завистью, пронзенное жадностью или голодом, тлеющее ненавистью, ослабевшее
от страха или боли. Для него ад был местом многоцветным, иногда только
смягченным холодным голубым сиянием ученого интеллекта, белым светом
умирающего монаха, розовым ореолом благородной дамы, попавшейся ему на
глаза, и танцующими простыми красками играющих детей.
Он ходил по высоким залам и обширным галереям королевского дворца
Паламайдсу, который он выиграл. Принц Видегха лежал в цепях в собственной
башне. Его подданные не знали, что теперь на троне сидит демон. Все,
казалось, шло так же, как и всегда.
Сиддхарта видел себя едущим на слоне по улицам города. Всем городским
женщинам было приказано стоять перед дверями их жилищ. Он выбирал тех, кто
ему нравился, и отправлял в свой гарем. Сиддхарта с внезапным шоком
осознал, что помогает выбирать, спорит с Таракой о достоинствах той или
иной матроны, девушки или леди. Он соприкоснулся с вожделением
демона-хозяина, и оно стало его собственным. И сознавая это, он впал в
сильное возбуждение. И не всегда только по воле демона его рука поднимала
к губам чашу с вином, или хватала кнут в башне. Он приходил в сознание на
больший промежуток времени и с некоторым ужасом замечал, что в нем, как в
каждом человеке, сидит демон, соответствующий ему.
Они стояли на балконе над садом. Одним жестом Тараки сад был
преображен: цветы стали черными, в деревьях и бассейнах стали жить
ящероподобные создания, крича и летая в сумерках. Благовония и ароматы,
ранее наполнявшие воздух, стали гуще и вызывали отвращение. По земле
тянулся, извиваясь как змея, дым.
На жизнь Сиддхарты было три покушения. Последнюю попытку сделал
капитан дворцовой стражи. Но клинок в его руке обернулся змеей. Она
ударила в лицо капитана, выбила глаза и наполнила его вены ядом, так что
он почернел, распух и умер, умоляя о глотке воды.
Сиддхарта обдумывал способы демона и в этот момент ударил.
Его сила снова стала расти, медленно, с того дня в Адском Колодце,
когда он в последний раз владел ею. Странно независимая от мозга его тела,
как однажды говорил ему Яма, сила поворачивалась медленно, как цевочное
кольцо, в центре пространства, которое было Сиддхартой.
Это вращение теперь ускорилось, и Сиддхарта швырнул эту силу против
другой силы.
Тарака закричал, и контрудар чистой энергии вернулся к Сиддхарте, как
копье.
Он сумел частично отклонить удар, поглотить часть этой силы, однако,
его существа коснулись боль и беспорядок.
Он не стал задерживаться на боли, а ударил снова, как копьеносец бьет
в темное логово страшного зверя.
И снова услышал крик, сорвавшийся с его губ.
Затем демон воздвиг черные стены против силы Сиддхарты. Но под
бешеной атакой эти стены падали одни за другой.
- О, человек многих тел, - сказал Тарака, - неужели тебе жалко
оставить меня на несколько дней в этом теле? Это ведь не то тело, в
котором ты родился, и ты тоже занял его на время. Почему ты думаешь, что
мое прикосновение замарает его? В один прекрасный день ты возьмешь себе
тело, нетронутое мной. Почему же ты рассматриваешь мое присутствие как
скверну, как болезнь? Не потому ли, что в тебе самом есть нечто похожее на
меня? Не потому ли, что ты тоже познал наслаждение на манер Ракши,
испытывал удовольствие от причиняемой тобой боли? То, что ты выбирал, ты
выбирал по своей воле. Не потому ли? Потому что ты тоже знаешь эти вещи и
желаешь их, но носишь человеческое проклятие, называемое виной, грехом?
Если так, я смеюсь над твоем слабостью, Связующий! И я все равно возьму
верх над тобой!
- Как раз потому, что я есть я, демон, - сказал Сиддхарта, швыряя ему
обратно его энергию, - потому что я человек, который время от времени
стремится к чему-то большему, чем брюхо и фаллос. Я не святой буддист, как
обо мне думают, и не герой легенд. Я человек, познавший страх и время от
времени чувствующий свою вину. Но главным образом, я человек, который
должен сделать одно дело, и ты сейчас заграждаешь мне путь. Но ты
унаследовал мое проклятие, независимо от того, буду ли я победителем или
побежденным. Твоя судьба, Тарака, уже изменена. Это проклятие Будды - ты
никогда не будешь таким, каким был.
И в этот день они простояли на балконе в промокшей от пота одежде.
Они стояли, как статуя, пока солнце не ушло с неба и золотой след не
разделил чашу ночи. Над садовой стеной поднялась луна, потом к ней
присоединилась другая.
- Что это за проклятие Будды? - спрашивал Тарака снова и снова. Но
Сиддхарта не отвечал.
Из далекого храма пришел монотонный бой барабанов, каркали садовые
существа, кричали птицы, рой насекомых спускался на Сиддхарту, питался и
улетал прочь.
Затем как град звезд, прилетели на крыльях ночи освобожденные из
Адского Колодца и выпущенные в мир другие демоны.
Они пришли на зов Тараки, чтобы добавить к его силе свою.
Тарака стал как бы смерчем, прибоем, штормом молний.
Сиддхарта чувствовал, что его сметает титаническая лавина,
раздавливает, расплющивает, заваливает сверху...
Последнее, что он сознавал - это смех в его горле.
