Она сказала ему только, что демонстрирует товары. Но имени своего не
назвала. Да, сказала еще, что провела четыре дня в Марселе. Это ее
третья поездка туда в этом году. Нет, она казалась совершенно спокойной,
в ней не чувствовалось никакой напряженности.
Утром, когда он вышел в коридор, она еще находилась в купе.
Они все еще были там. Нет, действительно, Гароди там не было.
Он сказал так, потому что не видел ее и в его представлении она как
бы не была связана с их купе.
- Вот так! Он назвал номер своего дома на улице Синор, номер служеб-
ного телефона, пообещал быть завтра точно в десять на набережной Орфевр.
Комната 303, четвертый этаж.
Голос диктора поблагодарил и умолк, послышался щелчок, но Рене Кабур
не испытал облегчения.
Открывая дверь кабины, он прочел еще одну надпись на стене, секунду
постоял неподвижно, чувствуя приток свежего воздуха.
Он из числа этих людей. Однажды в четверть первого в поезде он ока-
зался одним их них, одним из тех ничтожеств, которые исписывают стены
подобными гадостями. Он ничего никогда не писал на стенах, но это не
имеет значения.
Грацциано. Подняв воротник пальто, Рене Кабур вышел на окутанную по-
лумраком привокзальную площадь, размышляя над тем, успеет ли инспектор
завтра, до встречи с ним, поговорить с другими пассажирами купе и не бу-
дет ли он считать его пачкуном, сексуальным маньяком.
Напрасно он солгал по поводу того, в котором часу лег спать. Зачем?
Кто-нибудь наверняка слышал: она говорила очень громко, почти кричала.
Все равно узнают, что между ними в коридоре произошла какая-то ссора,
каждый истолкует эту ссору по-своему, но все вспомнят, который был час,
было ли это до или после проверки билетов. Контролеры это подтвердят.
Ложь. Поскольку он солгал один раз, ему больше не станут верить. А
раз он попытался скрыть эту ссору, значит, она имела какое-то значение.
Тут смогут увидеть обиду больного человека, а возможно, и мотив преступ-
ления. Причину ссоры нетрудно будет установить. И он мог бы выйти из по-
езда, затем, чуть позже, вернуться в вагон и, застав женщину в черных
лодочках в купе одну, наброситься на нее. Она бы стала отбиваться, кри-
чать. Он же, чтобы заглушить эти крики, мог задушить ее.
Но нет.
Стоя перед зеркалом, висевшим над умывальником, в своей комнате на
шестом этаже, в комнате со скошенным потолком, где вот уже целую неделю
все валялось в беспорядке - одежда, горшочки с кактусами, грязная посу-
да, - Рене Кабур проглотил две таблетки от гриппа и запил их стаканом
воды, стараясь убедить себя, что ничего подобного завтра не произойдет.
Во-первых, он вполне мог перепутать, в котором часу лег спать. Глав-
ное - самому рассказать об инциденте как о чем-то несущественном, прежде
чем кто-нибудь другой успеет это сделать.
Он очень ясно представил себе, какие ему следует сделать жесты, как
непринужденно он должен себя при этом вести. Он лишь мельком упомянет об
этом эпизоде, с легкой улыбкой, покачав головой, как бы говоря: "С этими
женщинами, знаете..."
Он скажет: "Эти бабенки, знаете". Он скажет: "Мы стояли вдвоем в ко-
ридоре. Она сама меня спровоцировала. Вам известно, как это бывает. Та-
кое сразу чувствуется. Я прижал ее. Сами понимаете. Право, жаль, между
нами говоря, что такую привлекательную особу, с такой фигурой, вот так
убили... Одним словом, она вдруг вспылила, стала из себя что-то строить,
и я пошел спать".
И он тут же заговорит о другом. Это будет шуткой в мужской компании,
всего-навсего.
Стоя перед зеркалом и глядя на себя так, как он смотрел в кабине на
непристойные рисунки, не видя их, он почувствовал себя вдруг еще более
подавленным. Он знал, что не сможет сыграть эту роль, произнести эти
слова. Все будет выглядеть еще глупее. Он сам выложит им всю правду,
что-то такое жалкое, унизительное, что всем станет не по себе. Он будет
что-то бессвязно бормотать, покраснеет, может быть, даже заплачет. Им
придется помочь ему натянуть пальто, его постараются выпроводить, не
зная, что сказать, и вздохнут с облегчением, когда за ним закроется
дверь. Жалкий тип.