Скоро ли он пришел в себя - он не знал. На этот раз дело шло
медленно, и когда он проснулся, слугами во дворце были демоны.
Когда с него спали последние анестезирующие оковы умственной
усталости, вокруг него творилось нечто странное.
Гротескные пирушки продолжались. Они устраивались в башнях, где
демоны оживляли тела своих жертв и занимали их. Творились темны чудеса,
вроде рощи изогнутых деревьев, растущих из мраморных плит самого тронного
зала - рощи, где люди спали без пробуждения и кричали, когда старые
кошмары уступали место новым. Но во дворце появились еще и другие
странности.
Тарака больше не веселился.
- Что это за проклятие Будды, - спросил он снова, когда почувствовал,
что присутствие Сиддхарты снова давит на него.
Сиддхарта не ответил.
- Я чувствую, - продолжал Тарака, - что скоро отдам тебе обратно твое
тело. Я устал от этого спорта, от этого дворца. Мне все надоело, и я
думаю, что близок день, когда мы начнем войну с Небом. Что ты на это
скажешь, Связующий? Я же говорил, что сдержу слово.
Сиддхарта не ответил.
- Моя радость уменьшается с каждым днем. Ты знаешь, почему это,
Сиддхарта? Не скажешь ли, почему ко мне приходят странные ощущения,
угнетают меня в самые сильные моменты, ослабляют меня и отталкивают прочь
как раз тогда, когда я мог бы ликовать, мог быть полным радости? Это и
есть проклятие Будды?
- Да, - сказал Сиддхарта.
- Тогда сними свое проклятие, Связующий, и я уйду в тот же день. Я
отдам тебе обратно твою плотскую одежду. Я снова жажду холода, чистого
ветра высот! Ты освободишь меня сейчас?
- Слишком поздно, глава Ракшасов. Ты сам навлек на себя это.
- Что именно? Как ты связал меня на этот раз?
- Помнишь, когда мы стояли на балконе, ты насмехался надо мной? Ты
говорил, что я тоже получал удовольствие от зла, которое ты делал. Ты был
прав, потому что все люди имеют в себе и темное, и светлое одновременно. У
человека множество частей, он не чистое, яркое пламя, каким был когда-то
ты. Его разум часто воюет с эмоциями, а его воля - с желаниями. Его идеалы
отличаются от его окружения, и он следует им, он глубоко сознает утрату
старого; но если он не следует этим идеалам, он ощущает боль, отказавшись
от новой, благородной мечты. Что бы он ни делал, все представляет собой
одновременно выигрыш и потерю, приход и уход. И он всегда скорбит об
ушедшем и в какой-то мере боится нового. Разум противится традиции. Эмоции
противятся ограничениям, которые накладывают на человека окружающие его
люди. И всегда из этих разногласий встает то, что ты в насмешку назвал
проклятием человека - грех, вина!
Пойми теперь, что, поскольку мы существовали в одном теле, и я
участвовал в твоих делах не всегда против своей воли, дорога, по которой
мы шли, не была той, где все движение идет в одном направлении. Как ты
исказил мою волю своими делами, так исказилась и твоя воля от моего
отвращения к некоторым твоим деяниям. Ты познал то, что называется грехом,
и он всегда будет падать тенью на то, что ты ешь и пьешь. Вот почему твоя
радость разрушена. Вот почему ты теперь хочешь улететь. Но это не даст
тебе ничего: чувство вины пойдет за тобой через весь мир. Оно поднимется с
тобой в области холодных, чистых ветров. Оно будет преследовать тебя, куда
бы ты ни пошел. Это и есть проклятие Будды.
Тарака закрыл лицо руками.
- Остается только плакать, - сказал он через некоторое время.
Сиддхарта не ответил.
- Будь ты проклят, Сиддхарта, - сказал Тарака, - ты снова связал меня
и ввел в еще более страшную темницу, чем Адский Колодец!
- Ты сам себя связал. Ты нарушил наш договор. А я держал его.
- Люди страдают, когда нарушают договор с демонами, - сказал Тарака,
- но Ракшасы доселе никогда не страдали.
Сиддхарта не ответил.
На следующее утро, когда он сел завтракать, раздались удары в дверь
его комнат.
- Кто смеет? - закричал он.
Дверь с грохотом распахнулась, петли вылетели из стены, засов
переломился, как щепка.
В комнату упал Ракша - голова рогатого тигра на плечах обезьяны, ноги
с громадными копытами, руки с когтями. Из его рта шел дым, когда он
сначала стал прозрачным, затем снова обрел полную видимость, снова растаял
и опять возник. С его когтей что-то капало - но не кровь, а на груди был
обширный ожог. Воздух наполнился запахом паленой шерсти и горелой плоти.
- Мастер! - кричал он. - Пришел чужеземец и просит у тебя аудиенции.
- И тебе не удалось убедить его, что я недоступен?
- Господин, множество людей-стражников напало на него, но он сделал
жест... он махнул им рукой, и вспыхнул свет такой яркий, что даже Ракша не
мог смотреть на него. Секунда - и все стражники исчезли, словно их никогда
не было... А в стене, перед которой они стояли, громадная дыра... И ни
одного камешка не упало, гладкая, чистая дыра.
- А затем ты напал на него?
- На него кинулось много Ракшасов, но вокруг него было что-то,
отталкивающее нас. Он снова сделал жест, и трое наших исчезли в свете,
который он им швырнул... Я не получил полной силы этого света, меня только
задело слегка. И он послал меня с поручением... Я больше не могу