Рене Кабур, успевший уже снять пальто, снова натянул его, застегнул-
ся. Он не мог больше оставаться в этой комнате. Он пойдет куда-нибудь
поужинать, все равно куда. Он взглянул на чемодан, лежавший на не убран-
ной с прошлой субботы постели, хотел было надеть фуфайку, достать другую
пару перчаток. Потом передумал, вышел, погасив верхний свет и оставив
зажженной лампу над умывальником, которая продолжала освещать пустое
зеркало.
Перед ресторанчиком "У Шарля" он на минуту задержался. Было уже около
девяти часов. Он увидел через оконное стекло хозяина ресторана, подсчи-
тывающего дневную выручку. В зале сидел всего лишь один посетитель, мо-
лодой блондин, он поднял голову и посмотрел на него, раскрыв рот, к ко-
торому подносил кусок бифштекса. Засунув руки в карманы пальто и подняв
воротник, Рене Кабур зашагал дальше.
Он шел, думая о женщине в темном строгом костюме, с длинными ногами в
нейлоновых чулках, такой, какой она запомнилась ему после чтения "Франс
Суар". Он жалел, что оставил газету на диванчике в пивном баре. Ему бы
хотелось перечитать статью, еще раз взглянуть на фотографию.
Зачем он, черт побери, позвонил по телефону? В этом темном городе,
который никогда, да, именно никогда, так и не станет его городом, навер-
няка живут десятки Кабуров. Его бы ни за что не нашли.
Имя Грацциано напомнило ему о боксере, боксер - о Спортзале, Спортзал
- о встречах, происходящих там по субботам, а сегодня как раз суббота.
Ему подумалось, что посещения Спортзала - единственные за последние
годы приятные минуты в его жизни.
Он решил было сначала спуститься в метро, потом передумал: еще только
начало месяца, а на Рождество он ждет прибавки к жалованью. И чуть не
бегом направился к Восточному вокзалу в поисках такси.
У вокзала он и впрямь побежал. Кто-то, вероятно опаздывающий на по-
езд, бежал за ним следом. Рене Кабур толкнул проходившую парочку, изви-
нился, открыл дверцу машины и крикнул шоферу:
- В Спортзал!.. На бокс!
Он тяжело дышал. Девять часов. Первый раунд, должно быть, уже начал-
ся. Он, вероятно, на него не поспеет. А ведь именно после той первой
встречи в три раунда боксеров-любителей он пристрастился к этим вечерним
субботним вылазкам. В 57-м году, в феврале месяце. Два боксера легчайше-
го веса, до 53 килограммов, маленьких, с маленькими злыми лицами.
Он пришел в Спортзал за компанию со старым школьным товарищем, кото-
рый приехал в Париж на неделю и должен был вернуться в Жиронду, откуда и
сам Кабур был родом. Град ударов, угрюмые взгляды, которыми обменивались
маленькие боксеры во время отдыха. Но дело было не в этом. Когда один из
боксеров, вышедший на ринг с простым полотенцем на плечах, упал с обре-
ченным лицом, запутавшись руками в веревках, а его противник наносил,
наносил и наносил ему все новые удары, пока рефери не схватил его в
охапку и не оттащил в сторону, в зале поднялся невероятный шум, разда-
лись громкие крики, грохот отодвигаемых скамеек, и вся толпа вскочила со
своих мест, словно взмыла вверх огромная волна. И вот тогда-то все и
произошло. Именно в эту минуту.
Рене Кабур вскочил вместе со всеми, он вопил, как и все, стараясь
разглядеть, как пытается оторваться поверженный боксер и как пританцовы-
вает от нетерпения боксер-победитель, и только позднее, гораздо позднее,
он почувствовал, что у него болят ладони от яростных хлопков, а он снова
стал самим собой, то есть ничем, стал человек из толпы.
В следующий раз он поехал в Спортзал один, и все повторилось. Со вре-
менем он стал узнавать завсегдатаев, обменивался с ними прогнозами, в
перерыве они угощали друг друга стаканчиком вина в бистро по соседству,
и он испытывал удовольствие от сознания, что наступил субботний вечер и
что после пустой недели снова наступит суббота.
Выходя из машины перед Спортзалом, Рене Кабур подумал, что уж на этот
раз он наверняка будет последним. Но нет, тут же остановилось еще одно
такси. Из него вышла женщина - одна, без спутников, она напомнила ему
женщину из поезда, потому что тоже была брюнеткой.
Он пропустил ее у кассы, когда она подошла купить билет. Она была мо-
лода, но выглядела уже усталой, на ней было скромное черное пальто, в
руках она держала сумочку, прижимая ее к груди, словно боялась потерять.
Он увидел ее руки, натруженные, покрасневшие от стирки. Возможно, она
жена одного из боксеров, указанных в программе, она будет ждать его в
раздевалке после окончания матча, разделяя в душе безумные мечты своего
муженька о больших гонорарах, удобной квартире, громком имени, редкой
удаче.
Он посмотрел три встречи боксеров-любителей, но не испытал при этом
обычного удовольствия, ради которого приехал. Он думал о вечерах, прове-
денных в Марселе в маленькой гостинице на авеню Республики, в жалкой
комнатенке - каждый франк был у него на счету, - постельное белье пахло
лавандой, а в соседнем номере - и это было всего двое суток назад - на-
ходилась парочка, он слышал их ссоры и то, что за ними следовало. Он как
раз только что вернулся. И держал в руках портфель с деловыми бумагами.
Он просидел так, неподвижно, на постели, не снимая пальто, не осмелива-
ясь перевести дыхание. Стоны женщины слышались совсем рядом, по ту сто-
рону перегородки, так близко, что он мог разобрать отдельные слова, а
потом вдруг раздались короткие крики, которые явно срывались с челове-
ческих уст, но напоминали резкие крики маленького зверька...
Он просидел так довольно долго: может, два, а может, и три часа. Он
слышал, как они смеются. Он знал, что они лежат обнаженные на смятых
простынях по другую сторону перегородки. Знал о ней вещи, которые знал
только ее любовник. Что она, например, не сняла своего жемчужного оже-
релья. Она купила его в Париже. Что у нее черные длинные волосы, спуска-
ющиеся до пояса. Они смеялись, ссорились, потом снова наступало молча-
ние, и снова ее смех, и снова стоны и негромкие животные крики, невнят-
ное бормотание, и картины, которые все это у него вызывало.
Он никогда не видел этой женщины. Он вышел из гостиницы, долго бродил
по безлюдным улицам. Затем вернулся в номер. Их больше не было слышно.
Они ушли.
Зрители медленно поднимались вокруг. Наступил перерыв. Он не осмели-
вался взглянуть в глаза соседям. Он спустился в туалет, смочил холодной
водой горячий лоб. Глупо было с его стороны выходить из дому. У него уже
жар. Он наверняка заболеет.
Завтра он встретится с инспектором в 303-ей комнате на четвертом эта-
же. Он просто расскажет все, что произошло. Что он одинок, некрасив, что
он всегда был таким, а в Марселе одна женщина, которой он даже не знал,
сказала ему через перегородку, что он жалкий тип, просто так, потому,
что ей доставляло безумное удовольствие заниматься тем, чем, как ему,
Бог знает почему, казалось, женщины занимаются либо из чувства долга,
либо за деньги. Что после этого он несколько часов бродил по улицам и
даже, когда на Марсель уже спустилась ночь, поплакал на скамейке, Бог
знает где, плакал, не в силах сдержать рыданий, как в детстве. Что он
никогда ничего не понимал в жизни, в той увлекательной игре, которая так
забавляла других и правила которой они, Бог знает откуда, узнали. И вот
он сел в ночной поезд, где все ему казалось необычным, "особенным", и
черноволосая женщина, доставая с полки чемодан, чтобы взять оттуда коро-
бочку с таблетками аспирина, который она так и не приняла, показала ему
свои колени. И в конце концов он убедил себя, несчастный болван, что ас-
пирин был только предлогом, поводом завязать разговор. А она была очень
красива, красивее всех женщин, с которыми ему приходилось разговаривать.
